Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна (библиотека книг txt) 📗
Как будто ей предстояло что-то переменить…
Видга-Витенег был теперь в младшей княжеской дружине за своего. Не всем нравилась его нелюдимость и невмерная — не по летам, не по заслугам! — гордость. Но в ратной науке ему среди отроков ровни было немного. Видгу в дружине начали уважать.
В Урманском конце он с того самого дня не появлялся ни разу. И, как мог, избегал его обитателей. Выздоровевший Скегги ходил туда несколько раз, но Видга не спрашивал, что новенького. Даже о том, что Торгейр сын Гудмунда взял в жены Любомиру, а приданое невесте справил сам конунг, — Видга выслушал равнодушно…
Однажды, когда он чистил своего коня, на княжеский двор явился Бьерн Олавссон. Молодой кормщик разыскал отрока Чекленера и заговорил с ним, и Видга, стоявший поблизости, слышал каждое слово. Бьерн похвалил и погладил лошадь отрока, спросил, не болела ли у Чекленера когда-то раненная голова, потом пожаловался, что поскользнулся на льду, когда переходил реку, и промочил ноги.
Совсем уже собрался уходить и напоследок обронил как бы невзначай:
— А что, скажи, мерянин, здорова ли твоя сестренка Цылтий? Я помню, вы с ней были похожи… Чекленер ответил весело:
— Дома говорили, нам с ней надо было родиться двоими братьями.
— Я к тому, — сказал Бьерн, — что у Сигурда уже двое парней, а я все не женюсь. Послушай, отдашь ли ты мне сестру?
Мерянин почесал льняной затылок и посоветовал Бьерну спросить ее саму, он, мол, не собирался ее принуждать. Бьерн ушел очень довольный. Можно было не сомневаться, что скоро на той стороне реки примутся готовить еще одно торжество.
Булгарин Органа с двумя товарищами, Шилки и Талутом, жил у князя в великой чести. Хану Кубрату сразу послали весть о возвращении родича, но торопиться домой Органа не стал. Беглому заложнику было о чем порассказать союзным князьям, и те слушали жадно.
О городах из белого камня, внутри которых стояли войлочные юрты и курились очаги землянок. О хакане, что весной отправлялся кочевать по своим владениям, сопровождаемый войском. И ни один из простых воинов не смел приблизиться к нему на полет стрелы, чтобы не осквернить взглядом священную особу царя…
Об аль-арсиях — избранном отряде арабов, не знавших себе равных в бою и имевших за то привилегию не сражаться против единоверцев… О знатных вельможах, что поколениями женились на красивейших пленницах и оттого были светлокожи, мягковолосы и без выпирающих скул. Вот и называли их белыми хазарами и считали едва не за особый народ.
И о хазарах черных — простом люде, жившем жизнью охотников и пастухов, люде бронзоволицем, узкоглазом, с черными косами жестче конских хвостов…
Самого хакана булгарину видеть не привелось. Но он хорошо помнил, как однажды по степи разлетелась весть о смерти царя.
Богатую тризну справил по умершему род Ашины-Волка, издавна рождавший правителей. Множество могил — с избу каждая — вырыли для него послушные руки рабов. И все могилы, кроме одной, оставили пустыми, а могильщиков предали смерти, дабы ничья рука не потревожила священных костей…
А молодому царю, сыну прежнего, надели на шею веревку. И, затянув хорошенько, спросили: сколько хочешь править? Столько-то и столько-то лет, — полузадушенно прохрипел новый хакан. И вступил на престол, заранее зная, что его убьют точно в назначенный срок. Если только прежде он не умрет сам.
Ибо иначе оскудеет божественная сила хакана и удача оставит народ…
Между тем солнце ходило по небу с каждым днем все выше и веселей. Еще немного, и польют теплые весенние дожди. Вскроется, полезет на берега Медведица. А там заворочается, загрохочет льдинами сама великая Рось…
Князь Радим не умер. Раны его заживали. То ли помогло чудодейственное лекарство асиль, то ли впрямь сыскалась в князе могучая сила, на которую так надеялся Абу Джафар. Одно было ясно: давно бы ему спать под курганом, если бы не Нежелана-поляница. Слепой Радим узнавал ее по шагам. Он давно уже переименовал ее в Ненагляду и только жалел, что не насмотрелся вдоволь на ее красоту, пока имел глаза.
И еще он говорил, что это раньше он был темен, а ныне прозрел…
Частым гостем стал в Новом дворе боярин Вышата. Дочь встречала его радостно, ластилась к отцу, чувствуя себя виноватой. Всякий раз уговаривала посидеть подольше. Сама, однако, домой не шла. Мало-помалу Вышата вроде как привык, что не далее лета проводит ее в Круглицу. Но заметно тяжелее сделался его шаг, и гладкая палка, с которой он и раньше не расставался, теперь была нужна ему не только для красы.
Любима же поминать при нем было опасно…
Полные дни сиживал он у Радима. И нередко они беседовали втроем, потому что к Радиму заглядывал Хельги Виглафссон. Радим ему нравился, Вышату он терпел, Чуриле молча кланялся. Княгиню Звениславку всякий раз останавливал, спрашивал, как здоровье и не надо ли ей чего.
Радим ощупывал его секиру, примерял ее к руке и в который раз просил рассказать о поединке с Рунольвом.
Зима сдавала все больше. На глазах уступала теплу. Скоро, скоро в каждой избе хозяйки примутся месить пухлое сладкое тесто и вылепят из него маленьких птиц. Потом этих птиц обмажут медом и пойдут с ними за городское забрало закликать в гости весну. На утренней заре расстелят в поле чистый новый холст, положат на него душистый пирог и оставят все это в дар матушке Весне. Пусть она, краса ненаглядная, отведает угощения, оденется в новину и уродит взамен добрый хлеб и долгий лен…
А там сожгут страшное чучело — злодейку Морану. И напекут в честь Солнца блинов, румяных и круглых, как оно само.
А там сойдет снег и настанет пора бросить в землю зерно. И незримо поскачет по полям на белом коне юный Ярила. Босоногий, похожий на девушку, в белом плаще, в венке из цветов, с житными колосьями в руке… Никто не увидит его, но почувствуют все: по смятению в сердце, по неясной тоске, той самой, что гонит прочь сон и заставляет молодых девушек на ночь глядя продевать косу в висячий замок и с волнением обращаться к еще неведомому жениху:
— Приди, милый, приди во сне ключика попросить…
И даже старый Щелкан начнет доставать и нюхать высохший пучок пахучей степной травы, что осенью привез ему Лют.
Скегги сын Орма, ходивший к роднику за водой, распахнул двери и закричал:
— Гроза собирается, Видга хевдинг, промокнешь!
В круглолицем мальчишке не узнать было прежнего заморыша.
Лют и Видга охорашивались, окончательно приводили в порядок оружие и одежду. День этот был необыкновенным: накануне у молодого князя родился маленький сын.
В его доме еще не успели позакрывать двери и сундуки, отворенные настежь для облегчения трудов юной княгини. А счастливый Чурила уже отправился к дубу, в святилище, и своими руками принес в жертву быка. Жертвенной кровью напоили землю, а череп зверя с рогами повесили на ограду: пускай заодно неповадно будет и всякой скотьей болезни. Мясо же сложили в телегу и отвезли в Новый двор.
Большой праздник будет нынче в княжеском доме!
Двоим отрокам надлежало быть на том пиру. Только место их было не за накрытыми столами, не среди веселых гостей. Изобильные яства они лишь понюхают… Лют встанет подле князя и станет следить, чтобы не скудела перед ним еда-питье. А Видга в числе прочих отроков устроится возле двери. И будет приглядывать, как бы Вышата Добрынич во хмелю не обидел кого из урман, а Органа не вцепился бы в глотку заезжему хазарскому купцу…
Есть и пить отроки станут потом. Все подчистят, что останется на широких деревянных блюдах. И сами поедят, и домой отвезут.
Лют выглянул наружу, посмотрел на небо:
— Так и так ехать надо. Может, успеем еще до грозы?.. За зиму он еще больше вытянулся и возмужал. Чтобы поцеловать сына, Долгождана поднялась на цыпочки. Видга вывел коней, и они тронулись со двора.
И вновь разогнал свою огненную колесницу чернокудрый, золотобородый Перун! Бесстрашно мчался он в смертную битву с Чернобогом, на всю зиму замкнувшим влажные, животворные недра облачных гор!
