Женская война - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
Приметы его:
Рост высокий, глаза черные, нос орлиный. В случае сомнения спросить: Вы ли брат Наноны?
Действуйте как можно скорее: нельзя даже терять минуты».
Посланный отправился. Через три часа он был уже в Бордо. Он вошел на ферму, надел блузу простого земледельца и въехал в город с кулями муки.
Лави получил письмо через четверть часа после окончания военного совета. Он проник в крепость, переговорил с главным тюремщиком. Предложил ему двадцать тысяч ливров, тот отказал; предложил ему тридцать, тот опять отказал; наконец предложил сорок тысяч, тот согласился.
Читатель знает, каким образом Ковиньяк занял место Каноля и получил свободу, к величайшему своему удивлению.
Ковиньяка повезли на лихом коне в село Сен-Лубес, которое принадлежало эпернонистам. Тут нашли нового посланного, который прискакал на лошади самого герцога.
– Спасен ли он? – спросил посланный у начальника конвоя, провожавшего Ковиньяка.
– Да, – отвечал тот, – мы везем его.
Только этого и хотел посланный. Он повернул лошадь и исчез, как молния, по дороге в Либурн. Через полтора часа измученная лошадь упала у городских ворот, а всадник свалился к ногам герцога, который с нетерпением ждал слова да.
Посланный, полуразбитый, имел еще силы произнести это да, стоившее так дорого. Герцог тотчас бросился к Наноне, которая лежала на постели бледная, в слезах и бессмысленно смотрела на дверь, окруженную лакеями.
– Да, – вскричал герцог д’Эпернон, – да, он спасен, милая Нанона! Он сейчас приедет, и вы обнимете его!
Нанона от радости вскочила на постели: эти слова сняли с ее груди целую гору. Она подняла обе руки к небу и, зарыдав от этого неожиданного счастия, вскричала с выражением, которого нельзя описать:
– Боже мой! Благодарю тебя!
Потом, опустив глаза от неба к земле, она увидела герцога д’Эпернона, который был так счастлив ее счастием, что, по-видимому, не менее ее принимал участие в несчастном пленнике.
Тут только пришла Наноне в голову затруднительная мысль. Каким образом будет награжден герцог за свою доброту за свои старания, когда увидит постороннего человека под именем ее брата? Когда узнает обман преступной любви вместо чистого чувства братской любви?
Ответ Наноны на эту ее мысль был короткий.
«Ничего, – подумала эта женщина, готовая на самопожертвование, – я не стану долее обманывать его, все скажу ему. Он прогонит меня, станет проклинать меня, тогда я брошусь к его ногам и поблагодарю за все, что он сделал для меня в последние три года. Потом выйду отсюда, бедная, униженная, но счастливая и богатая: богатая моей любовью и счастливая будущею моею жизнью».
В то время как Нанона мечтала об этом самопожертвовании, в котором честолюбие исчезло перед любовью, слуги расступились, и мужчина вбежал в комнату, где лежала Нанона.
Он вскричал:
– Сестра моя! Милая сестра моя!
Нанона приподнялась на постели, открыла испуганные глаза, побледнела, как подушка, лежавшая под ее головою, упала на постель, как пораженная громом, и прошептала:
– Ковиньяк! Боже мой! Ковиньяк!
– Ковиньяк! – повторил изумленный герцог, глаза которого тщетно искали того, к кому относится это имя. – Ковиньяк! Кто здесь называется Ковиньяком?
Ковиньяк вовсе не спешил отвечать, он был еще не совершенно спасен и не мог позволить себе полной откровенности, которая даже при обыкновенных обстоятельствах жизни была ему свойственна. Он понял, что ответом своим может погубить сестру, а погубив сестру, он сам погибнет непременно. Несмотря на всю свою изобретательность, он смутился и предоставил Наноне право говорить, решившись только поправлять ее слова.
– А Каноль? – вскричала она с бешеным упреком и пристально вглядываясь в Ковиньяка.
Герцог нахмурил брови и начинал грызть усы. Присутствовавшие, кроме Финетты, которая была очень бледна, и Ковиньяка, который всячески старался не побледнеть, не понимали, что значит этот нежданный гнев, и с изумлением смотрели друг на друга.
– Бедная сестра моя, – прошептал Ковиньяк на ухо герцогу, – она так испугалась за меня, что теперь бредит и не узнает меня.
– Мне должен ты отвечать! – вскричала Нанона. – Мне отвечай. Где Каноль? Что с ним? Да отвечай же, отвечай скорее!
Ковиньяк тотчас принял отчаянное намерение. Надобно было играть на квит и не изменять бесстыдству. Искать спасения в откровенности, сказать герцогу д’Эпернону о настоящем Каноле, которому Ковиньяк покровительствовал, и о настоящем Ковиньяке, который вербовал солдат против королевы и потом ей же самой продал их, – значило желать висеть под одной перекладиной с Ришоном. Поэтому он подошел к герцогу д’Эпернону и со слезами на глазах сказал:
– Это уже не бред, а сумасшествие. Горе, как вы изволите видеть, довело ее до того, что она не узнает даже самых близких родных. Один только я могу привести ее в чувство. Сделайте милость, прикажите удалиться всем лакеям, кроме Финетты, которая должна остаться здесь и ухаживать за сестрою, если будет нужно. Верно, вам, как и мне, будет прискорбно видеть, как посторонние станут смеяться над бедною моею сестрою?
Может быть, герцог не сдался бы на эту просьбу, потому что при всей своей доверчивости он начинал не доверять Ковиньяку, но в это время явился посланный от королевы и доложил, что герцога ждут во дворце: кардинал Мазарини назначил экстраординарное заседание совета.
Пока посланный докладывал, Ковиньяк наклонился к Наноне и поспешно сказал ей:
– Ради Неба, успокойтесь, сестрица; переговорим наедине и все поправим.
Нанона опустилась на постель и если не совершенно успокоилась, то, по крайней мере, овладела собою, потому что надежда, даже в самых малых приемах, всегда сильное лекарство от сердечных страданий.
Что же касается герцога, то он решился до конца разыгрывать роль доверчивого, подошел к Наноне, поцеловал ей руку и сказал:
– Припадок прошел, милая моя, надеюсь. Оставляю вас с любимым вашим братом, потому что королева призывает меня. Верьте, что только одно приказание ее величества могло заставить меня расстаться с вами в такую минуту.
Нанона чувствовала, что изменит сама себе. Она не имела силы отвечать герцогу, только взглянула на Ковиньяка и пожала ему руку, как бы желая сказать: не обманули ль вы меня, брат? Точно ли я могу надеяться?
Ковиньяк отвечал ей тоже пожатием руки и, повернувшись к герцогу, сказал:
– Да, герцог, самый сильный припадок прошел, и сестра моя скоро убедится, что возле нее верный и преданный друг, готовый отважиться на все, чтобы возвратить ей свободу и счастие.
Нанона не могла удерживать слез и, несмотря на свою твердость, на присутствие духа, зарыдала. Горе так убило ее, что она стала обыкновенною женщиною, то есть слабою, нуждающеюся в слезах.
Герцог д’Эпернон вышел, покачивая головою и указывая глазами Ковиньяку на сестру его. Когда он вышел, Нанона вскричала:
– О, как страдала я при этом человеке! Если бы он остался здесь еще минуту, думаю, я бы умерла.
Ковиньяк махнул рукою в знак того, что надобно молчать. Потом он подошел к двери и прислушался, точно ли герцог ушел.
– О! Какое дело мне, слушает он или не слушает, – сказала Нанона, – вы успокоили меня... Скажите, что вы хотите делать? На что надеетесь?
– Сестрица, – отвечал Ковиньяк с серьезным видом, вовсе ему не свойственным, – не смею утверждать, что дело непременно удастся мне, но повторяю то, что уже сказал: употреблю все усилия, чтобы устроить дело.
– Какое дело? – спросила Нанона. – На этот раз объяснимся подробнее, чтобы опять не было между нами какого-нибудь страшного недоразумения.
– Постараюсь спасти несчастного Каноля...
Нанона страшно уставила на него глаза.
– Он погиб! Не так ли?
– Ах, – отвечал Ковиньяк, – если вы требуете от меня откровенности, то я скажу, что положение его кажется мне очень плохим.
– И как он говорит это! – вскричала Нанона. – Знаешь ли, несчастный, что за меня этот человек...
