Женская война - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
– Успокойтесь, – сказал Каноль, – Лене не скажет, что вы брат Наноны. Герцогу де Ларошфуко, с другой стороны, нет причины гнать вас. Стало быть, никто ничего не узнает.
– Если не узнают этого, так, верьте мне, узнают что-нибудь другое. Узнают, например, что я дал бланк и что за этот бланк... Ну, постараемся забыть все это, если можно! Как жаль, что не несут вина! – продолжал он, оборачиваясь к двери. – Вино лучше всех других средств заставляет забывать...
– Крепитесь! Мужайтесь! – сказал ему Каноль.
– Неужели вы думаете, что я трушу? Вы увидите меня в роковую минуту, когда мы пойдем гулять на эспланаду. Одно только беспокоит меня: что с нами сделают? Расстреляют, или обезглавят, или повесят?
– Повесят! – вскричал Каноль. – Да ведь мы дворяне! Нет, они не нанесут такого оскорбления дворянству.
– Ну, увидите, что они станут еще спорить о моем происхождении. А потом еще...
– Что такое?
– Кого из нас казнят прежде?
– Но, любезный друг, – сказал Каноль, – не думайте же о таких вещах!.. Смерть эта, которая так занимает вас, дело очень неверное: нельзя судить, решить дело и казнить в одну и ту же ночь.
– Послушайте, – возразил Ковиньяк, – я был там, когда судили бедного Ришона. Господь да спасет его душу! И что же? Допрос, суд, казнь – все это продолжалось часа четыре. Положим, что здесь не так деятельны, потому что Анна Австрийская – королева Франции, а принцесса Конде только принцесса крови. Все-таки нам достанется не более пяти часов. Вот уже прошло часа три, как нас арестовали, уже прошло часа два, как мы являлись к судьям. По этому счету нам остается ждать еще час или два. Немного!
– Во всяком случае, – заметил Каноль, – подождут зари для нашей казни.
– О, на это нельзя надеяться. Казнь при свете факелов – прекрасное зрелище. Она стоит несколько дороже, правда, но принцесса Конде очень нуждается теперь в жителях Бордо и потому, может быть, решится на эту издержку.
– Тише, – сказал Каноль, – я слышу шаги.
– Черт возьми! – прошептал Ковиньяк, побледнев.
– Это, вероятно, несут нам вино, – сказал Каноль.
– Правда, – отвечал Ковиньяк, уставив на дверь взгляд более чем пристальный, – если тюремщик войдет с бутылками, так дело идет хорошо, но если напротив...
Дверь отворилась.
Тюремщик вошел без бутылок.
Ковиньяк и Каноль обменялись многозначительными взглядами, но тюремщик и не заметил их. Он, казалось, очень спешил. В тюрьме было так темно...
Он вошел и затворил за собою дверь.
Потом подошел к арестантам, вынул из кармана бумагу и спросил:
– Который из вас барон Каноль?
– Черт возьми! – прошептали оба арестанта в одно время и опять обменялись взглядами.
Однако же Каноль не решался отвечать, да и Ковиньяк тоже: первый слишком долго носил это имя и не мог сомневаться, что дело касается его; другой носил его недолго, но боялся, что ему напомнят об этом имени. Каноль понял, что надобно отвечать.
– Я Каноль, – сказал он.
Тюремщик подошел к нему.
– Вы были комендантом?
– Да.
– Но и я тоже был комендантом, и я тоже назывался Канолем, – сказал Ковиньяк. – Надо объясниться как следует, чтобы не вышло ошибки. Довольно уже и того, что из-за меня умер бедный Ришон, не хочу быть причиною смерти другого.
– Так вы называетесь теперь Канолем? – спросил тюремщик у Каноля.
– Да.
– Так вы назывались прежде Канолем? – спросил тюремщик у Ковиньяка.
– Да, – отвечал он, – давно, один только день, – начинаю думать, что сделал тогда страшную глупость.
– Вы оба коменданты?
– Да, – отвечали они оба вдруг.
– Теперь последний вопрос. Он все объяснит.
Оба арестанта слушали с величайшим вниманием.
– Который из вас двоих, – спросил тюремщик, – брат госпожи Наноны де Лартиг?
Тут Ковиньяк сделал гримасу, которая показалась бы смешною не в такую торжественную минуту.
– А что я говорил вам? – сказал он Канолю. – А что я говорил вам, друг мой? Вот с чем они нападают на меня!
Потом он повернулся к тюремщику и прибавил:
– А если бы я был брат Наноны де Лартиг, что сказали бы вы мне, друг мой?
– Сказал бы, идите за мною сейчас же.
– Черт возьми! – прошептал Ковиньяк.
– Но она тоже называла меня своим братом, – сказал Каноль, стараясь отвлечь бурю, которая собиралась над головою его товарища.
– Позвольте, позвольте, – сказал Ковиньяк, отводя Каноля в сторону, – позвольте, было бы несправедливо называть вас братом Наноны в таких обстоятельствах. До сих пор другие довольно поплатились за меня, пора и мне расквитываться.
– Что хотите вы сказать? – спросил Каноль.
– О, объяснение было бы слишком длинно; притом, вы видите, тюремщик наш начинает сердиться и стучит ногою... Хорошо, хорошо, друг мой, я сейчас пойду за вами... Так прощайте же, добрый мой товарищ, – прибавил Ковиньяк, – вот, по крайней мере, одно из моих сомнений разрешено: меня уводят первого. Дай Бог, чтобы вы пошли за мною как можно позже! Теперь остается только узнать род смерти. Черт возьми! Только бы не виселица... Иду! Как вы спешите, почтенный... Прощайте, мой добрый брат, мой добрый зять, мой добрый товарищ, мой добрый друг! Прощайте навсегда!
Ковиньяк подошел к Канолю и протянул руку. Каноль взял ее и нежно сжал.
В это время Ковиньяк смотрел на него чрезвычайно странно.
– Что вам угодно? – спросил Каноль. – Не хотите ли попросить о чем-нибудь?
– Да.
– Так говорите смело.
– Молитесь ли вы иногда? – спросил Ковиньяк.
– Часто, – отвечал Каноль.
– Так помолитесь и за меня.
Ковиньяк повернулся к тюремщику, который все более и более спешил и сердился, и сказал ему:
– Я брат Наноны де Лартиг, пойдемте, друг мой... – Тюремщик не заставил повторить и поспешно увел Ковиньяка, который из дверей еще раз кивнул своему товарищу. Потом дверь затворилась, шаги их удалились по коридору, и воцарилось молчание, которое показалось оставшемуся пленнику молчанием смерти.
Каноль предался тоске, похожей на ужас. Это похищение человека, ночью, без шума, без свидетелей, без стражи, казалось страшнее всех приготовлений к казни, исполняемой днем. Однако же Каноль ужасался только за своего товарища. Он так верил виконтессе де Канб, что уже не боялся за себя после того, как она объявила ему роковую новость.
Одно занимало его в эту минуту: он думал только об участи своего товарища. Тут вспомнил он о последней просьбе Ковиньяка.
Он стал на колени и начал молиться.
Через несколько минут он встал, чувствуя, что утешился и укрепился, и ждал только появления виконтессы де Канб или помощи, ею обещанной.
Между тем Ковиньяк шел за тюремщиком по коридору, совершенно темному, не говорил ни слова и погрузился в тяжелые думы.
В конце коридора тюремщик запер дверь так же тщательно, как дверь тюрьмы Каноля, и, прислушиваясь к неясному шуму, вылетавшему из нижнего этажа, сказал:
– Поскорее, государь мой, поскорее!
– Я готов, – отвечал Ковиньяк довольно величественно.
– Не кричите так громко, а идите скорее, – сказал тюремщик и начал спускаться по лестнице, которая вела в подземелье тюрьмы.
«Ого, не хотят ли задушить меня между двумя стенами или забросить в тайник? – подумал Ковиньяк. – Мне сказывали, что иногда от казненных выставляют только руки и ноги: так сделал Цезарь Боржиа с доном Рамиро д’Орко... Тюремщик здесь один, у него ключи за поясом. Ключами можно отпереть какую-нибудь дверь. Он мал, я высок, он тщедушен, я силен, он идет впереди, я иду позади. Очень легко удавить его, если захочется. Надобно ли?»
И Ковиньяк, ответив себе, что надобно, протягивал длинные костлявые руки для исполнения своего намерения, как вдруг тюремщик повернулся в ужасе и спросил:
– Вы ничего не слышите?
– Решительно, – продолжал Ковиньяк, разговаривая сам с собою, – во всем этом есть что-то неясное. И все эти предосторожности, если они не успокаивают меня, должны очень меня беспокоить.
