Эдинбургская темница - Скотт Вальтер (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗

Далее Дэвид писал, что одобряет возвращение дочери домой через Глазго, и сообщал ей о всевозможных мелких событиях, не представляющих интереса для читателя. И только в одной строчке письма, неоднократно перечитываемой той, кому оно было адресовано, упоминалось, что «учитель Рубен Батлер был мне как родной сын в моих горестях».

Так как до сих пор Дэвид Динс никогда не упоминал имени Батлера без того, чтобы не отпустить прямую или косвенную насмешку над его светскими талантами и образованием или ересью его деда, Джини сочла за доброе предзнаменование отсутствие подобного дополнения в относящейся к нему фразе.

Надежда любящего похожа на горошину из детской сказки: как только ей удастся пустить корни, она растет так быстро, что через несколько часов гигант Воображение возводит целый замок на ее верхушке; однако незамедлительно появляется Разочарование, «вооруженное топором», и срубает растение вместе с замком. Мечты Джини, по натуре не обладающей особой склонностью к фантазиям, тем не менее перенесли ее в далекую нортумберлендскую усадьбу, где паслись многочисленные коровы, телки и овцы, а неподалеку находилась церковь, посещаемая верными пресвитерианами, единодушно выбравшими Рубена Батлера своим духовным пастырем! К Эффи вернулась если не веселость, то по крайней мере бодрость; их отец с седыми приглаженными волосами и очками на носу; она сама сменила девичьи ленты на головной убор замужней женщины; все на отведенном для них семейном месте в уже упомянутой церкви слушают молитвенные слова, казавшиеся еще более проникновенными и значительными благодаря нежным узам, связывающим их с проповедником. Эти видения, возникая ежедневно перед глазами Джини, сделали дальнейшее пребывание в Лондоне совсем невыносимым для нее. И потому велико же было ее удовлетворение, когда она наконец получила из дома Аргайла указание быть готовой присоединиться через два дня к группе, отправляющейся на север.

ГЛАВА XL

Указание собираться в дорогу пришло, когда Джини пробыла в столице уже около трех недель.

В назначенный для отъезда день она распрощалась с миссис Гласс, выразив этой доброй женщине подобающую благодарность за проявленную заботу, и, взобравшись вместе со своим багажом, значительно увеличившимся за счет покупок и подарков, в наемную карету, прибыла в дом герцога Аргайла, где в комнате экономки встретилась со своими будущими попутчиками. Пока они ожидали экипажа, Джини сообщили, что герцог хочет с ней поговорить; войдя в роскошный зал, она была крайне удивлена, узнав, что он собирается представить ее своей супруге и дочерям.

– Хочу познакомить вас с моей маленькой землячкой, – таковы были его первые слова. – Если бы меня поставили во главе армии солдат, сражающихся за правое дело и столь же мужественных и настойчивых, как она, я не побоялся бы выступить против противника, вдвое превосходящего меня численностью.

– Ах, папа! – воскликнула подвижная юная леди лет двенадцати. – Разве ты не помнишь, что при Шериф-муре ты и выступал против армии вдвое большей твоей? И все-таки вот что произошло (она запела хорошо известную песенку):

– Что? Моя маленькая Мэри у меня на глазах превратилась в тори? Нечего сказать, хорошие новости повезет моя землячка в Шотландию!

– Судя по благодарности, которую мы все получили за то, что остались вигами, нам бы всем следовало стать тори, – сказала другая юная леди.

– Спокойствие, ворчливые обезьянки, займитесь-ка лучше своими куклами! А я спою за вас песенку о Бобе Дамблейнском:

– Папино остроумие выдыхается, – сказала леди Мэри. – Бедняжка повторяется: он пел это на поле битвы, когда ему сообщили, что горцы изрубили своими палашами весь его левый фланг.

В ответ на эту насмешку герцог шутливо дернул дочь за волосы.

– Ах! Храбрые горцы и их блестящие палаши! – сказал он. – Несмотря на все неприятности, которые они мне причинили, я желаю им только добра, как поется в песне. А теперь, проказницы, скажите что-нибудь любезное вашей соотечественнице; хотел бы я, чтобы у вас была хоть половина ее здравого смысла, не говоря уж о верности и чистосердечии.

К Джини приблизилась герцогиня и в ласковых и приветливых словах уверила ее, что она заслужила всеобщее уважение своим любящим и решительным характером. Потом она добавила:

– Вернувшись домой, ты, возможно, услышишь обо мне.

– И обо мне! И обо мне! И обо мне! – воскликнули одна за другой молодые леди. – Потому что ты делаешь честь нашей родине, которую мы все так чтим.

Джини, смущенная этими неожиданными похвалами и не зная о том, что герцогу, наводившему справки о деле Эффи, стало известно о ее поведении в суде, лишь краснела и без конца кланялась в ответ, произнося:

– Премного благодарна! Премного благодарна!

– Джини, – сказал герцог, – тебе следует перед отъездом выпить doch an'dorroch note 93, а то не сможешь отправиться в путь.

На столе стоял поднос с вином и пирогом. Герцог налил себе вина и выпил его «за все верные сердца, которые любят Шотландию», после чего предложил бокал с вином и Джини.

Джини, однако, отказалась, сказав, что она никогда в своей жизни не пробовала вина.

– Как же это так, Джини? – спросил герцог. – От вина на сердце делается веселее, разве ты не знаешь?

– Ах, сэр, мой отец похож на Ионадава, сына Рехава, который наказал своим детям никогда не пить вина.

– Я считал твоего отца более благоразумным человеком, разве только он предпочитает бренди. Ну, Джини, раз ты не пьешь, то должна по крайней мере есть, чтобы поддержать репутацию моего дома.

Он отрезал большой кусок пирога и не позволил ей, как она хотела, отломить от него немного, а остальное положить обратно на поднос.

– Положи пирог в свою сумку, Джини, – сказал он, – ты еще не раз обрадуешься ему, пока доберешься до башни Сент-Джайлса. Как бы мне хотелось увидеть ее поскорее! Итак, передай привет всем моим друзьям в этой старой коптилке – Эдинбурге, а также и тем, кто живет по соседству. Желаю тебе счастливого пути!

И со свойственной ему любезностью и чисто солдатской искренностью он пожал руку своей протеже и передал ее на попечение Арчибалду, уверенный в том, что его приближенные, видя такое исключительное к ней внимание со стороны их господина, и сами отнесутся к ней с не меньшей заботливостью.

Действительно, в течение всего пути ее спутники были настолько предупредительны, что возвращение Джини домой с точки зрения комфорта и безопасности резко отличалось от ее путешествия в Лондон.

Исчезли и чувства горя, позора и страха, тяжелым камнем лежавшие у нее на сердце до встречи с королевой в Ричмонде. Но человеческий ум настолько капризен, что, освободившись от давившего его реального горя, он становится чувствителен ко всякого рода воображаемым бедствиям: теперь Джини была страшно обеспокоена тем, что не имеет никаких известий от Рубена Батлера, для которого письменный труд являлся гораздо более привычным занятием, чем для нее.

«Для него это так просто, – думала она, – ведь я сама видела, что перо в его руках бегает по бумаге так же быстро, как оно скользило раньше по воде, когда находилось в крыле серого гуся. Горе мне! Может быть, он болен, но тогда мой отец упомянул бы об этом. А может быть, он изменил своему слову и не знает, как мне это сказать. Ему нечего так беспокоиться из-за этого, – мысленно продолжала она, стараясь сохранить бодрость духа, хотя слезы оскорбленной гордости и уязвленной любви заблестели в ее глазах при этом подозрении, – Джини Динс не такая девушка, что станет цепляться за него и напоминать о том, что он хочет забыть. Все равно я желаю ему здоровья и счастья, и если ему так повезет, что у него будет церковь в наших краях, я все равно пойду туда и буду его слушать, чтобы он понял, что я никогда зла на него не таю». Слезы хлынули у нее из глаз, когда она представила себе эту сцену.