Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа (читать книги полные .txt) 📗
Скоро весть о высадке в Уинчелси разнеслась по всей Франции. Пусть операция и не принесла успеха в плане военном, но в плане психологическом он был неоспорим. Все королевство рукоплескало смелому предприятию дофина, и рыцарство, столь опозорившее себя при Пуатье, вернуло часть былого уважения.
Реакция англичан была, разумеется, противоположной. Эдуард впал в настоящее бешенство. Он покинул Бургундию и двинулся к Парижу, опустошая все на своем пути. Он поклялся захватить столицу вкупе с дофином.
Этот последний поджидал своего соперника. Стены, отремонтированные Этьеном Марселем, были укреплены еще лучше, гарнизон располагал многочисленными, закаленными в сражениях бойцами: Париж стал неприступен. 31 марта Эдуард III прибыл в Арпажон, где не оставил ни одной живой души, ни одного целого дома. Потом английский король продолжил свой путь и шел, пока не наткнулся на парижские стены. Не имея достаточно средств, чтобы начать осаду, он обратился против окружающей столицу местности и разорил ее всю вдоль и поперек. Вскоре Лонжюмо, Орли, Монлери, Шатильон, Монруж, Жантильи, Кашан, Исси, Вожирар, Берси сделались добычей пламени.
С высоты своих стен парижане в унынии наблюдали пожары. Среди них было много окрестных крестьян, укрывшихся в городе; они видели, как горят их собственные дома. Росло общее возмущение и озлобленность против дофина: его обзывали трусом, требовали вылазки… Но тот не обращал на это никакого внимания. Он-то знал, что согласись он на битву — и англичане, на чьей стороне было военное преимущество, одержат верх. Сейчас они терзают страну, но скоро сами останутся без сил.
Жилетта вместе со всеми остальными смотрела на дымы пожарищ, поднимающиеся над равниной. От Франсуа после его внезапного отъезда на Сретенье не было никаких известий, но что-то подсказывало ей, что он не погиб. При виде пожаров Жилетте трудно было скрывать свою радость. Как эти языки пламени согревали ей сердце! Даже судьба Берси, родной деревни, была ей безразлична. Подумаешь, какая важность, что ее дом обратится в пепел, зато вот-вот свершится то, что она столь пылко призывала в своих молитвах. Эта война велась безжалостно; она накопила так много ненависти, что никогда, никогда не будет возможен мир между французами и англичанами!
Мир наступил почти сразу же после этих событий. 12 апреля, на Фомино воскресенье, Эдуард III снял осаду и отступил со своими уставшими, голодными войсками. На следующий день, когда он находился возле Шартра, разразилась страшная гроза — ничего подобного не было на памяти людской. Градины величиной с булыжник побили множество лошадей, а также рыцарей, которых не уберегли даже шлемы. Повозки были разбиты, поклажа пропала, а люди и животные застряли в непролазной грязи. Над остатками английской армии верх одержало небо…
Сознавая всю непрочность своего положения и напуганный тем, что было, возможно, знаком божественного гнева, Эдуард III с великой радостью встретил предложение о мире, с которым к нему явились папские легаты. Переговоры начались в местечке Бретиньи близ Шартра.
8 мая 1360 года в Бретиньи был заключен мир. Его условия оказались суровы: Англия забирала у Франции треть королевства (в сущности, весь юго-запад). Но по сравнению с договором, отвергнутым Генеральными штатами, облегчение выглядело значительным. К тому же на четверть был сокращен королевский выкуп, и король мог, наконец, вернуться во Францию.
Париж не помнил такого ликования. Меньше чем за какой-нибудь месяц благодаря невероятному повороту событий люди перешли от отчаяния к восторгу. Колокола на всех церквах звонили во всю мочь, прохожие целовались на улицах, а из подвалов королевского дворца выкатывали бочки с вином, и на любом перекрестке каждый мог пить, сколько влезет!
Жилетта пила вместе с другими, чтобы утопить в вине свою боль, и, опьянев, пришла к твердому решению: во что бы то ни стало она хочет вновь увидеть Франсуа. Поэтому она запрется в доме у паперти и будет ждать. Когда король вернется в Париж, он непременно пойдет к мессе в собор Богоматери, а поскольку Франсуа будет в его свите, она увидит своего возлюбленного. Это было все, на что она теперь рассчитывала…
Франсуа в своем булонском монастыре узнал о мире, подписанном в Бретиньи, несколькими днями позже. Рана его уже зажила, но он еще не вернул себе все силы. Поэтому когда он явился к отцу настоятелю и поделился желанием возвратиться в Париж, тот удивился. Франсуа рассказал ему о недавних событиях своей жизни, объяснив, что, прежде чем встретиться вновь с невестой, он всенепременно хочет выяснить, что с ним происходило во время его летаргии. Он опасается, не совершил ли какого греха.
Аббат расхохотался:
— Что вы мне голову морочите? Грешит одна только душа, а при вас тогда вашей души не было. Неужели вы такой негодный христианин, что не знали этого?
Франсуа настаивал:
— Но я же не знаю, что делал в то время…
— Зато Бог знает, ему одному и судить.
— Как же мне быть теперь?
Аббат по-дружески положил ему руку на плечо.
— Оставайтесь… Король наверняка высадился в Кале, а Булонь к Кале гораздо ближе, чем Париж. К тому же вам не помешает подольше побыть вдали от мира. В вашей жизни настает ответственный момент; немного размышлений и молитв пойдут вам только на пользу.
Франсуа провел в обители самые спокойные месяцы своей жизни. После всего пережитого ему просто необходимо было прийти в себя, как в физическом, так и в моральном смысле. В богослужениях и общих молитвах он участвовал мало, удовлетворяясь тем, что ходил ежедневно к повечерию, часов около трех ночи, да и то скорее лишь из вежливости в отношении монахов, чем по-настоящему взыскуя благодати.
В течение этих долгих дней, когда ему больше нечем было занять себя, кроме размышлений, он вдруг додумался до мысли, которая удивила его самого: Франсуа обнаружил, как мало места занимает религия в его жизни. Разумеется, это было следствием его воспитания. Его отец смотрел на такие вещи сурово, по-рыцарски, считая их уделом в первую очередь духовенства и женщин. Мать вела с ним странные мистические беседы. Ангерран толковал больше о нравственности, нежели о вере. Но, может, его встреча с Богом назначена просто на более поздний срок?
Монастырь располагался на холме, вздымавшемся высоко над морем, и Франсуа приобрел привычку устраиваться на скалистом мысу, вне стен. Стояло начало июня, и он проводил там часы напролет, а то и целые дни, наблюдая за повадками больших белых птиц. Не сразу он понял, почему его так зачаровывало это зрелище: ведь оно имело прямую связь с его собственной жизнью.
Впрочем, порой ему чудилось, что он сам птица. Он вытягивался на самом краю обрыва; стоило повернуть голову в одну сторону, и он оказывался среди трав и цветов, таких близких, что они расплывались в глазах; стоило повернуть в другую, и он парил над синей необъятностью, у которой не было ни конца, ни края. Легкое движение головы — и он возвращался на землю, еще одно легкое движение — и он снова взлетал выше самой высокой колокольни…
Белых птиц были тысячи, и их неумолчный гвалт вовсе не был ему неприятен, этот звук околдовывал Франсуа. Они устраивали гнезда прямо в отвесной скале, возвышавшейся над морем. Франсуа не уставал смотреть, как они взлетают, широко взмахивая крыльями, и вновь возвращаются с кормом для потомства.
Улетать и возвращаться… Что другое делал Франсуа в своей жизни после того прибытия в Куссон во время Черной Чумы? Сначала он отправился странствовать по Бретани, потом — под Пуатье, потом — в Англию, потом — в Париж, потом — в Мо, потом — в Англию, чтобы добраться наконец сюда…
Порой Франсуа видел птенцов, которые, выбравшись из гнезд, пускались в свой первый полет. Как же неуклюжи были его собственные первые шаги: лес Броселианд, двойняшки, медведь! Счастье еще, что, как и молодняк, вылетевший из гнезда, он обрел взрослых помощников, которые вели его и поддерживали: Ангерран, Туссен, крестная…
