Тени «Желтого доминиона» - Рахим Эсенов Махтумович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Джунаид-хан решил поступить, как предписывают каноны ислама, но отметить свое шестидесятитрехлетие не в Каракумах, а в Афганистане. В то время, кроме сыновей, мало кто догадывался, что этим шагом он убивал еще двух зайцев: увиливал от переговоров с советской властью, пославшей с миром своих представителей, и еще прощупывал родовых вождей афганских туркмен – поддержат ли они его в борьбе с большевиками?.. Когда это было? Почти пятнадцать лет минуло, а кажется, прошла целая вечность. «Покину сей свет, – хан закрыл глаза, – люди возьмутся подсчитывать, сколько я прожил… Восемьдесят, а то и восемьдесят с лишним, насчитают. У туркмен после смерти принято прибавлять усопшему два-три года, засчитывают и те девять месяцев и девять дней, которые он провел в утробе матери. Чтобы себя потешить, родичей успокоить: слава Аллаху, немало прожил бенде в этом лживом мире. Ниспошли, Аллах, долгие годы усопшего и его детям…»
Джунаид-хан представил, как, должно быть, холодно, неуютно в темной, сырой могиле, и, чувствуя, как немеют кончики пальцев в вязаных джорабах – толстых носках из верблюжьей шерсти, глянул на расписную дверь; но она плотно закрыта, даже подоткнута кошмой. Откуда же тогда тянет леденящим и тело и душу холодком? Казалось, он лежал на пронизывающем, стылом ветру… А там, на родине, должно быть, так тепло… Так тепло, что можно отогреть все косточки. Джунаид-хан поднялся с подушек, сел, вытянул руку, чтобы подоткнуть в ногах одеяло, но едва нагнулся, как боль тупым ножом врезалась в сердце и разошлась колючими иглами по всему телу. Хан неожиданно вскрикнул – испуганно, жалобно, так, что не узнал своего голоса… Стиснул губы, но невольно застонал; огляделся по сторонам – ему показалось, что кто-то другой стонет. Хан с немым ожиданием глянул на дверь и, хватаясь обессилевшими пальцами за одеяло, откинулся назад…
– Отец, отец! – Эшши-хан с шумом ворвался в юрту.
– Ты не меня зови… Аллаха, Аллаха призови, – прошелестел Джунаид-хан бескровными губами. – Он, только Всевышний, придает нам силы… Кажется, это конец, сынок… Я ухожу из мира сего, чтобы встретиться с вами там, на том свете. Смерть ничем не обманешь и не задобришь, она неотвратима, – Джунаид-хан скривил губы, сделав невероятное усилие, чтобы состроить саркастическую усмешку, но она получилась жалкой, скорее похожей на плаксивую мину. – Она никого не щадит, не разбирает – богат ты или беден. Жалкий пигмей, черная кость коптит небо дольше, чем падишах или хан. Как несправедливо устроен этот мир… Небось ты, Эшши, думаешь обо мне: белый как лунь, а каркаешь как черный ворон…
– Что ты, отец! – Эшши-хан, внимательно разглядывавший отца, заметил, как мертвенная бледность его лица постепенно сменялась розоватым, а затем и пунцовым багрянцем, и задышал он легче, в глазах мелькнул задорный, чуть насмешливый огонек. – Твоими устами глаголет сам мудрый Сулейман… Аллах, видать, внял нашим мольбам… Вон и порозовел ты, тьфу-тьфу, и глаза по-молодому заблестели. Аллах велик и милосерден…
– Глуп же ты, Эшши, – Джунаид-хан криво усмехнулся. – Четвертый десяток разменял, а все не ведаешь, что человек незадолго до смерти розовеет, даже чувствует себя лучше, что неискушенные думают – будет жить… – Хан умолк, прикрыл ладонями лицо.
В юрте воцарилась могильная тишина, за ее войлочными стенками не стало слышно ни людских голосов, ни ржания беспокойных коней. Эшши-хан застыл. Больной как-то дернулся, тело его неестественно вытянулось…
Эшши-хан впопыхах бросился к двери, шумно распахнул тяжелые створки и, едва высунув голову, выразительно замахал руками – слуги, стоявшие наготове во дворе, бросились врассыпную. Вернулся к постели отца, который, безжизненно уставившись в одну точку, смотрел куда-то поверх головы сына. «Неужто поторопился? – подосадовал Эшши-хан. – Он вроде еще жив. А я людей всколготил…»
Но Джунаид-хан был мертв. Ханский сын не впервой видел мертвого, знал, как стекленеют глаза покойников, но почему-то подумал, что сам Джунаид-хан, хивинский владыка, не может умереть как все – прозаично, как простой смертный. Земля потеряла такого мужа!.. Сейчас что-то произойдет – гром грянет средь ясного неба или земля разверзнется бездной и все канет в тартарары, солнце померкнет иль луна сойдет со своего места и упадет на грешную землю… Но ничего подобного не случилось. Едва Эшши-хан успел так подумать, как позади хлопнула дверь, молча, подобно эзраилям – ангелам смерти, влетели ахуны в белых развевающихся одеяниях, следом – родичи и еще несколько степенных аксакалов.
Благообразный ахун склонился над покойником и, шепча молитву, бледными, в синих прожилках, пальцами прикрыл веки усопшего. Эшши-хан, заметив мятый краешек бумажки, выглядывавший из-под высоких подушек, выхватил ее оттуда, машинально развернул, но, заметив, что священнослужитель с нескрываемым любопытством скосил глаза, озлился и вслух прочел отцовское завещание: «Все свое имущество, движимое и недвижимое, я завещаю поровну своим наследникам, моим сыновьям Эшши-хану и Эймир-хану. Мое единственное, заветное желание – быть преданным родной земле, там, где похоронен наш святой Исмамыт Ата, мой далекий предок. Если моя посмертная воля почему-либо будет невыполнимой, то так предайте меня земле, чтобы я лежал лицом к родине, к земле моих предков в Туркмении».
– О, Аллах, прости прихоть покойного, – запричитал благообразный ахун, возрастом и саном старше всех остальных священнослужителей. – Где видано так погребать правоверного! Мусульманина непременно хоронят лицом к святой Мекке, к гробнице…
– Сейчас не время обсуждать волю самого Джунаид-хана, – отрезал Эшши-хан. – Чтобы понять моего отца, надо так, как он, любить родную землю. Хивинский владыка достоин того, чтобы мы, его сыновья, выполнили последнюю волю отца. Я пойду хоть на край света, но отцовское желание исполню. Как ты, Эймир?!
– Я… я то-о-же, – поперхнувшись слюной, ответил Эймир. – В-о-о-ля отца св-я-я-та…
Собравшиеся в юрте одобрительно закивали. Старший ахун, чуть обескураженный, сердито забормотал молитву, слуги сломя голову бросились исполнять распоряжения аксакалов.
От афганского Герата до туркменского Бедиркента, родного села Джунаид-хана, что в Ташаузском оазисе, где похоронен святой Исмамыт Ата, путь неблизкий, с добрую тысячу верст, а окольной дорогой – еще дальше. Отряд из двенадцати всадников во главе с Эшши-ханом еще с ночи выехал из Герата, везя с собой труп усопшего хана. К утру, миновав два невысоких перевала, нукеры добрались до небольшого села Чиль Духтар, вблизи пограничной Кушки, где Эшши-хан решил дать отдых людям и лошадям, разведать подступы к границе, чтобы бесшумно пересечь ее.
Заросший до ушей рыжеватой щетиной курд, совмещавший ремесло контрабандиста с обязанностями басмаческого проводника, на предложения Эшши-хана недоуменно пожимал костлявыми плечами:
– Если я возьмусь провести, то ни один кустик не шелохнется, ни одна пташка не встрепенется… Так было лет пять-шесть назад. Сейчас дело другое… Большевики так стерегут границу, что мыши проскочить мудрено…
– Не тяни душу, ворюга, – оборвал его Эшши-хан, не веря излияниям говорливого курда. – Сколько надо – отвалю. Золотом? Бери. Хочешь – бумажками, афганскими, иранскими, большевистскими?..
– Нет, нет, Эшши-хан! Впрочем, от золота я и в могиле не откажусь. Да не смогу я, как прежде, через границу провести. Стоит ступить на их сторону, кизыл аскеры, как джинны, вырастают из земли…
Не договорившись с контрабандистом, Эшши-хан попытался сам перейти кордон в безопасном месте, но, пометавшись в районе Бадхыза трое суток, встретившись со своими агентами, воочию убедился, что советскую границу незамеченным не проскочишь. Он решил двигаться на запад, хотя это отдаляло от конечной цели. Зато на стыке трех пограничных полос – иранской, советской и афганской – знал он укромный, тихий уголок, где наверняка можно просочиться на ту сторону. Правда, придется делать крюк – это не входило вначале в расчеты Эшши-хана. Главное, перейти границу тайком. Не те ныне времена, головы не сносишь… А тут только жизнью наслаждаться – вон сколько отец добра ему с этим ублюдком Эймиром оставил, столько, что и правнукам останется…
