Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— Знаю, — кивнул князь. — Мудреца того Сократом звали. Так вот сказал он, что всю жизнь учил людей и за науку свою к смерти приговорен. И коли сбежит он сейчас, то сам же свое учение и предаст.
— Вот-вот, — сказал Тимофей, уставя глаза вверх, в промороженный кирпичный свод темницы.
— Ну а помнишь, что Сократ сей предлагал всех детей у родителей отнимать, чтобы их государство на воспитание брало? Кто же из отцов-матерей свое дите неизвестно в какие руки отдаст?
Романов не стал говорить, что не все же такие родители навроде самого Акундинова, который спихнул робетенка на чужого дядю да и забыл о нем…
— А это правильно, — поддержал между тем идеи Сократа Тимофей. — Надо, чтобы все люди равные возможности имели. Твой-то сын, небось, на золоте-серебре ест да уже к боярской шапке примеривается? А все почему? Потому что в семье боярина вырос. А может, сын сапожника или пирожника умнее да тороватее будет?
— Может, и будет, — спокойно отвечал боярин. — Но сын боярский сыном боярским и останется, а сын крестьянский — сыном крестьянина. И Господом так заповедано, чтобы кому среди крестьян рождаться, а кому — в хоромах царских. А если башка на плечах да ум в той башке есть, то любой может в люди выбиться. Вон, дьяк-то, что допросы ведет, из торговых людей будет.
— Кто-то своим горбом добиваться должен, а кому-то все на блюдечке принесут. И где же тогда справедливость-то Божественная?
— Ну а кто ты таков, чтобы судить о справедливости-то? Да и я не поп, чтобы все это растолковывать. По мне — порядок во всем быть должен.
— Ну и хорош ли тот порядок? — усмехнулся самозванец. — В Думе дураки сидят. В уездах воеводы — вор на воре сидит да вором погоняет. А в войсках? Пока один дурак спорит с другим, кто знатнее, колотят русских и в хвост и в гриву.
— А ты, стало быть, хороший? — подошел к Тимофею боярин Романов и посмотрел на него сверху вниз: — А кто же тогда столько покойников-то за собой оставил? Не ты? Жену свою — не ты убил? А по дороге, когда в Польшу шли, сколько убил? Конюхов твой шестерых за тобой насчитал, так не про всех же и знает… Чего ради? Прежде чем других-то поучать, сам по совести жить попробуй.
— «Цель оправдывает средства», — процитировал Акундинов и пояснил: — У меня ведь, как у царского сына, мерки другие.
— Да какой ты к е… матери сын царя! — вспылил-таки боярин, резко соскакивая с места. — Ты — самозванец… Вон у дьяка-то бумаг целая корзина исписана. Уж там кого только не допросили — и мать твою, и соседей вологодских, и приказных, кто с тобой служил. Все там про тебя прописано: когда родился да где крестился… когда женился… Да отписок посольских сколько! Собрать — так житие получится. Только не святого, а самозванца… Один Конюхов твой на две кипы бумаг нарассказывал — и про Италию, и про Сечь Запорожскую. И про то, как ты с князем Рокоци союз против Польши заключал, и про то, как в Швецию ездил, а потом с императором встречался… Все твои предательства обсказаны! А ведь всех, кто знал тебя, на дыбе пытали.
— Ну, на дыбе-то чего только не расскажут, — кротко сказал Тимофей. — Тебя, боярин, на дыбу подвешать, так и ты расскажешь то, что было и чего не было. А я — как был государь законный, то так им и умру.
— Ну, мать твою в… — витиевато выматюгался книжник и родич царский. — Ну, либо у тебя с башкой что-то не так, либо упрям ты сверх меры.
Немного успокоившись, боярин углядел на табурете косушку с водкой, про которую он совершенно забыл. Обломав сургуч и не приметив чарки, Никита Иванович основательно приложился к горлышку. Ну прямо-таки как простой стрелец.
— Ладно, — переведя дух, сказал Романов. — Ну, положим, в Москве-то у тебя враги. А почему же тогда ни в Турции, ни в Польше, ни в Римской империи у тебя ничего не вышло? Что скажешь-то?
— Ну а я виноват, что на государей ровно мор какой-то напал?[68] — спокойно отозвался Тимоха. — Падишаха турецкого янычары удавили. Король Владислав в тот же год помер. Дьерд Ракоци… Один государь пообещает, так тут же и преставится…
— Эх, опять ты все врешь. Никто тебе ничего не обещал и никто тебя русским царем не признал. Даже папа римский.
— Случайно это вышло. А вот дали бы мне войско…
— Эх, дурак ты, дурак, — снисходительно посмотрел боярин на Тимофея. — Да и будь ты на самом деле сыном Шуйского, то все равно бы у тебя ничего не вышло. А знаешь, почему? Потому что самозванец-то, коим, скажем, Лжедмитрий был, он хоть и по воле панов польских пришел, но на престол-то русский сумел попасть потому, что в России его ждали. Смекаешь? Россия — царство большое. И ежели кто нам не по нраву будет, то мы его сразу и схарчим. Один ли он будет, с войском ли иноземным… А те короли, что с тобою знаться не пожелали, так они же люди-то умные.
— Кристинка вот… — сказал вдруг Тимофей, но замолк, не досказав до конца свою мысль.
— Кристинка? — удивленно переспросил боярин. — Кто такая? А, — догадался он, — королева шведская… Так верно сказывали, что приглянулся ты ей сильно? Только дурака ты свалял…
— Какого дурака? — неподдельно встревожился Тимофей.
— Такого. Зачем же было из католичества да в лютеранство переходить?
— А что?
— А то, что королева-то сама собиралась католичество принять, да не заладилось у нее что-то. Ну, может быть и приняла, да только тайком.
— М-да, — протянул арестант. — Ну да теперь-то уже все равно…
— Это точно, — согласился боярин, еще раз прикладываясь к бутылке. — А знаешь, когда ты действительно опасным-то показался? Нет? Когда в Новгороде да Пскове посадские бунтовали.
— Вот, — перебил боярина Тимофей. — Как прознали бы мужички посадские, что настоящий царь к ним пришел, то стеной бы за меня встали. А там и шведы бы подмогли, и поляки… Эх, жалко, что поздно я туда приехал.
— Эка, — весело сказал Романов. — Хорошо, что Никону, митрополиту Новгородскому, не попался, когда он восставших-то увещевал. Вдарил бы он тебя архипастырской дланью, так и дух бы из тебя вон, из дурака.
— А кто такой митрополит, чтобы против законного царя идти?
— Глупый ты, — вздохнул боярин. — Ничего ведь ты так и не понял. Батько-то твой лавку с сукнами да с холстами держал, так? Ну, ладно-ладно, — засмеялся Никита Иванович. — Допустим, у Тимохи Акундинова батька лавку держал… Так ведь батька-то Тимошкин знал, что ежели посадские хотят у него полотна побольше брать, то нужно, значит, у купцов товара побольше и прикупать. Ну а ежели покупателям не на что или не к чему товары брать, то на хрен тогда и товар-то покупать. Так?
— Не пойму я, к чему ты клонишь, боярин? — нахмурился Тимофей. — При чем тут лавки, полотно…
— А вот при чем, — посерьезнел Никита Иванович. — Что народу-то сейчас другой царь не нужен! Понял, нет? Лжедмитрий-то потому и ко двору пришелся, что царь Борис нехорош был… Понял теперь? А ты… Ты уж прости, но нет в тебе… — замолчал боярин, пытаясь подобрать нужное слово, — чего-то такого-этакого, чего людишек-то привлекает…
— Чего эдакого? — проворчал недовольно Акундинов. — Все во мне есть.
— Ну, бабам-то ты нравишься, положим, — согласился боярин. — Только мало этого. Вон сколько у кабаков московских курв стоит, что подолы задирают, а копеечки заработанные котам своим несут. Думаешь, только от страха? Нет! Только ихним-то котам даже атаманами не стать. Тут надо таким быть, как Зиновий Хмельницкий. Ведь идут к нему люди-то, так? И на смерть за своего гетмана… А у тебя только Костка твой, пьяница. Так ведь и то верно, что Конюхов-то твой, как до допроса дошло, так еще до дыбы все рассказал.
Тимофей задумался. А ведь точно! Пусть и пьяница старый гетман, и клятвы свои нарушать горазд, а вот поди же ты… Было в нем что-то такое, что притягивало людей. Или — епископ Бенедетто в Риме…
— Ну да ладно, — сказал Романов, поднимаясь с места. — Пойду я. Стало быть, по-хорошему мы договориться не смогли. Будут тебя теперь и дальше ломать. Хотя…
Никита Иванович вышел из каморы и нарочито громко, чтобы слышал самозванец, обратился к дьяку, в смятении ждущему за дверью:
