Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗

Сосед посмотрел сквозь Питу, обозвал его ябедником и удалился, не пожелав продолжить разговор.

Питу задумался, почему его обозвали ябедой, хотя за все четыре часа занятий он ни разу не открыл рта. Однако за это время он наслушался столько непонятного и от учеников, и от аббата Фортье, что отнес обвинение соседа к числу вещей, слишком возвышенных для его понимания…

Когда Питу в полдень возвратился домой, тетя Анжелика, горя желанием тоже приобщиться к учению, ради которого она принесла столь огромные жертвы, поинтересовалась у племянника, чему он научился.

Питу ответил, что он научился молчать. Ответ был достоин пифагорейца [29]. Только пифагореец дал бы его посредством знаков.

На вечерние занятия новый ученик шел без особого отвращения. Если утренние занятия ученики посвятили изучению внешности Питу, то вечерние занятия учитель посвятил исследованию его духовных качеств. Проведя же это исследование, аббат Фортье пришел к твердому убеждению, что у Питу есть все предрасположения стать Робинзоном Крузо, но крайне мало шансов стать Фонтенелем или Боссюэ [30].

В продолжение всего вечернего урока, куда более тягостного для будущего семинариста, нежели утренний, школяры, наказанные из-за него, неоднократно показывали ему кулаки. Во всех странах, как цивилизованных, так и нецивилизованных, демонстрация кулака воспринимается как угроза. Питу решил быть настороже.

Наш герой не ошибся: едва он вышел или, вернее сказать, покинул пределы дома аббата, шестеро учеников, оставленных после уроков, возвестили Питу, что он им заплатит за эти два часа беззаконного заключения.

Питу понял, что речь идет о кулачном поединке. Хоть он еще не изучал шестую книгу Энеиды, в которой юный Дарет и старец Энтелл упражняются в кулачном бою под громкие рукоплескания быстроногих троянцев, но этот вид развлечения был ему знаком, поскольку не был чужд поселянам из его родной деревни. Он объявил, что готов сойтись на ристалище сначала с тем из противников, который пожелает выйти первым, а затем поочередно с остальными пятью. Это заявление снискало ему всеобщее уважение.

Предложенные Питу условия поединка были приняты. На ристалище был образован круг, и бойцы, скинув – один куртку, а второй кафтанчик, – вступили в него и встали друг против друга.

Мы уже говорили о руках Питу. Созерцание его рук не доставляло удовольствия, но еще меньше удовольствия доставляло соприкосновение с ними. Руки его кончались кулаками величиной с детскую голову, и хотя бокс еще не получил распространения во Франции и, следовательно, Питу не имел возможности ознакомиться с началами этого искусства, тем не менее он сумел нанести такой точный удар первому противнику, что вокруг глаза у того мгновенно появился темно-синий круг, геометрически столь совершенный, как если бы его очертил с помощью циркуля опытнейший математик.

На ристалище вступил второй противник. Следовательно, для Питу это был второй поединок, но на сей раз его соперник был куда слабее, чем первый. И сражение было куда более коротким. Чудовищный кулак врезался в нос, и почти в ту же секунду из ноздрей, подвергшихся воздействию кулака, двойным потоком хлынула кровь.

Третий отделался легче всех: у него был выбит зуб. Трое остальных заявили, что не имеют к Питу никаких претензий.

Питу прошел сквозь толпу, которая расступилась перед ним с почтением, достойным триумфатора, и, целый и невредимый, возвратился к родимому, а вернее будет сказать, к теткиному очагу.

На следующий день, когда трое учеников пришли в школу – один с подбитым глазом, другой с расквашенным носом, а третий со вздувшейся губой, аббат Фортье произвел дознание. Но школяры держались молодцом. Ни один из пострадавших не показал себя болтливым, и только назавтра аббат Фортье узнал – причем не прямым путем, а от случайного свидетеля драки, не имеющего никакого касательства к школе, – что это Питу произвел такие повреждения на физиономиях его учеников, повреждения, разбору причин которых он посвятил весь вчерашний день.

Надо иметь в виду, что аббат Фортье отвечал перед родителями не только за нравственные успехи своих учеников, но и за их телесную сохранность. Три семейства подали наставнику жалобу. Следовало дать им удовлетворение. И Питу трижды оставался после занятий: один день за глаз, один день за нос, один день за зуб.

В один из этих трех дней м-ль Анжелике пришла хитроумная мысль. А состояла она в том, чтобы лишать Питу обеда всякий раз, когда аббат Фортье будет оставлять его после уроков. Такой порядок несомненно должен был пойти на пользу Питу, поскольку вынуждал дважды подумать, прежде чем совершить проступок, влекущий двойную кару.

Да только вот Питу никак не мог взять в толк, почему его обозвали ябедой, хотя он не промолвил ни слова, и почему наказали за то, что он побил намеревавшихся побить его, но если бы он все в мире понимал, то жизнь утратила бы для него одну из главнейших своих прелестей – таинственность и непредсказуемость.

Питу три дня сидел в классе после уроков, и все эти три дня довольствовался лишь завтраком и ужином.

Нет, довольствовался – не совсем то слово, поскольку Питу отнюдь не был доволен этим, но язык наш так скуден, а Академия [31] так строга, что приходится довольствоваться тем, что у нас есть.

Но зато наказание, которое претерпел Питу, ни словечком не выдав, что он всего-навсего противостоял нападению, снискало ему всеобщее уважение. Правда, три нанесенных им могучих удара кулаком, надо полагать, тоже в какой-то мере способствовали этому уважению.

Начиная с этого дня жизнь его стала схожа с жизнью остальных школяров с той лишь незначительной разницей, что остальным могло повезти или не повезти на письменных работах, тогда как Питу неизменно оказывался в числе пяти или шести последних, вследствие чего оставался после уроков вдвое чаще, чем любой другой из его однокашников.

Правда, следует сказать, что в характере Питу была одна особенность, проистекающая от начального образования, какое он получил, или, вернее, не получил, особенность, которой он обязан по меньшей мере третьей части наказаний, а именно прирожденная склонность к животным.

Пресловутый сундучок, который тетушка Анжелика одарила именем пюпитра, являл собой благодаря объемистости и множеству перегородок, устроенных внутри его Анжем Питу, некое подобие Ноева ковчега, где обитало по паре всевозможных тварей – ползающих, скачущих и летающих. В нем имелись ящерки, ужи, муравьиные львы, жуки, лягушки, и все эти создания были настолько дороги Питу, что ради них он неоднократно терпел более или менее суровые наказания.

Обитателей своего зверинца Питу набирал во время воскресных прогулок. Ему очень хотелось иметь саламандр, которые были весьма популярны в Виллер-Котре, поскольку были гербом Франциска I и тот велел изваять их на всех трубах; Питу удалось их раздобыть, и только одна деталь весьма его озадачивала, хотя в конце концов он опять отнес ее к числу вещей, превосходящих его разумение; дело в том, что саламандр он неизменно находил в воде, меж тем как поэты утверждают, будто те живут в огне. Это несоответствие преисполнило Питу, обладающего точным умом, глубочайшим презрением к поэтам.

Заполучив двух саламандр, Питу взялся за поиски хамелеона, однако на сей раз все его старания оказались тщетны и не принесли никаких плодов. В результате этих своих бесплодных поисков Питу пришел к заключению, что либо хамелеонов вообще не существует, либо они обитают в других широтах.

И на том Питу прекратил поиски хамелеона.

Причиной же остальных двух третей наказаний, которым подвергался Питу, были чертовы солецизмы и проклятые варваризмы, пышно расцветавшие в сочинениях Питу, словно куколь на пшеничном поле.

Что же касается четвергов и воскресений, то есть дней, когда занятий не было, то Питу проводил их или на мочажках, или за браконьерством, но поскольку он вырос, вымахал за пять футов четыре дюйма ростом и достиг шестнадцатилетия, появилось некое обстоятельство, которое несколько отвлекло его от излюбленных занятий.