Робин Гуд против шерифа - Кинг Диана (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Из-за того, что в этих, не считавшихся особо ценными северных землях, не было единого хозяина, Йоркшир пребывал в состоянии непрекращавшейся свары между десятком владетельных феодалов, постоянно интриговавших друг против друга, объединявшихся в кратковременные партии и союзы. Эхо этих междоусобиц волной прокатывалось по всей Англии. Йоркшир всегда считался небезопасным местом, гнездом смуты. В то же время, словно охотник, опасающийся ткнуть палкой в клубящийся пчелиный рой, королевская власть старалась по возможности меньше участвовать в жизни этой провинции в надежде на то, что «авось все само и так образуется».
Именно поэтому стали возможными такие события, как возвращение Робина в незаконно отнятое у него поместье Локсли. Он пользовался необычайным авторитетом у жителей окрестных деревень и вот уже неполных семь лет удерживал свой замок и свою землю исключительно силой оружия, словно какой-нибудь христианин-воитель в далекой сирийской Эдессе.
Опасаясь подстрекательств к бунтам, равно как и самих бунтов, верховная власть в лице шерифа «перестала замечать» самоуправство Робина, резонно полагая, что достаточно получать с его урожая и земли причитающийся налог. А Робин славно вел хозяйство и выплачивал все необходимое без неминуемых при любом другом хозяине отсрочек.
Если учесть еще и предельно обострившуюся борьбу между исконными жителями страны, саксами (север Англии оставался их последним оплотом), и не так давно покорившей Англию новой норманнской знатью, то можно представить, какой карнавал и калейдоскоп событий происходил на этой земле. Датчанин Раски, оказавшийся в самом сердце этого водоворота событий, и не гадал, как много в судьбах целого края могли значить его неблаговидные поступки. А если бы он узнал, кто вначале предстал перед ним в образе кобольда, а затем допрашивал его в хижине старых друидов Лопина и Карги, то и вовсе бы диву дался. А ведь когда-то они видались так часто!
Норманн, правда, тоже не сразу узнал в раненом наемнике сына своего влиятельного компаньона, норвежского барона Торстведта, короля пиратов на всем побережье от Бергена до Гибралтара. Лишь по отцовскому медальону, в котором находилась горсть земли со священного родового капища Торстведтов, норманн признал его отпрыска. В то время среди скандинавских юношей, служивших в наемных войсках практически всех государей Европы, был распространен обычай носить при себе родовую землю, но случай с Раски был особый.
Раски был рожден знатной датской особой, едва не королевских кровей. Это была неудачная попытка женитьбы Торстведта, повздорившего с датчанами в одной из совместных экспедиций. Он захватил корабли своих союзников, но сам попал в плен обольстительных чар своей благородной пленницы. После рождения сына вне брака его матери пришлось постричься в монахини, а отец его, нанесший непоправимую обиду датскому королевству, вынужден был покинуть двор норвежского короля, захватив, правда, с собой несколько кораблей с отборной дружиной.
Чтобы куда-то пристроиться, Торстведт с дружиной служил то одному, то другому северогерманскому княжеству, обеспечивая незыблемую защиту их торговым кораблям. Это занятие было очень рискованным, но приносило гораздо больший доход. Словно безжалостное чудище, морской змей, Торстведт со своей дружиной внезапно возникал на пути почти беззащитных торговых судов и суденышек.
От прочих пиратов Торстведта отличало не то, что он был чересчур жесток во время расправы над захваченными корабельными командами. Бывали расправы и похлеще, встречались и гораздо более кровожадные коллеги по этому ремеслу. Но в чем ему не было равных — это во внезапности появления его эскадры на пути торговых караванов и в таком же внезапном исчезновении. Создавалось впечатление, что некий невидимый дьявол, находящийся над небесным сводом, внимательно наблюдал за перемещениями кораблей, делал самые точные прогнозы касательно того, какую добычу сулит нападение на тот либо другой караван, а затем оповещал об этом Торстведта. А тот уже был на подхвате: прилагая не так уж много усилий, Торстведт становился счастливым обладателем несметных сокровищ, оставляя с носом богатейших купцов всего северного побережья.
Горстка норвежской земли, которая находилась на груди его сына-датчанина, была завернута в тряпицу с гербовым оттиском купеческой гильдии Бломмрих из славного торгового города Гамбурга. Это было первое удачное нападение, в котором Раски участвовал наравне с отцом, использовав для этого британский корабль, принадлежавший знатному норманнскому вельможе Шеклбергу. Шеклберг сам находился на корабле в момент нападения: у него были свои виды на то, чтобы посчитаться с гамбургским богатеем. Он своими глазами видел, как сын Торстведта, молодой Раски, одним из первых ворвался на немецкий корабль, оттеснил двоих охранявших борт алебардщиков, ожесточенно сражаясь, пробился к срединной мачте и, вместе с исполином Готфридом, личным охранником своего отца, несколькими ударами тяжелых топоров свалил на воду мачту побежденного корабля.
Теперь Шеклберг, осматривая раненого, обнаружил при нем медальон с материей, на которой сразу узнал изображение ненавистного льва, окаймленного розами. В том бою молодому датчанину еще отсекли кончик левого уха. Шеклберг пристально взглянул на молодого пленника. Да, сомнений быть не могло: они снова встретились, через столько-то лет разлуки. Шеклберг был в гостях у Робина из Локсли и сам вызвался поучаствовать в засаде. В своем родовом шлеме с непомерно огромными бычьими рогами он показался раненому Раски сказочным демоном, лесным кобольдом и здорово напугал его.
Теперь же, когда Шеклберг признал того, кто находился в его руках, он и сам здорово напугался. Отец датчанина, Торстведт, навряд ли был бы рад узнать о том, что его норманнский компаньон накануне запланированного величайшего из мероприятий занимается тем, что по ночам, словно какой-нибудь стрелок-бродяга, устраивает небезопасную облаву, в которую (вот тебе здрасьте!) попадается его собственный сын! Еще до того, как Робин отправился на встречу с шерифом Реджинальдом, Шеклберг позвал его в хижину заросшего Лопина и, отведя в глубь комнаты, подальше от очнувшегося уже после бесконечных отваров и натираний старой Карги датчанина, объяснил ему, что это за человек. Шеклбергу не было резона скрывать это от Робина. Торстведту, своему компаньону, он уже давно не доверял.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Слава милостивому Аллаху, отец любимый мой, Сулейман-Абу-Акыр. Пишет тебе нежно любящая дочь твоя, Сулейки Эль-Аффарет. Да ниспошлет Господь и ангелы небесные сияние на дом ваш, и на тридцать ваших любимых жен, и на тридцать нелюбимых. Да сбудутся перед вашей гордой головой все желания ваши сущие и грядущие, да обретут просящие у вас помощи земной, равно как и небесной они испрашивают у великого вседержителя. Скорее лопнут волны океанов моего терпения, нежели я поколеблюсь в том, что свет снизошел на землю оманского султаната, явив ему столь достойного мужа, занявшего подобающее человеку щедрому и проницательному место, на котором он поспособствовал уже немало и поспособствует впредь прославлению имени своего, как и имени достойного султана своего, как и имени величайшего из великих, пророка над пророками.
Сулейки, преданная дочь твоя, сообщает тебе, что жизнь ее, полная света и радости, помрачнела с твоим отъездом, отец, из этой холодной и туманной столицы варваров. Нежный муж мой, преданный твой друг, здравствует хорошо и велит тебе передать свои почтительные поклоны. Только вот завелось у него одно дело, и это меня, твою преданную дочь, немало огорчает. Явился из северных лесов старый его товарищ, заросший, в грязных штанах и сапогах, увел достопочтенного мужа в сторону — и вот два дня уже, словно малое дитя, сходит с ума он. Работу забросил, а отдыхать не уехал: примеряет фальшивые бороды и усы, фехтует со своим гостем на заднем дворике нашего дома, таится от меня, стараясь не проговориться ни на слово о том, чем собирается заняться, а этого обычно между нами не было. Ты, отец, знаешь, как ценил Саланка подсказку твоей дочери, получившей, благодаря твоей милости, достойное образование. Этот же новый человек меня настораживает — прости, что пишу тебе с вестями скорее нерадостными. Тем более, что открытое его и честное лицо так располагает к доверию: в Лондоне уже не встретишь таких открытых лиц. Когда-то раньше, говорил Саланка, когда он только прибыл в эту новую страну, этот человек очень сильно помог ему и, как говорит мой негодный муж, научил его жить здесь среди норманнов и саксов. Зовут его Робин, он владеет замком в йоркширских лесах, там, где в свое время жил и мой муж, промышляя тем, о чем нам не пристало лишний раз упоминать в письмах.
