Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (онлайн книга без TXT) 📗
Иосиф кивнул: «Инквизиция. Я не хотел отрекаться от своей веры, как-то это…, - он повел рукой в воздухе.
— Бесчестно, — помог ему юноша. Посмотрев на простой, стальной хронометр, он поднялся: «Я требую от других пунктуальности и сам должен быть пунктуальным. В общем, так, — я вас произвожу в звание майора и назначаю своим личным врачом. Майор Кардозо, — добавил он. «Согласны?»
— Я должен лечить солдат…, - твердо сказал Иосиф.
— Я вижу, ваша характеристика была правильной, — молодой человек улыбнулся. «Там было написано: «Упрямый, как осел». Мои генералы не стесняются в выражениях, уж простите. Не беспокойтесь, — юноша рассмеялся, — вокруг меня всегда много раненых. Да и сам я, как вы видели — под пули лезу. Без работы не останетесь».
— Согласен, господин…, - Иосиф недоуменно взглянул на него и почувствовал, что краснеет. «Простите, я не знаю вашего звания…»
— Бригадный генерал Наполеон Бонапарт, командующий французской армией в Италии, — юноша подхватил карту и велел: «Выспитесь, майор Кардозо. Завтра нас ждет тяжелый день».
Он вышел. Иосиф все стоял, потрясенно глядя ему вслед.
Интерлюдия
Цфат, февраль 1798
Узкая улица была покрыта легким, серебрящимся в свете луны, снегом. Город карабкался черепичными крышами на холм. Наверху, в угольно-черном небе пронзительно, холодно мерцали, переливались звезды. Тонкий серпик новой луны висел высоко над темной, без единого огонька, равниной, что лежала вокруг. Дул резкий, зябкий ветер. Люди, выходящие во двор синагоги, дышали на руки, оглядываясь на низкие окна зала, где уже переливалось пламя свечей, где в печи горели дрова.
— А где ваша дочь, рав Судаков? — спросил его молодой человек, что стоял рядом. Он был высокий, тонкий, с каштановыми, сколотыми на затылке, пейсами. Каре-зеленые, большие глаза осмотрели толпу, и он погладил ухоженную бородку:
— Амулет. Это сказки, не бывает таких вещей. Но люди говорят, я сам слышал. Неужели такое возможно? Если бы только заполучить его…, Тогда бы люди поверили в то, что я Мессия. Но ведь я и не видел ее, эту Хану. В синагоге женская галерея закрыта, а больше она никуда не ходит. Две недели, как они приехали, из Иерусалима, а ее даже на улице никто не встречал.
— Дома, рав Нахман, — поучительно сказал Степан, — как и подобает хорошей еврейской девушке. Ибо сказано: «Вся красота дочери царя — она внутри».
— А это, правда, — все не отставал юноша, — что она преподает в ешиве, из-за перегородки? И пишет комментарии к Талмуду?
Степан поморщился, как от боли, и наставительно потрепал юношу по плечу:
— Как учат нас мудрецы — тот, кто говорит с женщиной, занимается развратом. Тот, кто говорит о женщинах — тоже, рав Нахман. Тем более в такое святое мгновение, когда мы благословляем новую луну, — он оглядел собравшихся, и улыбнулся.
Рыжая борода блестела золотом. Спокойные, пристальные серые глаза смотрели прямо и твердо. Он был в роскошной, отделанной мехом соболя, бархатной капоте, и такой же шапке.
— Он очень богат, — вспомнил Нахман, — глава совета по распределению пожертвований. Кормит нищих, дает невестам приданое, на свои деньги учит мальчиков из бедных семей…Праведник. Говорят, у него жена беременна — в сорок шесть лет. Все уже думали, что она бесплодна. Господь сотворил чудо, за его заслуги перед еврейским народом. Мудрец, к его мнению во всей Европе прислушиваются, читают его комментарии к Торе, следуют его решениям. Вот на чьей дочери мне надо было жениться, но кто, же знал…, - он тихонько вздохнул и услышал красивый, мощный голос рава Судакова:
— И луне приказал Он, чтобы она возрождалась. Корона великолепная она для тех, кого поддерживает Он, и они в будущем обновятся, как она, и будут восхвалять своего Творца за славу. И они, как луна возродятся в будущей жизни и восславят своего Создателя во имя Его царства.
Благословен Ты, Господь, возобновляющий луну.
— Амен, амен, — отозвались собравшиеся. «Давид, царь Израиля, живет и существует!»
— Да удостоимся мы увидеть Мессию из дома Давидова в наши дни! — уверенно добавил Степан. Рав Нахман мимолетно усмехнулся: «Увидите».
Уже усевшись за длинный, уставленный блюдами, стол, юноша взглянул на рава Судакова, — тот наливал вино в тяжелый, серебряный бокал:
— Провожу его до дома, так будет правильно. Он все-таки учитель, наставник…, Хотя будет уже за полночь. Она, наверное, и не выйдет. Интересно, что там за Хана? Кривая какая-нибудь, раз так прячется. Да какая разница, главное — это амулет, — он поднялся. Все время, пока раввин благословлял вино и халы, Нахман исподтишка смотрел на него.
— И сразу уехать, — решил Нахман.
— С амулетом в кармане. Я праправнук Баал Шем Това. Кому, как не мне, вести за собой еврейский народ? Если я смогу управлять гневом Господним, Его милосердием — я буду непобедим. Только надо быть очень осторожным, если рав Судаков что-то узнает — мне головы не сносить. Тем более, я все-таки женат…, Хотя по закону я ничего дурного не совершаю.
Он сел и с аппетитом принялся за еду. Люди шумели, над столом уже висел сизый, табачный дым. Нахман, откинувшись к беленой стене зала, набив трубку, закрыл глаза: «Мессия».
Хана поставила точку. Перечитав написанное, отложив перо, девушка уронила голову в руки. В чистой, маленькой комнате горели свечи, окно выходило на склон холма. Она, посидев, вздохнула:
— Папа будет доволен. Незачем расстраиваться, тебя бы все равно никогда не напечатали, какая разница, под чьим именем это издается.
Она поднялась. Взяв с полки стопку тетрадей, исписанных ее мелким, четким почерком, девушка ласково погладила переплет.
— Это я не отдам, — решила Ханеле. «Папа такого и не поймет, он талмудист, а не мистик». «Спрятанная книга», — прочла она заглавие и рассмеялась: «Сказки. Это только на первый взгляд — сказки, конечно».
Она подошла к зеркалу. Серые, большие глаза играли ледяными искрами, черные, заплетенные в косы, волосы падали на плечи, скрытые глухим платьем.
Ханеле вспомнила красивое, строгое лицо мачехи, что исказилось в умоляющей гримасе. Лея оглянулась и схватила ее за руку: «Ты ведь видишь, видишь, я знаю. Все знают! Скажи, что это мальчик! Большой, здоровый мальчик!»
Девушка медленно ополоснула тарелку в ведре и стала вытирать ее холщовым полотенцем — они с мачехой мыли посуду.
Она все молчала. Лея, наконец, раздула ноздри:
— Ты просто завидуешь. Тебе двадцать три, а тебя и не сватали еще ни разу. Кто захочет жениться на сумасшедшей? Умрешь старой девой, попомни мое слово, — она положила руку на свой живот. Ханеле горько спросила: «Господи, зачем ты так? Почему я все вижу, все?»
Девушка услышала шуршание бесконечного, зимнего дождя, и свой шепот: «Господи, я еще маленькая. Дай мне просто поиграть, пожалуйста. У меня овечка есть».
Она незаметно отерла слезы рукавом платья: «Не говори дурного. Только хорошее, только хорошее. Тогда все будут счастливы».
Мачеха, что-то бормоча, вышла из кухни. Ханеле, устало прислонившись к стене, повторила: «Только хорошее».
Ханеле опустила свечу на стол. Открыв шкатулку, она достала записку от Моше.
— Милая моя сестричка, — читала она, — у меня все в порядке. Я устроился каменщиком, и совершенно не голодаю. Хотя, от твоего печенья, конечно, не откажусь. Во все ешивы города мне теперь путь закрыт, спасибо папе, но ничего — книги у меня есть, буду учиться сам. Если ты согласна, я тебе буду посылать свои заметки, хотя я, по сравнению, с тобой — всего лишь школяр.
До нее донесся гневный голос отца: «Что значит — ты обручился? Ты должен жениться на дочери рава Альфази, я тебе говорил! Немедленно выбрось из головы эту чушь!»
Моше спокойно отодвинул тарелку: «Мы дали друг другу слово, и через три года поженимся, когда Элишеве будет шестнадцать. Я пока уйду из ешивы, — он поднял руку, увидев, как покраснел отец, — буду заниматься по вечерам, а днем работать. Мне надо скопить денег на комнату, на корабль до Ливорно и обратно. Мы хотим поставить хупу в Амстердаме, а потом приехать сюда».
