Железные франки - Шенбрунн-Амор Мария (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
Констанция растерзала шемизу на мелкие клочки. Обида росла и вызревала в ненависть.
После Пасхи французский монарх посчитал, что совершил достаточно ради спасения собственной души и покинул землю Спасителя вместе с остатками своей армии, и Констанция перестала постоянно ждать неотвратимого несчастья – внезапного возвращения взбалмошной королевы. Необузданная Алиенор могла бы примчаться среди ночи, верхом, во главе крохотного отряда преданных вассалов. Раймонд распахнул бы ей ворота и принял, невзирая на последствия в этом мире и в следующем. Констанция представляла себе это, задыхалась от ярости, но удержаться от воображения непереносимых картин не могла. Ей нравилось раздирать свои раны, словно боль подтверждала, что она все еще жива. Да и не было у нее другого занятия.
В конце зимы, с упорством кружащей над медом мухи, на Антиохию двинулся византийский император Мануил, решив, что теперь, когда франки так ослабели, самое время присоединить княжество к Византии. О Мануиле сам Раймонд говорил, что он правитель исключительной мудрости и хитрости, а умные всегда пытаются воспользоваться результатами действий глупцов.
Раньше Констанция сделала бы все, чтобы поддержать князя, призвать ему на помощь все свои родственные и вассальные связи, ободрить советом и любовью, а теперь, наоборот, испытывала тайную радость при виде его мук и трудностей. Хуже всего было то, что ей даже не хотелось каяться в своих гадких чувствах, наоборот, они остались ее единственной усладой и наслаждением. Довольно она корила и обвиняла себя. Она ни в чем не виновна. Все случившееся с Пуатье являлось наказанием за его грехи, а в том, чтобы радоваться Господнему возмездию, не было ничего зазорного.
Но жить с ним в ссоре и отчуждении почему-то было непереносимо. Может, он действительно обворожен, заколдован? Пусть вернется, пусть только раскается, вновь полюбит ее, и она простит его искренне, от всего сердца.
Изабо пускалась на прозрачные хитрости, чтобы помирить супругов: вызывала Констанцию во двор, где как раз оказывался князь, пыталась завести совместный разговор, обращала внимание Пуатье на цветущий вид и прекрасный наряд княгини, но Раймонд только хмурился, не отвечая, а иногда еще и грубил безответной мадам Бретолио.
Но в тот раз Констанция сама наткнулась на него, он сидел одиноко в потемках, подперев голову рукой. Лицо его было наполовину скрыто спутанными волосами. Раньше он не сутулил плеч, не упирал взгляд в столешницу, не пил так много, не уединялся так часто, не глядел в бойницы с такой тоской. На нее нахлынула жалость к ним обоим, показалось, если она уступит, сделает первый шаг, он отзовется. Подошла, погладила его по рукаву:
–?Раймонд, друг мой, не убивайся так. Пока мы живы, все поправимо…
Он, который должен был молить о прощении, добиваться возврата ее любви, вместо этого отодвинулся, даже не враждебно, а хуже – безучастно.
–?Констанция, не весь мир вертится вокруг тебя! – выдавил из себя с раздражением, глядя мимо нее безучастными, красными от бессонницы и пьянства глазами. – Мы на краю обрыва, ты это понимаешь? Дамаск был не просто поражением, это был приговор! Если весь цвет христианской армии мог потоптаться пять дней под стенами неприятеля и позорно отступить, то всему исламскому миру теперь очевидно, какие мы вояки. Антиохия – первое блюдо на их пиру, а их пир – это наша тризна. И помощи теперь ждать неоткуда! Ты даже не представляешь себе, что нас ждет.
Все это она знала: северогерманские принцы затеяли в Европе войны с местными еретиками и язычниками, самонадеянно прозвали собственные стычки «крестовыми походами», а папа римский о последующих военных паломничествах на защиту Святой земли и слышать не желал. Европа, любившая прежние ошеломительные победы крестоносцев, устала от нынешних трудностей франков. Но собственное несчастье стояло так близко перед глазами, что застило все остальные неприятности, которые так отчетливо виднелись ему, жену не замечавшему в упор. Только судьба Антиохии Констанцию больше не волновала. Наоборот, она бы приветствовала любое страшное несчастье, лишь бы прекратилась эта пытка.
–?А кто виноват во всем, кто?!
У него тут же на лбу вспухла и забилась жила:
–?Я! Я виноват! Я сражался в десятках боев, ни один враг не видел моей спины, я свою кровь по капле за Антиохию всю бы отдал, я был против глупого, дурного плана, я все сделал, чтобы уговорить Луи, я из кожи вон лез убедить хотя бы Алиенор, но виновен все же я, а не все остальные! Как это? Как?
В бешенстве опрокинул стол. Конечно, она могла бы объяснить: а чем еще могло кончиться, когда ты, милый друг, соблазнял жену короля, пришедшего тебе на помощь? Но остереглась, не готова была продолжать быть единственной, на кого выливался его гнев. Встала и неторопливо вышла из залы, скрывая торжество. Металась от окна к окну и захлебывалась злобной радостью, что теперь он знает, что она думает о нем, что думает об антиохийском поверженном Самсоне весь христианский мир.
Он показался внизу, во дворе. Шагал своим обычным широким, уверенным шагом, отдавал приказания, размахивал руками. Сверху было видно, как поредели волосы на макушке. Словно почувствовал ее взгляд, поднял голову, столкнулся с ней глазами. Тут же отвернулся, словно не заметил. Все чаще князь ссорился со своими рыцарями, даже с близкими соратниками, становился с окружающими все надменнее и грубее. Как корабль, отбывающий в плавание, из которого не собирался вернуться, он обрубал один канат привязанности и дружбы за другим. То, что казалось меж ними стальной цепью, порвалось легче осенней паутинки.
Дни тянулись, отцветал миндаль, приходили и уходили милые весенние праздники – День Святого Духа, торжество Троицы, Праздник Тела и Крови Христовых и самый любимый – Праздник Святейшего Сердца Иисуса, отмечающий любовь Бога, человеческую благодарность за нее и за дарованное праведникам спасение. Лимонное дерево сначала цвело, а затем плодоносило. Божий мир понапрасну был благолепен и пригож, бессмысленно уходящие дни – благоуханны и прекрасны.
С началом жарких, сухих дней принялись гореть в округе подожженные леса. На горизонте стелился дым, ветер доносил запах гари до городской цитадели. По землям Антиохии рыскали отряды сельджуков, осмеливались появляться едва ли не у самых городских укреплений.
И в самые мирные времена окрестности города не подходили для беззаботных одиноких прогулок, а в этом году из-за вооруженных шаек бедуинских, туркменских и сельджукских мародеров егеря не решались выезжать на охоту, страждущие откладывали паломничества, купеческие караваны покидали надежные пределы лишь под защитой крупных вооруженных отрядов, вилланы трусили вспахивать поля. В каждой пещере, за каждой грядой могла прятаться разбойничья банда, из-за любой скалы грозила вылететь стрела.
Зимой Нуреддин нацелился захватить Апамею, перекрывавшую сообщение между Алеппо и Дамаском. Княжество словно сдавливало меж двумя жерновами вражеских эмиратов. Раймонд поспешил на выручку Апамее.
Окрестные земли были знакомы Пуатье как собственная ладонь, но разведка у мусульман была поставлена лучше, чем у антиохийцев, поэтому чаще, чем франки нагоняли врага, сарацинские шайки подстерегали рыцарей врасплох среди холмов. Вот и сейчас конный вражеский отряд неожиданно появился из-за склона горы. Сельджуки осыпали дождем своих отравленных стрел и пустились наутек. Это была их всегдашняя тактика – мнимое отступление, призванное рассеять рыцарей по местности и утомить закованных в железо франкских лошадей, несущих тяжелых седоков. Измотав преследователей, тюрки неожиданно разворачивались и кидались в атаку, зачастую с помощью затаившихся свежих подкреплений, пытаясь взять верх своим количественным перевесом, потому что один на один даже лучшие их воины – курдские и тюркские эмиры, закованные в подражание франкам в кольчуги, – с рыцарями тягаться не могли. Но на этот раз враг допустил просчет – отступление разбойникам преградили скалы и крутой овраг.
