Коррида - Зевако Мишель (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Чико от души рассмеялся. Если бы еще ему сообщили, что Пардальян вне опасности, он был бы совершенно счастлив. Он сказал:
– Ну, теперь я понимаю. Значит, если ты любишь сеньора де Пардальяна как брата, то ты охотно поможешь мне вытащить его из тюрьмы.
– О, с радостью! – ответила она, не раздумывая.
– Хорошо, это главное.
– Но почему его арестовали? И как?
– Почему – об этом я ничего не знаю, а вот как – знаю. Я там был и все видел. Я и за ним тоже пошел, до самой тюрьмы. Его заперли в монастырь Святого Павла.
– Ты пошел за ним! Зачем?
– Чтобы знать, куда его запрут, вот зачем! Чтобы попытаться его вызволить.
– Ты хочешь его освободить? Ты? Так, значит, ты его любишь?
– Да, я его люблю. Господин де Пардальян значит для меня больше, чем Господь Бог. Я бы отдал всю свою кровь до последней капли, чтобы вырвать его из когтей врагов, которые схватили его. Ты просто не представляешь, Хуана, что это за человек. Знаешь, сколько их собралось, чтобы арестовать его? Много-много рот. Их было повсюду несметное количество, и все – ради него одного. И его высокопреосвященство Эспиноза, и иностранная принцесса тоже, я ее сразу узнал, хоть она и переоделась в мужское платье. Их там была, наверное, тысяча, и все – чтобы арестовать господина шевалье. А у него даже не было оружия. Тогда он стал бить их кулаками и стольких там уложил! Если бы ты только видела!.. И они его схватили и связали веревками. И вот они его связали, опутали с ног до головы, он не может даже пошевелиться, совсем ничего не может сделать – а они все равно его боятся. Говорю тебе – они его боялись!
Чико, обычно весьма немногословный, начал говорить, и все говорил, говорил, и его восторгу и восхищению не было конца. И речь шла не о ней, а именно она (Хуане это было отлично известно) являлась до сих пор единственной любовью маленького человечка. Как видим, Хуану ожидали все новые сюрпризы.
Решительно, в ее куколке что-то изменилось, и девушка обеспокоенно спрашивала себя, чего же ей следует опасаться в будущем.
Мысленно она перечисляла: Чико, обычно такой робкий, предстал перед ней вызывающе дерзким; всегда столь чувствительный ко всему, что исходит от нее, он встретил ее упреки с полнейшим безразличием; тот самый Чико, который не сводил с нее глаз, который окружал ее нежными заботами, который, как она считала, был страстно в нее влюблен, – так вот, у этого самого Чико не нашлось для нее ни единого любезного слова, ни единого знака внимания; он едва удостоил ее рассеянным взглядом.
Можно было подумать, что она для него просто не существует! Это было чудовищно, ужасно и очень больно! Это что же, конец всему? Кому же тогда вообще можно верить, Пречистая Дева?! Какое предательство!
Чтобы заставить его отказаться от этой неуместной холодности, молодая красавица пустила в ход весь грозный и сложный арсенал хитростей простодушной кокетки, она прибегла к тысяче уловок, обычно так хорошо ей удававшихся: изысканные позы, вызывающие или томные взгляды, медленные, изящные жесты тонких белых ручек, шаловливая грация, чарующие улыбки. И все впустую.
Машинальным жестом она вынула из своих волос цветок, несколько минут поиграла им, раз за разом подносила его к губам, словно вдыхая его аромат, и в конце концов уронила его… случайно. Чико не шелохнулся. В своей наивности Хуана подумала, что он, возможно, не заметил брошенного ему цветка.
Тогда она стала исподтишка подталкивать цветок кончиком туфли, пока он не очутился на самом видном месте. И Чико, который раньше непременно принялся бы умолять как о величайшей милости, чтобы ему было позволено унести этот цветок с собой, или же тайком поднял бы его и трепетно спрятал у себя на груди, оставил его там, куда она его подтолкнула! Значит, наглец попросту не желал подбирать цветок! Какое унижение!
Как известно, карлик особо поклонялся детской ножке своей маленькой хозяйки. Он любил садиться перед нею на корточки, превращая себя в живую скамеечку; Хуанита ставила на него свои маленькие ножки, и, пока она щебетала, он внимательно слушал ее и тихонько, едва касаясь, гладил туфельки, затаив в душе страх – а вдруг ей будет неприятно; подчас он так забывался, что набожно припадал к ним губами, делая вид, что это произошло совершенно случайно.
Впрочем, маленькая трактирщица охотно позволяла ему проделывать все это. Иногда с помощью какого-нибудь невинного плутовства она даже заставляла карлика преодолевать его природную робость и сама склоняла его к этой игре, в которой участвовала с искренним, хотя и скрываемым удовольствием: при всем своем внешнем безразличии девушка очень ценила это необычное поклонение.
Дело в том, что, сама того не зная и не желая, именно Хуана приучила Чико к такому виду поклонения, – быть может, несколько странного на чей-то взгляд, – и именно Хуана поддерживала и культивировала его, пока оно не превратилось в нечто привычное и необходимое им обоим.
И действительно, она обладала всеми прирожденными качествами кокетки. Но она не была бы чистокровной андалузкой, если бы не кокетничала и не гордилась своими ножками, и вправду очень маленькими и очень красивыми.
Итак, у Хуаны была слабость, и она заставила Чико разделить с ней эту слабость. С тех пор она лишь радовалась, когда видела, что в своем поклонении он идет дальше нее самой.
Читатель, наверное, улыбнулся.
В наш прозаический век, век безудержной конкуренции и напряженной деятельности, культ женщины и всего, что составляет ее красоту, отчасти утерян. Сегодня крайне мало осталось тех, кто способен как истинный знаток оценить женские прелести и для кого вид красивой ножки в изящной туфельке есть настоящее пиршество для глаз.
В те времена люди не знали, что такое пароходы и аэропланы, но у них было время смаковать, подобно гурманам, все прекрасное – в любых его проявлениях.
Заметьте, читатель: мы не критикуем. Мы констатируем факт, вот и все.
А ведь в Испании совсем еще недавно можно было видеть, как галантный кавалер широким жестом бросал на землю посреди улицы свой плащ перед избранницей своего сердца, а та, легкая и кокетливая, улыбающаяся и грациозная, изогнув стан, приподнимала ножку так, что становилась видна тонкая лодыжка, и вставала этой обольстительной ножкой на импровизированный ковер. После чего кавалер брал плащ и гордо закутывался в него, с достоинством выставляя на всеобщее обозрение четко отпечатавшийся след, к которому он предварительно страстно прильнул губами.
