Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗

– Мой бедный Амиант, – говорила Юлия, вступая на порог своей байской виллы, встретившему ее анагносту, видимо обрадованному ее скорым возвращением. – Ах, если бы я послушала тебя и поверила твоим предчувствиям!

Она не произнесла более ни слова, а красивый юноша не осмелился спросить у своей госпожи о причине ее печали.

Веселье покинуло этот дом. Свобода ее матери и брата, о чем так недавно Юлия мечтала, обратилась для них в более суровую ссылку, и ей, жене Луция Эмилия Павла, приходилось теперь опасаться за свою собственную свободу.

Угрызения совести терзали ее душу, но, вместе с тем, ее сердцем овладело новое и преступное чувство; ее вина не прошла бесследно: она зажгла в ее груди пламя, долженствовавшее сгубить ее.

Для Юлии Агриппа перестал быть братом; она видела в нем лишь красивого молодого человека, ею любимого, с которым она, быть может, рассталась навсегда; она испытывала мучительную страсть древней Канаксы.

Положение Юлии делалось невыносимее с каждым днем; отъезд же Овидия лишил ее единственного человека, к которому она могла прибежать за советами и ободряющим словом; шумная, праздничная жизнь в Байе становилась ей в тягость, и она решилась также возвратиться в Рим.

Там она могла иметь новые известия о своих друзьях, так сильно скомпрометировавших себя участием в реджийском предприятии; там она могла смелее действовать против доноса подлого невольника Ливии; наконец, если в Риме ее ожидала грустная, тяжелая действительность, то для нее она казалась все-таки легче тех постоянных сомнений и опасений, которые в Байе терзали ее душу и не давали ей ни минуты покоя.

Таким образом, она уехала в Рим.

Попытка морских разбойников и римских заговорщиков имела такое важное значение и окончилась так серьезно, что реджийские власти не осмелились извратить смысл события. Заговор был направлен, в сущности, против Августа, так как заговорщики имели намерение, после освобождения его дочери Юлии, отправиться в галльскую армию и с ее помощью потребовать от Августа возвращения всему семейству Юлии и Марка Випсания Агриппы прежних прав и почестей; но, вероятно, одним этим торжествующие заговорщики не ограничились бы, и их успех мог легко угрожать и государственному строю. Поэтому реджийские власти поспешили послать Августу и сенату самое подробное донесение о случившемся в Реджии и, вместе с тем, препроводить в Рим благородных римлян, бывших заодно с пиратами и арестованных на месте преступления; во время пути они поручены были надзору того самого центуриона, который принимал участие в схватке с заговорщиками.

В своем донесении власти не умолчали о Сальвидиене Руфе и о прочих заговорщиках, успевших бежать во время схватки, в числе которых они подозревали Деция Силана, Семпрония Гракха, Виниция Кристина, Азиния Галла и Аппия Клавдия; в том же донесении было объяснено, почему римские граждане, захваченные с оружием в руках, не были судимы вместе с пиратами, и затем сообщались подробности суда и казни над последними. Что касается старшей Юлии, то в донесении говорилось о ней, как о не принимавшей никакого участия в заговоре и даже не знавшей о нем; но этому не верил ни Август, ни Ливия, так что первый, по получении известия о событии в Реджии, выразил снова намерение наказать смертью свою дочь; об этом рассказывает Светоний, прибавляя, что потом, ввиду долговременной и мучительной ссылки Юлии, Август смягчился, отказавшись от этого намерения, но сказал при этом, что вместо такой дочери ему было бы приятнее иметь дочерью несчастную Фебе. [253]

Луций Авдазий, Азиний Эпикад и еще некоторые из их товарищей, менее важных, попавшиеся в руки солдат, были отвезены в Рим и брошены в туллианскую тюрьму, где содержались преимущественно государственные преступники и где во время консульства Цицерона, в знаменитые декабрьские ночи 690 г. от основания Рима, были казнены соучастники Катилины: Лентулл, Цетег, Статилий, Габиний и Цепарий.

К Луцию Авдазию и Азинию Эпикаду вскоре присоединился и Сальвидиен Руф. Ему показалось неприличным скрываться от гнева Августа, да к тому же и бесполезным, потому что римские владения, как он сам выразился в разговоре с Агриппой Постумом, были слишком обширны, и нередко случалось, что варвары, к которым убегали римские граждане, боявшиеся преследований, выдавали последних римским властям даже без требования с их стороны, желая этим приобрести благосклонность к себе Рима. С другой стороны, Сальвидиен Руф надеялся на доброту Августа, бывшего к нему до этого времени очень расположенным и наградившим его званием консула.

Но на этот раз Сальвидиен Руф сильно ошибся.

Август, подстрекаемый, быть может, своей хитрой женой и сильно разгневанный дерзостью заговорщиков, желавших освободить его дочь, а особенно участием в этом заговоре Сальвидиена Руфа, оказавшегося столь неблагодарным по отношению к нему, отверг просьбу Руфа и его друзей, предоставив сенату решить их участь.

Вследствие этого и Сальвидиен Руф был брошен в туллианскую тюрьму.

Не желая повторять описание тех же самых сцен, я не заставлю читателя присутствовать в сенате и на площади во время суда над преступниками, а скажу лишь, что и на этот раз Август воспользовался своим нововведением, приказав продать всех невольников подсудимых, чтобы иметь против последних лишних свидетелей, [254] и что все подсудимые были осуждены на смертную казнь.

Сенаторы и народ с самого начала предвидели, что такой конец ожидал несчастных.

Но лишь только стало известно о таком решении суда, на Палатине, в доме императора, произошла следующая сцена.

Неволея Тикэ, прекрасная вольноотпущенница Юлии, сделавшаяся невольницей Ливии и не успокоившаяся еще от горя, причиненного ей известием о насильственной смерти ее несчастной подруги Фебе, воспользовавшись благоприятной минутой, бросилась к ногам императрицы и сказала ей:

– Божественная Ливия, пусть правосудие поразит всех, которые осмеливаются восставать против тебя и твоего могущественного супруга, и особенно тех, которые забывают твои благодеяния и твое великодушие.

– Да услышат боги, Тикэ, голос твоего молодого и невинного сердца.

– О, моя повелительница, ведь ты милостива ко мне?

– Говори, мое дитя.

Тикэ взяла руку Ливия и покрыла ее поцелуями.

– О чем же ты хочешь меня просить? – спросила ее императрица.

– Я хочу просить тебя дать мне возможность доказать свою благодарность.

Ливия подняла свою любимицу, и Тикэ рассказала ей подробно о том, как был добр и внимателен к ней Азиний Эпикад во время ее переезда из Греции в Рим.

– Не тот ли, который принимал участие в реджийском заговоре? – спросила Ливия, нахмурившись.

– Да, – отвечала Тикэ со страхом, заметив грозное выражение лица своей госпожи.

Жена Августа, отвернувшись от невольницы, с заметным волнением сделала несколько шагов по комнате, говоря про себя, но не настолько тихо, чтобы молодая девушка не могла расслышать следующих слов:

– Злодей… Решиться на такое дерзкое предприятие! – затем, подойдя вновь к Тикэ, она спросила ее: – Разве тебе неизвестно, что такое преступление заслуживает высшего наказания?

Тикэ отвечала ей нежным и вкрадчивым голосом:

– Мне известно только, что милосердие и прощение есть привилегия богов, и Рим почитает тебя богиней потому, что ты всегда умеешь прощать тех, которые обращаются к тебе с мольбой.

Эти слова молодой девушки обезоружили Ливию, которая, вне семейства Августа, старалась быть любимой и приобрести популярность своей добротой и своими благодеяниями; по словам Тацита, даже тогда, когда дети Марка Випсания Агриппы попадали в ее сети и погибали, она сожалела о них публично, и таким путем умела завоевать себе уважение и любовь народа.

– Так чего же просишь ты, – сказала она невольнице, – для своего Азиния Эпикада, этого полуварвара, так как он, насколько мне известно, родом парфянин?