Инго и Инграбан - Фрейтаг Густав (библиотека электронных книг .TXT) 📗
– Неужели за трапезой ты хочешь объявить им печальное известие? – грустно спросила девушка. – Это окончательно опечалит их сердца и возбудит их гнев.
– Ведь ты знаешь меня, – возразил певец, – я предложу им столько, сколько они в силах вынести. Кого пригласил князь?
– Наших старых союзников.
– А чужих нет?
– Никого, за исключением одного бедного путника, – чуть поколебавшись, ответила девушка.
– Тогда не беспокойся, – сказал певец. – Мне известно сердце наших, и я сумею приготовить им ночной напиток.
Девушка поднялась в беседку через боковую дверь, а певец, между тем, вошел в залу. Он остановился на пороге, и под сводами храмины громко зазвучали клики и приветствия. С гордостью осознал Фолькмар, что он любимец народа, и быстрыми шагами подойдя к свободному пространству, к столу вождя, низко поклонился князю и княгине.
– Тысячекратно приветствую тебя, наш любимец! – воскликнул князь. – Птицы рощ наших, улетевшие было зимой, давным-давно уже распевают свои вешние песни, только певца витязей тщетно ждали мы.
– Не птиц, вестников весны, слышал я: я слышал в ветре вой боевых псов бога и видел я, как по мосту из разноцветных облаков бесконечной ратью поднимались витязи в чертоги богов. Видел я, как Рейн катил свои багровые воды, покрытый трупами мужей и коней; видел я поле битвы и кровавую долину, где лежат груды убитых, снедаемых вранами, и знаю я закованных в цепи королей, ждущих в римском стане удара секиры.
Громкий вопль последовал за этими словами.
– Рассказывай, Фолькмар, мы слушаем, – сказал князь.
Певец провел рукой по струнам, и в чертоге воцарилась такая тишина, что слышно было тяжелое дыхание гостей. Он ударил по струнам и поначалу говором начал повесть о битве аллеманов с римлянами, но затем возвысил голос и запел ритмическую мелодию. Он назвал королей и детей королевских, которые выступили за Рейн с аллеманами против кесаря и сначала обратили в бегство всадников римских. Затем он запел:
«За вторым строем римской рати ездил на коне кесарь; над ним развевалось стягом изображение дракона, священное знамя римлян – исполинский, с извивающимся телом змей, красно-багровый, и из раскрытой его пасти вылетало вьющееся пламя. И воскликнул кесарь батавам и франкам: «Сюда, германские витязи, мои римляне не в силах отразить напор врага». Герольд уехал, и сверкая, восстали от земли франки; в передних рядах могучей рукой потрясал мечом Аимо, сын Арифрида».
– Это мой брат! – крикнул кто-то от одного стола.
– Да здравствует Аимо! – раздалось в другом углу зала.
«Они наступали прямыми рядами, с белыми, украшенными изображениями быков щитами; могуч был напор их, и как огонь очищает луговую поляну, так мечами своими очистили они поле битвы от натиска аллеманов. Но аллеманы снова бросились клином, впереди короли, и снова дрогнули римляне. Тогда кесарь обратился к последнему отряду своему, известному в римской рати под названием «Тернистого плота военачальника».
– Архимбальд! – послышалось из одного угла зала.
– Эгго! – раздалось с другой стороны.
«Там предводили сотней ратников исполин-туринг Архимбальд и его племянник Эгго, опытный в ратном обычае римлян. Они опустились на землю на одно колено, прикрылись щитами из дерева липы и стояли тройной оградой щитов, ощетинившись копьями. И снова ринулись вперед аллеманы; щиты задрожали под ударами секир, копья пронзали броню и мужей; длинными рядами ложились мертвые, а над трупами неслась толпа, щит к щиту, грудь против груди, подобно бою быков за плотной оградой. И покинуло аллеманов воинское счастье; они попятились назад, устрашенные множеством умиравших соотечественников. Закатилось солнце, и ратное счастье погибло. Рассыпались отряды, устремляясь к берегу реки, за ними, с ножами и копьями, мчались римляне, что стая псов за оленем; в Рейн прыгала бегущая рать, испуская громкие крики, победители с берега метали копья в гущу мужей и коней, мертвых тел и умиравших витязей. И речные ундины, растопырив когтистые руки, увлекали витязей в глубину, в свои жилища».
Певец умолк; громкие стоны послышались в собрании и только кое-где радостные восклицания, а князь напряженно прислушивался к взрывам горя и радости. Но Фолькмар продолжал, сменив грустные звуки могучей песнью:
«Кесарь подошел к берегу и с улыбкой взглянул на бедствие мужей. Он кликнул своего знаменосца, носившего изображение дракона – красное чудище, сотканное из пурпура, в которое римский бог вложил тайну побед. «Распусти змея над волнами, – сказал он, – и пусть он покажет зубы свои и сверкающее жало гибнущему народу. Пусть высоко поднимется он в воздух к чертогам умерших, и когда они станут воздыматься на облаках, пусть он оскалит зубы; римский змей преградит им путь, и пойдут они назад, дорогой рыб, в мрачную глубину, в обитель Гелы». Но за это глумление отомстил последний витязь, упорно стоявший против римлян – Инго, сын Ингберта, из страны вандалов, царский сын из рода богов. Он ратовал бок о бок с королем Атанарихом, в передних рядах, на страх римлянам. Когда военное счастье изменило ему, Инго отступил со своим отрядом, следовавшим за ним по стезе войны из страны в страну; медленно и гневно, словно ворчащий медведь, отошел он к берегу, где у подножья скалы стояли челноки. Туда собрал он женщин, прорицательниц судеб, кровеутолительниц, и принудил их отплыть, чтобы священные жены избежали меча римлян. И певца заставил он войти в челн, а сам великодушно оградил место отплытия оружием и ратниками. Отвязали веревки, и челноки понеслись по зеленым волнам, под свист римских копий; враги напирали, и с трудом бился отряд в последнем бою у подножья скалы. Вдруг витязь увидел на скале, над своей головой, римского дракона, свирепого змея, – и одним прыжком прорвал он ряды римской стражи, вскочил на скалу, медвежьей хваткой поднял великана-знаменосца и сбросил его со скалы. Бездыханный римлянин упал в волны, а витязь, испустив бранный клич и подняв знамя, бросился в реку. Крик ярости вырвался из груди римлян, и чтобы отомстить на глазах у кесаря за горький позор, убить смельчака, спасти священное знамя – мужи и кони, как безумные, побросались в реку. Но змей и победоносный витязь неслись вниз по пенистому потоку. Еще раз увидел я приподнятую и потрясающую знаменем руку, а затем уже не видел ее. Смущенный кесарь велел искать знамя на обоих берегах реки; два дня спустя один лазутчик нашел далеко внизу по течению, на берегу аллеманов, сломанное древко знамени, но неприятельского змея никто не нашел. Тогда в души мужей, находившихся на берегах Рейна, возвратилось мужество: погибла в потоке тайна побед кесаря, и близились к римской рати карающие беды. Узнав о дурном предзнаменовании, остановились в пути послы каттов, ехавшие предложить союз римскому народу. Могучая рука отомстила победителю за его глумление, но отошел от мира витязь, король Инго».
Певец умолк, склонившись головой к лире; в зале воцарилось безмолвие, будто после похорон; но глаза мужей сверкали, оживились их лица, а более всех лицо чужеземца. Еще когда певец входил в зал, задев при этом одежду Инго, то тот наклонил голову, и не без неудовольствия заметил Вольф, что Инго меньше, чем приличествует воину, обращал внимание на рассказ Фолькмара; увидев это, застольники стали указывать на него и обмениваться насмешливыми речами.
Но когда певец начал повесть о битве из-за знамени, то Инго приподнял голову, розовым светом озарилось лицо его, и так светел и лучезарен был взгляд, брошенный им на певца, что никто не мог отвести от него очей; и золотым сиянием колыхались кудри вокруг восторженного лика Инго.
– Взгляни туда, Фолькмар! – раздался женский, дрожащий от волнения голос, и глаза всех устремились туда, куда указывала рука Ирмгарды.
Певец поднялся и пристально взглянул на чужеземца.
– Духи потока возвратили витязя! – с ужасом вскричал он, но вслед за тем выступил вперед. – Да будет благословен день, когда я узнал тебя, витязь Инго, сын Ингберта, спаситель мой, последний воитель в битве аллеманов!
