Набег - Витаков Алексей (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Я встал и приготовился разбить себе голову о стену, как это очень часто делали германцы, попавшие в плен. И вдруг откуда-то из темноты послышался очень тонкий и легкий звук: мелодия лилась рассыпчатым серебряным перебором. Это пело веретено великой данапрской богини. Оно пело в моем сердце, потому что сердце вспомнило, как светят звезды сквозь стеклянный череп Отца над тихими, покрытыми темно-синим лесом холмами. Что это: начало бреда? Или душа наконец готовится расстаться с плотью? Неожиданно я почувствовал смертельную усталость во всем теле; ноги сами подкосились, и я рухнул на тюремную солому, еще в падении проваливаясь в сон.
Я просыпался, вставал, шел, чтобы зачерпнуть в ладони воды и попить, потом снова падал на солому и снова вставал, гремя тяжелой цепью. Сработали какие-то защитные механизмы моего тела, которое просто отказывалось пробуждаться. Не знаю, с чем это связано: может, с молитвой, а может, просто был откат после полученного потрясения. Или с чем-то еще, человеческому роду неведомым. Но факт остается фактом: четверо суток я, за исключением коротких перерывов, проспал точно сурок. И даже окончательно продрал глаза тогда лишь, когда загремели в замке ключи Цезона. В ореоле факельного света стояла Алорк – прямая, стройная и безумно красивая.
– Иди к своему козлу вонючему, вообразившему себя пушистой лесной белочкой. Скажи спасибо, что хоть это тряпье на тебе оставил. Велено было хорошо досматривать: каждую складочку, каждый, хе-хе, бугорок. А то вдруг ты что-нибудь красавцу своему притащишь. А не велено: ни еды, ни питья, ни одежды. А знаешь почему? Чтобы ему, красавцу, не дать отравиться: яд-то, он даже в одежде бывает, а казнить нужно по-человечески или для арены опять же сохранить. Ну, иди уже. Я, как обещал, даже подсматривать не буду, чем вы там займетесь. Да и заняться вам особо нечем, разве что полизать друг друга по-кошачьи – помоетесь заодно.
Тюремщик, подтолкнув Алорк, быстро закрыл за ней решетку и, воткнув факел в факельницу, удалился прочь.
– Алорк!
– Ивор! Как ты, родной?! – Она заплакала, уткнувшись в мое плечо.
– Алорк, о как я хочу жить!
– Ты будешь, будешь обязательно, ради меня и ради него.
– Кого?
– У тебя сын, Ивор. Мальчик, понимаешь.
– Алорк! Но так не бывает. О, Великая Мать!
– Бывает. Вот видишь, бывает. Теперь ты отец, и тебе надо жить для того, чтобы заботиться о нас.
– Меня ждет арена – звериная травля.
– Я знаю, и ты победишь, потому что ничего другого тебе не остается. Ты победишь, как побеждал всегда.
– На сей раз это невозможно.
– Почему, Ивор?
– Я нужен им мертвым – слишком много знаю.
– Но есть ведь еще зрители; они ждут тебя, ждут твоих побед. Все, все сложится хорошо, я чувствую, поверь сердцу матери.
– Есть еще одна беда: мне не дают еды. Я просто стану доходягой, еле-еле волочащим ноги.
– Я пойду к префекту и…
– Тебе никто не поверит, еще и обвинят в клевете. С Иегудиилом тягаться сложно. Да, я думаю, что и префект вполне может быть в курсе всего, что происходит в тюрьме Гадрумета. Есть один выход: когда-то я составил завещание на ребенка, который должен родиться в первый день сатурналий. Сумма в пятьдесят тысяч сестерциев. Теперь эти деньги, на которые уже набежал приличный процент, не дают покоя ростовщику.
– Он хочет получить их?
– Совершенно верно. Я отдам их ему – пусть подавится. Это станет платой за мой крохотный шанс.
Алорк думала несколько секунд, до крови прикусив губу.
– Нет, Ивор. Игра будет в один карман. Ты отдашь деньги, но где гарантия, что тебя начнут кормить. Скорее всего, ты вообще не доживешь до сатурналий. Они выставят, будто ты умер от голода, отказавшись принять пищу.
– Значит, в любом случае не никакого выхода.
– Есть, милый. Он поделиться с тобой. Твой сын попросил, чтобы ты пил молоко, которое переполняет мою грудь. Пей, Ивор. Они не дождутся легкой победы.
Она достала грудь и поднесла к моим губам. О, боги, даже вы такого не испытывали. Я высасывал теплое сладковатое молоко из груди любимой женщины. И чувствовал, как силы вновь возвращаются ко мне. Теперь я точно знал: что бы ни случилось, я выйду на арену и не стану посмешищем. Приму я бой или откажусь, будет зависеть не от происков Иегудиила, а от моей воли.
Алорк приходила каждый день. А иногда вдруг расщедрившийся Цезон разрешал ей навещать меня дважды в день.
Глава 16
Они пришли, отворили окошко в решетке и велели мне просунуть голову.
Подстригли и помыли волосы, затем расчесали и красиво уложили: гладиатор, выходя на арену, должен являть собой пример благопристойности и благообразия. Спросили: буду ли я сбривать поросль на лице или выйду недоношенным кроликом? Я ответил, что хочу побриться. Велели одеться в принесенную ярко-красную тунику, обшитую по нижнему краю золотой тканью. На смену цирюльникам пришли стражники; вывели на цепи в коридор, связали за спиной руки и просунули длинный шест между связанными кистями и спиной вдоль туловища. По обоим концам этого шеста встали двое и, взявшись за него, стали подталкивать к выходу. От яркого солнечного света я чуть не ослеп, хотя и смотрел, сильно согнувшись, в землю. У тюремных ворот шест выдернули и наложили на запястья рук и ног широкие кольца, скрепленные между собой толстой цепью.
Я шел, медленно перебирая босыми ногами, по выложенной камнями улице. Кругом на стенах домов пестрели «эдикта мунерис» с именами новых героев гладиаторских схваток. Рисунки с изображением свирепых хищников и отважных венаторов в натуральную величину украшали многоэтажные дома, из окон которых высовывались люди и громко делали ставки. Рядом со мной шли такие же закованные в цепи грегарии – без нескольких часов участники кровавой звериной травли, приговоренные судом Римской империи к смерти. Это была помпа. В клетках везли животных, предназначенных для венацио; отдельной колонной вели тех, кого будут на арене заставлять инсценировать кровавые мифологические сюжеты, то есть распинать, жечь, варить в котлах; небольшой кучкой, онемевшие от ужаса, одетые в яркие костюмы, двигались женщины – это для порноспектаклей, где в качестве их партнеров выступят ослы, жеребцы, собаки и прочие животные. Десять месяцев я не видел ничего этого, и мое сердце стало постепенно забывать лихорадочный, сосущий трепет волнения от предстоящего выхода на арену, хотя, конечно же, полностью все забыть невозможно даже самому каменному человеку.
Да, я был невероятно похудевшим, но при этом чувствовал удивительную легкость в теле. Где-то в толпе мелькнуло удивленное лицо Иегудиила. Он вновь проиграл. Проиграл независимо от того, какую смерть на песке я приму сегодня. Проиграл, потому что никогда не получит моих пятидесяти тысяч сестерциев.
Процессия двигалась медленно, и только ко второму завтраку всех участников помпы вывели на песок арены и заставили сделать полный круг. Потом гладиаторы с массажистами пошли в кубикулы готовится к боям, а нас, грегариев, затолкали в одно подтрибунное помещение, где нечем было дышать и воняло испражнениями. Хорошо еще, что ждать предстояло недолго. Обычно грегариев убивали в утренние часы, как и всех остальных, приговоренных римским судом к смерти.
Я сел на пол и, уткнув лицо в колени, закрыв ладонями уши, чтобы не слышать и не видеть человеческие стенания, стал ждать. Сколько прошло времени: может, час, может, два? Помещение опустело, и я остался один. Неожиданно кто-то легонько тронул за плечо.
– Ивор! Это я, Главкон. Мой мальчик, я пришел помассировать тебе спину.
– Главкон! Ты! Как тебе удалось?
– Старый Главкон все умеет. Правда, это стоило мне кое-каких денег, но за все надо платить, не правда ли?
– Главкон, но почему?! – И тут я заплакал, как когда-то в детстве на плече отца.
– Первый раз вижу плачущего гладиатора.
– Я уже не гладиатор. Все, слава богам, кончено.
– Ты им никогда и не был, малыш Ивор, поэтому я здесь, вот пришел, чтобы помассировать спину своему хорошему другу.
