Византия сражается - Муркок Майкл Джон (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
– Золото?
– Они решили, что евреи делали золото, – сказал солдат. – Все из-за того, что там были тигели и разные материалы.
– Но ведь стекольное производство принадлежит не евреям. – Я соединил провода.
– Они разозлились еще сильнее, когда об этом узнали. – Капрал рассмеялся.
Я остановился, восторженно осматривая машину. Как только зеркала должным образом совместятся и выработается больше энергии, можно будет испытать луч на одном из деревьев около яхт-клуба. Это пустое здание стояло на Трухановом острове, по другую сторону скованной льдом реки. Я зажег сигарету и затем, будучи демократично настроенным, вручил ее солдату. Его впечатлил этот жест:
– Спасибо, товарищ.
– Что насчет большевиков? Мы побьем их? – Я решил, что очень важно узнать, о чем думает обычный солдат, у которого достаточно опыта. На него можно было положиться – в отличие от Петлюры.
– Это зависит от… Почти все русские смотрят на украинцев сверху вниз. Поэтому они держатся вместе. Но украинцы даже не могут договориться, кто ими будет командовать. – Я кивнул. – Они, кажется, готовы присоединиться к кому угодно: к гетману, Петлюре, Григорьеву, Троцкому, Корнилову… – Солдат достал длинную самокрутку. – Хороший табак. И правда турецкий?
– Думаю, да.
Он махнул рукой в сторону предместий:
– У этих бедных ублюдков ничего нет. Они не верят в правительства – националистическое, царское, большевистское, польское, французское. Они верят в свободу и владение землей.
– Чтобы возделывать свой сад [119], – произнес я.
– Как вам угодно.
– Это Вольтер, – пояснил я.
– Я знаю. – Солдат улыбнулся. – Поэтому они и оставили меня с вами. Я дивизионный умник. – Он рассмеялся. – До призыва я год отучился в техническом училище.
– Вы были на фронте?
– В Галиции.
– Вы будете сражаться с большевиками, когда они нападут?
– Вы сошли с ума, – ответил он, погладив рукой мое изобретение. – Вот что будет сражаться с большевиками, товарищ профессор. А я помчусь как угорелый к ближайшему поезду.
Я рассмеялся вместе с ним. Мы думали об одном и том же.
Оставив его на страже, я выстроил в линию все доступные зеркала и еще раз испытал проектор на бумажном листе. За всю неделю я спал лишь несколько часов, но не испытывал ни малейшего желания вздремнуть. Я приказал водителю ехать на Бессарабку. Он ответил, что сейчас четыре часа утра. Отовсюду слышался истерический смех, звон разбитых стекол, скрип ручных тележек, на которых увозили награбленное. Мы вернулись в гостиницу, где я обнаружил записку от Эсме. Утром отправлялся поезд в Одессу. Она сделает все возможное, чтобы попасть на него, но ей нужны были особые бумаги, разрешающие выезд. Я телефонировал своему хорошему другу в соответствующее министерство. Мне удивительно повезло. Он тоже не спал. В течение часа я получил документы для себя, для матери, капитана Брауна и Эсме. Я вложил разрешения в свой паспорт, вызвал солдата снизу и послал его к моей подруге. Меня очень успокоило то, что на этот раз ни она, ни мать мне не возражали. Я внезапно уснул и проснулся в полдень от кошмара: я, только гораздо более юный, корчился в грязи; я был единственным человеком на обширном, пустынном поле битвы. Пули попали мне в живот.
Я не сразу открыл глаза, потому что на секунду мне показалось, что я снова нахожусь в Одессе и слушаю дивный звук прибоя. Мои глаза были залиты желтым светом, как кровью. Я понял, что взошло солнце. Впервые за долгое время я увидел рассвет. Я перевернулся на бок и осмотрелся. Мое жилище оказалось просто ужасным. Я прежде не замечал, какой в нем царит беспорядок. Желтая кровь солнца. Она струилась по веренице каналов, рассекавших степь. Она лилась стремительно, за ней нельзя было уследить, ею нельзя было управлять. Шум не прекращался. Это был, разумеется, артиллерийский огонь. Возможно, стреляли из наших орудий. Стало невозможно отличить друзей от врагов. Они сражались за Киев. Они приходили и уходили. Они все говорили, что спасают нас. Некоторые города просто обречены стать символами. В те дни мы переживали символические события в символическом городе. Безумная вселенная символистов на некоторое время стала реальностью. Неужели все те люди, которых я презирал в Петрограде, действительно обладали даром предвидения? Или они создали этот мир, потому что только в нем могли чувствовать себя непринужденно, – мир безумцев?
Кто-то стоял в моей комнате. Молодой капрал в казачьем мундире. Он вертел в руках свою папаху. Мне показалось, он сказал, что ситуация требует немедленных действий. Желтая кровь все еще заливала мои глаза. Я встал. Я был полностью одет.
Нумидийская конница Ганнибала пробиралась все глубже и глубже в Испанию, в этот набожный край; она приближалась к алтарю Святой Девы. И в степи стояли черные деревья. Бронзовое пламя пожирало киевские низины. И я был в огне; и черная одежда моей матери была в огне.
– Поезд?
Казак произнес:
– Они думали, что вас убили. Враг поблизости. Вас зовут, пан.
Он говорил с сильным польским акцентом. Я слабо владел польским. Мать когда-то учила меня. И я слушал ее кошмары.
– Поезд ушел? Утренний поезд в Одессу?
– Чрезвычайный поезд. Да.
– Он хорошо защищен?
– Кажется, бронированный…
Я отправился с этим польским казаком. В голове у меня звучал огромный хор нежных девичьих голосов. Чистых, русских голосов. Нет звуков, подобных этому. И тем не менее в глазах моих мерцала кровь солнца. Это был Лист [120]. Мы с дядей Сеней слушали его в оперном театре в Одессе. Данте. Нет… Мой разум был слишком слаб. Что-то поразило его, когда я спал. Нет в мире более чистого звука, чем это пение маленьких русских девочек. Magnificat anima mea Dominum! [121] В «Чистилище». Так много «Божественной комедии». Они меня окружали. Неужели я обидел их? Я не мог никого обидеть. Я взял лишь то, что взяли бы другие. Я не святоша. Я никогда не утверждал этого. Это случилось в Альберт-холле. Мне не стоило ходить туда. Все красным-красно, круг за кругом уводят меня в ад на сцене; это хор Большого. Но я одинок. Я потерял все. Кто-то завел бы собаку. А я устал от собак.
У нас было слишком много собак в России. И дети никогда не доверяли мне. Неужели они знали? Я не какой-нибудь неуч. Казак посадил меня в красный экипаж, и меня отвезли к Андреевскому спуску. Тот красный ад Альберт-холла. Я помню огни и маленьких девочек в белых платьях. Они должны были в конце отвести меня домой. Я хотел слушать эти голоса, не думая о том, что они там пели на латыни.
Рим, Рим и снова Рим. Они говорили, что Великобритания была новым Римом. И что ей досталось в наследство? Одни только аристократы. Москве достались священники. Рим и Византия, Киев и Москва. Голоса по-прежнему мелодичны, и я не нанес им вреда. Я остался чист. Я оказался чище других.
Мы добрались до церкви, нас ждал Петлюра собственной персоной. Он был в ярости.
– Спите, товарищ?
– Я работал всю ночь.
– Как и этот товарищ?
Речь шла о солдате, с которым я поделился сигаретой. Он казался мрачным. Петлюра, очевидно, кричал на него. Вокруг стояли разные генералы в мундирах. У некоторых не было никаких знаков отличия. Некоторые сорвали свои эполеты. Я научился распознавать такие признаки. Это выглядело почти так же хорошо, как поднятие белого флага. Внизу в церкви шла служба. Звучал киевский распев Дилецкого [122]. По-моему, «Khvalite iтуа gospodevi, аlilиуа». «Это предзнаменование», – подумал я. Церковь и наука объединились, чтобы уничтожить красного жида.
– Моя машина практически готова, – с достоинством произнес я. – Жду инструкций.
– Войска Антонова приближаются со всех сторон. – Петлюра нахмурился. – У нас нет времени, чтобы подготовить другие позиции. Вот все, чем мы можем воспользоваться. Сегодня вечером мы направим машину туда. – Он небрежно указал в сторону моего дома.
