Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2 - Рошфор Бенджамин (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
- Эта комната и та, что находится за этой забитой дверью, в давние времена служили апартаментами принца Конти, который провел здесь, насколько я знаю, три года. Я прикажу открыть и обставить ту комнату. Теперь это будет комната мсье Тюльпана и вы, мой ангел, сможете некоторое время находиться вместе и хотя бы в малой степени восполнить потерянные годы...
- Мсье, - сказала Летиция (она буквально рыдала от смеха, но, по счастью, только в душе), - поверите ли вы, если я скажу, что я навеки буду вам благодарна за вашу доброту и проявленные вами чувства?
- Я поверю вам, мадам, - сказал маркиз, взгляд которого, как он думал, выражал весь его пыл; и начиная с этого дня он стал каждый день менять рубашку и многие даже заметили, что он стал наклеивать "мушки". Едва только он, покинул комнату, усмотрев в последней фразе Летиции обещания райского блаженства, она бросилась ничком на постель, уткнувшись в подушку, чтобы не лопнуть от смеха. А затем неожиданно, (кто знает сколько времени спустя?) она вскочила, словно пораженная электрическим током.
Чья-то рука опустилась на её плечо, это был Тюльпан; а начальник тюрьмы скромно удалился, закрыв за собой дверь, и на его губах играла улыбка, какая бывает у человека, сделавшего доброе дело.
Очень тихо она прошептала:
- Начальник сказал тебе?
- Только что, - прошептал он. Но им больше не хотелось смеяться, ни одному, ни другому. Они пожирали друг друга глазами. Они как бы восстали из вечности и не осмеливались произнести ни слова, боясь, что слова рассеют этот мираж. Изменились они или не изменились? Единственное, что они знали точно, - это то, что сердца их остались прежними; если не считать того, что они начали биться нежно и неторопливо. Она протянула к нему руки, но те замерли в воздухе, словно она боялась, что если коснется его, то он рассыплется в прах. И он тоже после того, как коснулся её плеча, боялся сделать хоть какое-нибудь движение в её сторону.
Затем она по-прежнему очень тихо сказала:
- Ты вернулся ко мне...за мной...он сказал мне...может быть это потому, что прошли годы.
И он ответил:
- Да, прошли годы...может быть...но теперь я с тобой.
- Я хочу постоянно произносить твое имя, Фанфан.
- Я хочу произносить твое, Летиция.
- Осторожнее, он может войти, - только и успела сказать она. Но было слишком поздно.
Он схватил её в объятия, их губы слились в страстном поцелуе, языки их нежно ласкали друг друга, их руки сплетались и тут же расставались для того, чтобы то же самое повторяли их тела, соединяясь и подбадривая друг друга. Любое легкое касание, любая нежность для шалуна и плутишки Тюльпана, рожденного Жанной Дюбарри, теперь имели вкус неизведанного, привкус такого, с чем никогда прежде ему не приходилось встречаться. Вечно юный кавалер средних лет с восхищением столкнулся с корсиканским неистовством этой непостижимой и восхитительной женщины, совсем недавно неживой и нереальной, в которой в одно мгновение раскрылось столько накопившегося жара, столько скрытой страсти. Первая любовь, которая так долго подвергалась испытаниям, но в конце концов все их выдержала, охватила их обоих с силой весны, взламывающей все льды Святой Руси.
Хладнокровие вернулось к ним только тогда, когда они услышали шум в соседней комнате, и они отпрянули друг от друга как раз в тот момент, когда общая дверь между комнатами открылась и вошел начальник тюрьмы.
- Видите, мои дорогие, - сказал он, показывая на шедших следом за ним солдат, несущих мебель. - Они принесли вам мебель и расставят её по местам. Вы будете здесь как сыр в масле кататься. Да, кстати, что касается сыра с маслом, я сообщил Лакруа, чтобы он возобновил свои поставки продуктов.
И повернувшись к Летиции, которая спросила у него, кто такой Лакруа, одновременно спрашивая себя, нет ли у Фанфана губной помады и на затылке, он сказал:
- Это лучший ресторатор Парижа, мадам. Вы сделали мне честь, сказав, что та еда, которую вам подавали, была не так уж плоха, но теперь вы будете обедать вместе с вашим братом, к которому - или по крайней мере к его желудку - проявляет благосклонность некто очень могущественный - и я думаю, что эта еда понравится вам значительно больше.
- Но кто же этот благодетель?
- Я не знаю этого, - сказал Тюльпан, - и господин директор не хочет мне сказать.
- Мой дорогой, я сам не знаю этого, - сказал маркиз со смехом. Посмотрите как для вас все устроили.
Когда Летиция последовала за Тюльпаном, он на мгновение остановился в проходе и сказал тихим голосом:
- Вы не можете себе представить, сколько трудностей я с ним испытал. Но теперь наконец вы позволите мне немного рассчитывать на вас в том, что сможете умерить, по возможности, страсть мсье Тюльпана.
- Страсть? - переспросила Летиция, которая напротив ничего не собиралась умерять, но ничего не поняла.
- Его страсть к побегам, - пояснил начальник тюрьмы.
- Ах! Вот вы о чем! Я сделаю все, что смогу в знак моей признательности к вам, мсье, - сказала она, снова оказавшись на грани безумного смеха.
- Я вам очень благодарен. Мне не хотелось бы снова уви деть его в карцере. Это может плохо отразиться на его здоровье. Кроме того, с вами он будет менее вспыльчив, не так ли?
- Я надеюсь, мсье, - кивнула Летиция, - я надеюсь.
- Вам столько нужно сказать друг другу. И затем терпение! Терпение! Вот уже довольно давно здесь никто не досиживает до старости. Попытайтесь убедить своего брата, что он скоро выйдет отсюда, также как и вы, как я надеюсь, и что лучше пользоваться этим прекрасным выходом, а не выходами через камины.
Поварята Лакруа прибыли к шести часам. Тюльпан решил, что следует пригласить к обеду и начальника тюрьмы. Начальник же тюрьмы не претендовал на большее, чем нежно прижаться под столом коленом к колену Летиции и так как прекрасная дама не препятствовала ему в этом, то он оставался в обновленных апартаментах Тюльпана до полуночи, так что последний, сгорающий от любви и желания, готов был его задушить, если бы не испытывал к нему таких дружеских чувств.
И наконец он исчез, слегка пошатываясь, ключ повернулся, засов задвинулся, его шаги удалились - и вот наконец-то они одни, возбужденные, умирающие от ожидания, но неподвижные, все ещё сидящие перед разоренным столом и спрашивающие себя, сколько времени понадобится начальнику тюрьмы для того, чтобы уснуть.
Потом - все к черту! К черту саму мысль о том, что Лоней почему-то может вернуться и застать их на месте преступления! К черту мысль о том, что ночная стража, совершающая очередной обход по коридорам тюрьмы, может услышать какой-то шум! Столько лет предстоит наверстать! Конец такой долгой разлуке! Сама смерть, их собственная смерть доказала, что её не существует! И прежде чем начать говорить, прежде чем все рассказать, прежде чем заполнить те громадные пространства времени, когда они ничего не знали друг о друге - наконец-то отдаться друг другу в первый раз для того, чтобы замучить друг друга до смерти нежными и страстными ласками.
Они сбросили свою одежду быстрее, чем если бы она была охвачена пламенем, никто из них не знал, какое он произведет впечатление на партнера, и пол стал колыбелью их объятий.
В их жестах сменялась деликатность музыканта, касающегося струн своего инструмента, и пылкость фехтовальщика, совершающего очередной выпад. Во встрече их тел попеременно являлось то военное искусство, то нежная музыка. Это было истинное пламя сердец.
Все свечи погасли, но в камине ещё горел хороший огонь. Он освещал их тела, позволял им не пропустить ни одного жеста другого, ни одной ласки, ни одного взгляда.
За все время от полуночи до четырех утра лишь во время одной небольшой паузы они обменялись всего двумя фразами:
- Как тебе пришла в голову эта гениальная идея назваться моим братом?
- А разве ты не моя сестра? Я не сомневался, что это больше растрогает маркиза, чем если я скажу, что ты моя возлюбленная.
