Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович (читать книги регистрация txt) 📗
Он ловил губами воздух, а рукой начесывал длинную прядь белых волос на вытекший глаз. Это был шахтер с сорокалетним стажем, старейший партиец. Старик опустил руки по швам и одиноким глазом оглянул собравшихся.
– Надо выручать спецов, ребята. – Эти слова успокоительно, мягко дошли от трибуны до входных дверей. – Осечка вышла. Но у нашей партии гибкие пружинки, этого не забывайте. Сегодня стегнули мимо настоящих вредов, а завтра хлопнем их прямо в черепок. Делать надо, а не кричать. Насчет пеночкиных я мог бы тоже сказать, да слов жалко. Поберегу их до чистки. Нынче не до этого. Дело мы начали большущее, и надо туже нажать на него. Не дадим сшибить себя путаникам, на то мы и партия. Я предлагаю подтвердить наше слово беспощадным ударом на добычу золотишка. Это мы можем, как дважды два. А Гурьяна и Нила кинем в город с нашим постановлением. Не первый снег на голову.
– Дельно сформулировал, Данилыч.
Рашпиндаев подскочил и ухватил старика за руки, когда тот сходил по лесенке.
На улице вместе с порывами ветра пробрасывало крупные дождевые капли. Чадной пар вылетел из выходных дверей клуба, а за ним густо высыпали на грязную площадку истомленные шахтеры-партийцы. Над сопками нежно созревала малиновая заря. Сквозь тяжелые мохнатые тучи голубыми окнами проглядывало очищающееся небо.
Гурьян вытягивал из липкой жижи набухшие сапоги и следил, как в предрассветном мраке расползались по улицам поселка сероватые фигуры людей.
– Спать пойдешь? – спросил откуда-то вывернувшийся Стуков.
– Нет, скоро смена… Хочу посмотреть шахты и к старателям заверну.
– Не храбрись, тебя ветром качает.
– Все равно не усну.
– И глупо. Не забывай, что администратору не следует быть затычкой в каждую щель… Тут надо постоянно трезвую голову, чтобы не крутить себя и людей.
– Высплюсь в вагоне.
– Смотри, не распишись.
– Пойдем вместе, хоть головы освежим, – позвал Гурьян.
Стуков остановился, раздумывая. А затем крепче прижал под мышкой трепаный, всему Улентую известный портфель и тихо сказал:
– Пожалуй, верно.
Они сошли в разложину и здесь пропустили мимо вторую смену шахты «Соревнование». Бутов остановился и вполголоса посоветовал:
– Загляните к Пеночкину… Он замещает опять Ефима, а сам ушел, гнус, с бабой валяться. Ребята жалуются, что у них крепежка забоев никудышная…
Секретаря и директора спустили в шахту. Освещая путь фонарем, один из рабочих привел их в крайний забой. На рельсах лежали кучи неубранной руды, валялись ломаные тачки.
– За такие порядочки нас по голове нельзя гладить, – услужливо говорил рабочий.
– А почему же вы их не наводите? – осердился Гурьян.
– Говорили, но не всем же здесь начальствовать. За каким же тогда завод держать?
– Ну и будете, значит, молчать?
– Нет, зачем же. – Рабочий закурил и осветил впереди. – Вот здесь опаска берет ребят. Того и гляди прижулькает. – Гурьян зашел в глубь забоя и поднял глаза на потолок, искрящийся желтым сланцем.
Сверху посыпался камешник.
– Живей! – крикнул забойщик, подтолкнув Гурьяна в спину. Вслед им хлестнуло пылью и холодным воздухом.
– Ах, анафема! – Работай увлек Стукова и директора на штрек, и они оглянулись на заваленный забой.
– Вот это игрушка. – Гурьян задергал ноздрями. – Кто делает крепежку?… Позвать сейчас же Пеночкина. Сволочь! – Зубы директора защелкали. Позабыв о Стукове, он по лестнице выбежал наверх и растерянно посмотрел на встающий из сумерек поселок. Сердце стучало неровными толчками.
«Испугался, трус», – стыдливо подумал он. Но эту мысль вытеснила другая.
– Пошли в контору Пеночкина и завшахтой, – сказал он подбежавшему Рашпиндаеву. – Да и сам приходи.
– А что? – взбросил зеленоватые глаза секретарь ячейки.
– Ничего… Дискуссировали здесь, а в пустые жбаны не взяли ничего. Да если бы покалечило хоть одного человека, я бы вас…
Гурьян зашагал от пришибленного Рашпиндаева, стоящего с открытым, как у вороненка, ртом.
В конторе еще никого не было, и директор вдруг почувствовал усталость. Он вспомнил о Вандаловской и, опустив померкшие глаза, пошел через калитку в свою квартиру. Надеясь, что Варвара дома, он привычно постучал в окно, но тут же заметил, что сенная дверь открыта.
В комнатах пахло махорочным дымом и копотной затхлостью. Окна были закрыты. «Значит, не ночевала», – подумал Гурьян, отдергивая занавеску и толкая кулаком оконную створку. Он прошелся по комнате, заглянул в печь – там ничего не оказалось – и тоскливо, не раздеваясь, лег в постель. Щемящее чувство одиночества, незнакомое с далеких времен, тихо повело наступление на возбужденно усталый мозг. Гурьян думал сразу о руднике, о коренящейся еще вражеской мерзости и незаметно остановился на мысли о себе. Она вошла в сердце обидой. Он с первых шагов своей сознательной жизни ни разу не подумавший всерьез о личном благополучии, он, не однажды рисковавший жизнью для общего, теперь оскорблен, и за что? Разве нельзя было спросить его прежде, чем арестовать?
Директор потянулся к портфелю. Затем отбросил его и полез в буфет. Не скоро нашел начатую поллитровку, наклонил ее через горлышко и, не разобрав – вода или водка, – вылил все содержимое в рот.
В окна врывался свет голубеющего дня вместе с насыщенным свежим воздухом; шумел просыпающийся поселок.
Гурьян открыл портфель и, достав из блокнота визитную фотографическую карточку, повернул ее к свету. С фотографии глянуло продолговатое лицо Татьяны Александровны в пышной прическе.
«Нет, эти глаза не могут лукавить». – Директор прижал визитку к побледневшим шершавым губам, а затем снова лег. Прошло несколько часов, прежде чем, успокоенный, он задремал, лежа на спине. И когда открыл глаза, солнечный свет заливал половину комнаты. Гурьян стукнул сапогами о голый пол и потер ладонями измятое лицо.
– Ерунда! – вслух сказал он, забирая в кулак талоны в столовку.
Солнце жадно выпивало влагу из трав. Засеревшие крыши бараков и новых домов покрыла роса. Где-то в кустарниках гремели ребячьи голоса. Гурьян поднял голову и повел плечами, будто встряхивая с себя бредовую тяжесть. Солнце вливало во все живое чудодейственную силу. В дверях клуба, выдвигаясь на площадку высокого крыльца, появилась Варвара и немедленно скрылась обратно. Гурьян заметил, что она была одета в серое платье, в котором всегда управлялась на кухне, понял: надела она эту рвань, чтобы прибедниться, вызвать сострадание к себе, лишний раз опозорить его перед улентуйскими сплетницами. И в то же время другой, хохочущий голос нашептывал: «Какой же сумасшедший может наряжаться в ее положении. Нет, Гурьян, ты не можешь оправдать себя. Десяток с лишним лет для женщины – вся жизнь. И ты, а не другой, взял ее, пусть ты никогда не любил Варвару, пусть она взбалмошная, но она предана тебе больше всех. Надо было раньше разрубить связывающую вас веревку. Тогда бы легче. А теперь ведь у тебя белеют волосы. Кто знает, чем в конечном счете будет Татьяна? Может быть, твое теперешнее положение, может быть, этот стремительный подъем тысяч и пафос стройки кинули временно в твои объятия эту женщину. Не забывай, что грань между ее и твоим развитием почти непроходима». Гурьян сжимал зубы. В перехлесте этих раздумий, в затуманенном сознании вставали кипучие дни последних месяцев, и совсем незаметно, ослепительно ярко, как омытое туманами солнце, мелькала ночь, проведенная с «ней». И, закрыв глаза, он потянул носом воздух.
Гурьян замедлил шаги. Заболела голова, и чувствовал такую же слабость, как тогда, после смерти Ленки. Он не дошел до крыльца конторы и повернул в золотоскупочный магазин. В помещении толкались какие-то оборванцы. Ни одно лицо не показалось знакомым директору. Продавец с пышными рыжими усами растерянно опустил руки, присмотрелся к директору.
– Дай бутылку, которое покрепче, – сказал Гурьян, махнув на полку с винами.
– Пожалуйста… Вот… три звездочки…
Гурьян сунул бутылку в карман и не заметил изумления в глазах продавца.
