Паруса смерти - Попов Михаил Михайлович (версия книг .TXT) 📗
Когда одноглазый носитель семени заковылял в направлении заветного чертога, к Беттеге подошли два индейца. Один с ножом, второй с небольшим глиняным горшком. Раненый посмотрел на них сонным взглядом. Ему было все равно, убьют его или нет.
Оказалось, что убивать его никто не собирается, а, наоборот, ему собираются оказать медицинскую помощь. Индеец с ножом был «хирургом», первым движением остро отточенного ножа он распорол замызганную повязку, охватившую воспаленное предплечье Беттеги. Вторым вскрыл большую опухоль. Гной так и хлынул. Раненый облегченно закрыл глаза, ему стало получше. Тогда второй индеец, подождав, пока рана очистится, вывернул на нее содержимое горшка. Это оказалась темно-зеленая кашицеобразная масса. Беттега попытался шевельнуться, но палец «врача» предупредил его, чтобы он этого не делал. Корсар подчинился и снова закрыл глаза.
Олоннэ перевел взгляд с него на вигвам, и как раз вовремя. Ибервиль кончил свою миссию и появился на пороге. Когда он подошел поближе, стало заметно, что выражение лица у него удовлетворенное.
— Слушай, они не зря кормили нас этими моллюсками.
— Да? — рассеянно спросил Олоннэ.
— Девочки у них, конечно… но если надо, то надо. Смотри, вон и твоя появилась. Или тебе обязательно нужно, чтоб было не меньше трех?
Капитан наотмашь саданул веселящегося товарища в единственный видящий зрак:
— Заткнись.
— Кто?! — раздался дежурный вопль.
Капитан медленно, но решительно поднялся.
До вигвама было тридцать шагов, пока он преодолевает это расстояние, есть время рассказать о том, что происходило с теми людьми, кто сопутствовал Жану-Давиду Hay, капитану Олоннэ, на страницах этого сочинения.
Командор Ангерран де ла Пенья был уже неделю как мертв; умер, как и ожидалось, от апоплексического удара. Он считал свое невероятное полнокровие следствием каких-то таинственных природных причин и совершенно был не склонен винить непомерное обжорство и пристрастие к хересу. За что и был» наказан.
На следующий день после описываемых событий Женевьева де Левассер перенесет выкидыш, а лет через пять-шесть превратится в желчную, раздражительную тетку. Более жестокой и жадной плантаторши не было на всем Антильском архипелаге.
Юный красавец Анджело де Левассер в этот момент наносил пощечину трудноразличимому на таком расстоянии негодяю, чтобы утром следующего дня на задворках Люксембургского дворца наткнуться левой частью груди на его безжалостную шпагу.
Брат капитана, иезуит Дидье, отразив первую атаку полковника Герреро, не стал дожидаться второй и распахнул ворота редукции. Он понимал, что зашел в своем свободомыслии слишком далеко, и решил пойти на сотрудничество с властями. Но сотрудничество это не принесло никаких результатов.
После того как раздраженный полковник удалился, ретивый патер выяснил, по чьей вине состоялся побег его брата с дружками, и, отдав приказ казнить всех, хоть сколько-нибудь виноватых, засел за продолжение своего «Города Луны».
Моисей Воклен не менее чем на полгода засел на маленьком островке, получившем свое название Лас-Перлас лет через пятьдесят после гибели бывшего сборщика налогов. Корабли обходили стороной эти места, и даже испанские разъезды, которых так опасались корсары, не желали здесь появляться. Корсары кормились тем, что ловили черепах и выращивали бобы. Время от времени им приходилось отбивать атаки местных индейцев. Чем там все закончилось, сказать с уверенностью трудно. Скорей всего, все погибли. Например, Горацио де Молина свой жизненный путь завершил следующим образом: пытаясь бежать из опостылевшего корсарского лагеря, он бросился в реку в надежде переплыть ее и затеряться в джунглях и, может быть, договориться с индейцами. Но вместе с отрубленными капитаном Олоннэ кистями рук его оставило и умение плавать. Он пошел ко дну на радость местным крокодилам.
Дочка же его, кстати, выросла в привлекательную, если не сказать более, девушку. В нее влюбился кастильский аристократ, находившийся на Эспаньоле в ссылке за дуэль с особой королевской крови. Но аристократ — он и в ссылке аристократ, а дочь разбойника всегда ею останется, сколь бы очаровательной ей ни удалось сделаться. Был роман, много страсти, слез, терзаний. Потом был отъезд аристократа, внебрачный ребенок, но это уже текут чернила следующего романа…
Кто там еще остался?
Падре Аттарезе.
Несмотря на часто повторяющиеся припадки, он продолжал здравствовать и шпионить в пользу Испании. Единственное, в чем изменилась его тактика, — он стал осторожнее и хитрее.
Если учесть, что губернатор Тортуги, славнейший господин де Левассер, под воздействием свалившихся на его голову несчастий пристрастился к барбадосскому рому и утратил свойственный ему трезвый взгляд на вещи, старому итальянцу не грозило никакое разоблачение.
Описать, что ли, кончину ле Пикара? Но что нам до этого татуированного болвана!
Мы возвращаемся к капитану Олоннэ. Ибо он уже сделал свой двадцать девятый шаг.
Стоявший у входа в вигвам индеец предупредительно поднял тростниковый полог перед носителем семени.
Ибервиль внимательно и заинтересованно следил за тем, что происходит. Беттега был не в состоянии открыть глаза. Ибервиль, посверкивая единственным глазом, ждал, во что выльется столкновение сексуального гиганта с представительницей вымирающего племени. Произведет ли он на нее такое же впечатление, как на женщин цивилизованных народов?
Когда послышались женские вопли, Ибервиль удовлетворенно улыбнулся. Он был рад за капитана и горд тем, что имеет в друзьях такого умельца.
Но удовлетворение длилось недолго. Голая толстушка выскочила из вигвама и стала что-то возмущенно высказывать стоящим у входа воинам. Она была вне себя. Старик с кольцом в ноздре, переместившийся от Ибервиля с Беттегой к месту основного действия, что-то угрожающе прокричал ей. Толстушка была вынуждена вернуться в вигвам.
— Что там происходит? — пробормотал Ибервиль.
— Что ты говоришь? — спросил Беттега, не открывая глаз.
Одноглазый не успел ответить — снова раздался возмущенный женский крик, снова произошло препирательство толмача с толстушкой. Ее в третий раз заставили отправиться в объятия корсарского капитана.
Но на этом все не закончилось. Было еще много возмущенных криков. Появился вождь. Он внимательно выслушал деву своего племени и сделал знак, который можно было истолковать только одним образом — «пошли, сходим вместе».
— Да что же там происходит?! — удивлялся Ибервиль. Свой ни к кому не обращенный вопрос он завершил длиннейшим ругательством.
Поднялся тростниковый полог, появился вождь. Если бы Ибервиль находился поближе к нему, он бы увидел, насколько у вождя обалдевшее лицо.
Вождь поднял руку, он указывал на кучу хвороста, сложенную рядом с вигвамом. Возникла множественная суета. Кто-то притащил пылающую головню и бросил в хворост. Трое дюжих индейцев бросились в вигвам и через мгновение выволокли оттуда упирающегося Олоннэ.
— Смотри! — крикнул Ибервиль, и Беттега открыл глаза.
Шумно треща, пламя распространялось внутри костра, но, заглушая этот шум, орал Олоннэ, извиваясь в руках индейцев. Ибервиль инстинктивно вскочил, чтобы броситься ему на помощь, но костяное острие больно уперлось ему в грудь.
Капитан Олоннэ почти вырвался из вцепившихся в него лап, но тут на его голову обрушился удар сучковатой дубины.
— Все, — сказал Беттега.
Он был и прав и не прав. С лежащего капитана сорвали остатки одежды, подволокли к столбу, увенчанному черепом, обмотали ноги волосяной веревкой, перебросили конец через перекладину, имевшуюся на столбе на высоте семи футов, и подняли. Оттого, что кровь резко прилила к голове, Олоннэ очнулся и начал извиваться, пытаясь руками дотянуться до веревочных узлов. Тогда один индеец, тот самый, что вскрывал рану Беттеги, схватил капитана за волосы и перерезал ему горло одним аккуратным экономным движением.
В этом племени лекарь и палач были одним лицом.
