Паруса смерти - Попов Михаил Михайлович (версия книг .TXT) 📗
— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.
Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.
Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.
В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.
— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.
— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.
— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.
Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был голоден. Корсары были неосведомлены о гастрономических манерах высшего света, даже в резиденции губернатора господина де Левассера, стремившегося во всем подражать лучшим домам метрополии, такой гадости, как сырые моллюски, не ели. Поэтому, даже умирая от голода, три француза с неохотой приступили к трапезе.
Судя по тому, как подгонял их толмач, он был очень удивлен их нерасторопностью в деле поедания лакомства. Видимо, устрицы считались изысканным блюдом не только в Лувре, но и в этой прибрежной индейской деревне, поэтому Серебряную Ноздрю задевала привередливость бледнолицых. Им дали самое лучшее, а они скривили свои поросшие грязными волосами физиономии.
Олоннэ показал пальцами на свой рот и сказал по-испански:
— Пить.
Толмач отрицательно покачал головой и резко парировал:
— Есть.
— Пока все не сожрем, ни капли воды не дадут, — подвел итог этому обмену мнениями Беттега.
— Я не раз слышал, что индейцы очень гостеприимны, — заметил Ибервиль.
Когда блюда были опорожнены, гостям действительно дали напиться. Потом препроводили в древесную тень, и голосом, не терпящим возражений, им было объявлено:
— Спать!
Глава десятая
Капитан Олоннэ был кошмаром испанских морей, но ему самому никогда не снились кошмары.
А тут…
Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:
— Что с тобой? Что-то приснилось?
— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.
— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?
— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.
— Рад за него, — зевнул Ибервиль.
Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:
— Сколько мы проспали?
— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.
— А костер?
— Какой костер?
Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.
— А, этот? Не знаю.
Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.
— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.
— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.
— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.
— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.
— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.
— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.
— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.
— Боюсь, что даже скорее, чем мы думаем.
К сидящим приближался носитель серебряного кольца. Подойдя к пленникам, он упер руки в бока и сказал речь на своем, ни на что вразумительное не похожем языке. Он горделиво стоял перед корсарами, явно демонстрируя, что начинается самое главное.
— Что он говорит? — растерянно спросил Беттега. Его вера в капитана простиралась до уверенности в том, что тот знает все языки на свете.
Серебряная Ноздря между тем, закончив свою речь, перешел к ее краткому изложению на испанском:
— Женщина, мужчина, семя.
— Что он говорит? — снова влез со своим вопросом Беттега.
— Женщина, мужчина, семя. — Толмач замолк. Было видно, что он уверен в том, что не понять его мог только круглый идиот. Мысли французов растерянно блуждали в трех испанских словах. Индеец снизошел до их интеллектуальной немощи и добавил четвертое. — Кто? — спросил он.
— Кажется, я понял, — сказал Олоннэ, глядя на вигвам вождя, в который в этот момент вводили одну из обнаженных местных красоток.
— Что ты понял? — Ибервиль проследил за взглядом капитана и прошептал: — Кажется, я тоже понял. Судя по всему, нам предлагают развлечься. Какой гостеприимный народ!
— Не в этом дело. Они вырождаются, им, как ты слышал, нужно наше семя. Для усложнения крови. Я слышал, что у диких племен есть такие обычаи.
— Я ничего не слышал о таких обычаях, но готов его уважать. Но, — Ибервиль посмотрел на Олоннэ, — я пойду вторым. После тебя.
— Ты пойдешь вторым, но после Беттеги.
— Кто? — напряженным голосом повторил свой вопрос Серебряная Ноздря.
Олоннэ пристально посмотрел в воспаленные глаза своего телохранителя и твердо велел:
— Иди.
Верный Беттега начал медленно отрываться от земли, упираясь в землю единственной рабочей рукой.
Встал.
Заметно покачиваясь, пошел в указанном направлении. Глядя ему вслед, Ибервиль усмехнулся:
— Ради тебя он готов на все.
— А ты?
Ибервиль повернулся к капитану, и его поразило увиденное. Рядом с ним сидел незнакомый человек. Олоннэ был бледен как полотно, как смерть, как утренний туман в северных горах. Даже опаленная тропическим солнцем кожа не могла этого скрыть. Даже налипшая грязь, даже щетина. Загорелое привидение.
Одноглазый хотел было что-то спросить, но вовремя понял, что никакого ответа не получит.
Олоннэ тоже не склонен был предаваться обмену ироническими мнениями. Он полностью сосредоточился на созерцании того вигвама, который находился шагах в тридцати от корсарской «спальни». Олоннэ и Ибервиль напряженно прислушивались, но до их слуха не долетело ни одного звука, по которому можно было бы представить то, что происходит внутри.
Так продолжалось долго. Или показалось сидящим, что долго. Охраняющие их воины не выказывали между тем ни волнения, ни любопытства. Не было ни сальных шуточек, ни понимающего перемигивания, без чего не обошлись бы в их положении любые европейцы. Происходящее они воспринимали как акт священнодействия.
Наконец Беттега появился. С расстояния в тридцать шагов трудно было определить выражение его лица. О том, чего ему стоило приключение, которое он только что претерпел, можно было судить по тому, насколько сильно он качался, возвращаясь на свое место, по сравнению с тем, как он шел, направляясь к вигваму.
Подошел к своим и рухнул.
Беззвучно.
— Надеюсь, они удовлетворены, — сказал Олоннэ.
Ибервиль отрицательно покачал головой:
— Нет, видишь, ведут вторую.
— Ну что ж, иди.
— Ну что ж, пойду. Я и в обычное время довольно спокойно отношусь к женскому полу, а уж после всего, что с нами было…
— Кто?! — резко взвизгнул Серебряная Ноздря.
Ибервиль вздохнул и процедил сквозь зубы:
— Сволочь.
В ответ на это толмач возмущенно помахал руками и сделал несколько угрожающих выкриков. Могло показаться, что он понял, кем его считают.
