Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗
– Я его увидела…
– Ну, отвечайте же! Где вы его видели? – повелительно проговорила королева.
Фрейлина опустила глаза.
– Ну, так скажете вы или нет, где его видели?
– Государыня, я читала его сочинения и заинтересовалась их автором. И сегодня утром я попросила, чтобы мне его показали.
– Вот как, – с неописуемой смесью надменности и сдержанности заметила королева. – Тем лучше! Раз вы его знаете, передайте ему, что мне худо и что я желаю его видеть.
В ожидании врача королева велела войти остальным фрейлинам, переоделась в домашнее платье и принялась поправлять прическу.
II. Королевский врач
Через несколько минут, после того как королева высказала свое желание, бывшее для ее фрейлин законом, Жильбер, удивленный, слегка встревоженный и глубоко смущенный, что, впрочем, никак по нему не было заметно, предстал перед Марией Антуанеттой. Благородная и уверенная осанка, изысканная бледность человека ученого и к тому же не лишенного воображения, для которого научные занятия – вторая натура, бледность, подчеркнутая черной одеждой третьего сословия, бывшей в ходу не только у его депутатов, но и у людей, принявших революционные убеждения и считавших долгом ее носить, тонкие белые руки хирурга, выглядывавшие из простого плоеного муслина, стройные, изящные ноги столь совершенной формы, что никто при дворе не мог похвастаться лучшими даже перед знатоками из Эй-де-Беф, и вместе с тем сдержанное уважение к женщине, спокойная отвага по отношению к королеве – вот несколько быстрых и верных штрихов, которые Мария Антуанетта с ее аристократическим умом сумела подметить в докторе Жильбере, когда перед ним отворилась дверь в королевскую спальню.
Хотя Жильбер держал себя совершенно не вызывающе, в королеве нарастал гнев. В ее представлении это был отвратительный человек, она вполне естественно и почти невольно считала его одним из тех наглецов, каких часто видела вокруг себя. Виновник страданий Андреа, недоучившийся воспитанник Руссо, ублюдок, ставший человеком, садовник, ставший врачом, обиратель гусениц с деревьев, сделавшийся философом и ловцом душ, он невольно представлялся Марии Антуанетте человеком с чертами Мирабо – личности, которую она ненавидела сильнее всех на свете после кардинала де Рогана и Лафайета.
Пока она не увидела Жильбера, ей казалось, что такая громадная воля должна быть облечена в материальную оболочку гиганта.
Но когда перед нею предстал молодой человек, прямой, худощавый, со стройной изящной фигурой и мягким, приветливым лицом, она тут же обвинила его еще и в том, что он лжет своею внешностью. Жильбер, простолюдин безвестного происхождения, Жильбер, крестьянин, презренная деревенщина, был в глазах королевы виновен в том, что присвоил себе обличье человека благородного и порядочного. Гордая австриячка, заклятый враг всяческой лжи, возмутилась и мгновенно почувствовала яростную ненависть к этому ничтожеству, которого многочисленные обиды сделали ее недругом.
Близким королеве людям, привыкшим читать у нее в глазах и в часы затишья и в минуты бури, было ясно видно, что в глубине ее души бушует гроза с громами и молниями.
Но разве способен человек, пусть даже фрейлина, в таком вихре ярости и гнева разобраться в странных и противоречивых чувствах, которые сталкивались в мозгу королевы и наполняли ей грудь всеми смертельными ядами, описанными Гомером?
Королева взглядом отпустила всех, включая г-жу де Мизери.
Дамы вышли.
Дождавшись, когда за последней из них закроется дверь, королева перевела взгляд на Жильбера и увидела, что он не отрываясь смотрит на нее.
Подобная дерзость вывела ее из себя.
Взгляд врача с виду был совершенно безобиден, но так пристален, так полон скрытого умысла, так тяжел, что Мария Антуанетта почувствовала, что ей следует дать отпор подобной назойливости.
– Ну, сударь, – заговорила она, и голос ее прозвучал резко, как пистолетный выстрел, – что это вы тут стоите и смотрите на меня, вместо того чтобы сказать мне, отчего я плохо себя чувствую?
Столь резкое замечание, сопровождаемое вдобавок летящими из глаз молниями, сразило бы наповал любого придворного, заставило бы упасть к ногам Марии Антуанетты и молить ее о пощаде даже маршала Франции, даже героя и полубога.
Однако Жильбер лишь невозмутимо ответил:
– Врач, государыня, судит прежде всего по глазам. Глядя на ваше величество, изволившее меня пригласить, я не тешу пустое любопытство, а выполняю свою работу, повинуясь вашему приказанию.
– Значит, вы меня изучали?
– Насколько это в моих силах, ваше величество.
– Ну и что, я больна?
– В точном значении этого слова – нет, однако ваше величество находится в состоянии крайнего возбуждения.
– Вот оно что, – язвительно заметила Мария Антуанетта. – Что же вы просто не говорите, что я гневаюсь?
– С позволения вашего величества должен сказать, что вы изволили позвать медика, а медик изъясняется с помощью медицинских терминов.
– Пусть будет так. А откуда у меня это крайнее возбуждение?
– Ваше величество слишком умны, чтобы не знать, что врач благодаря своему опыту и знаниям угадывает лишь телесный недуг, но он не колдун, чтобы с первого взгляда проникать в глубины человеческой души.
– Вы хотите сказать, что со второго или третьего взгляда сумеете определить не только, чем я больна, но и что у меня на уме?
– Возможно, государыня, – холодно согласился Жильбер.
Королева вздрогнула и осеклась, хотя с губ ее уже готовы были сорваться резкие и едкие слова.
– Придется вам поверить, – процедила она, – вы ведь человек ученый.
Последние слова она произнесла с такою невыразимой иронией, что теперь гнев вспыхнул в глазах у Жильбера.
Но ему хватило и секунды внутренней борьбы, чтобы овладеть собой.
С безмятежным лицом Жильбер почти сразу же непринужденно ответил:
– Ваше величество весьма добры – вы присвоили мне звание ученого человека, даже не испытав меня.
Королева закусила губу.
– Как вы понимаете, мне неизвестно, ученый вы или нет, – парировала она, – но так говорят, и я повторяю вслед за всеми.
– Полно, ваше величество, – почтительно сказал Жильбер, отвешивая еще более низкий, чем прежде, поклон, – стоит ли такой умной женщине, как вы, слепо повторять то, что говорят люди заурядные.
– Вы имеете в виду народ? – вызывающе осведомилась королева.
– Я имею в виду людей заурядных, государыня, – повторил Жильбер с твердостью, заставившей до глубины сердца содрогнуться женщину, которая неизвестно почему поддалась непонятному волнению.
– Ладно, оставим это, – промолвила она. – Вас считают ученым, вот что главное. И где же вы учились?
– Везде, ваше величество.
– Это не ответ.
– Тогда нигде.
– Это мне нравится уже больше. Значит, вы нигде не учились?
– Как вам будет угодно, ваше величество, – с поклоном согласился Жильбер. – Но все же точнее будет сказать, что везде.
– Ответите вы наконец или нет? – вне себя воскликнула королева. – Умоляю, господин Жильбер, избавьте меня от пустословия! – Затем, словно обращаясь к себе самой, она продолжала: – Везде! Что это такое? Так может сказать шарлатан, знахарь, который пользует людей на площадях. Вам хочется внушить мне почтение при помощи пустых фраз?
Королева шагнула вперед; глаза ее сверкали, губы подрагивали.
– Где это – везде? Отвечайте же, господин Жильбер!
– Я сказал «везде», – холодно отозвался Жильбер, – потому что я действительно учился везде, государыня: в хижинах и дворцах, в городах и пустынях, на людях и животных, на себе и других, как и положено человеку, которому дорога наука и который находит ее повсюду, где она есть, а значит, везде.
Побежденная королева метнула на Жильбера страшный взгляд, но тот продолжал смотреть на нее с пристальностью, приводящей в отчаяние.
Она круто повернулась и опрокинула маленький столик, на котором стоял ее шоколад в чашке из севрского фарфора.
