Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр (книги .txt) 📗

Министры последовали примеру первого консула. Особо отличился г-н де Талейран, который в своих аристократических пристрастиях всегда тяготел к полному восстановлению прежнего строя, прекрасным представителем которого являлся он сам благодаря своей элегантности и красноречию. В своем замке в Нейи он устроил в честь странствующего принца великолепный праздник, на который сбежался весь парижский высший свет. К слову сказать, министра иностранных дел часто навещали многие из тех, кто на дух не выносил Тюильри.

Принца и принцессу, которые никогда не бывали в своей будущей столице, ожидал большой сюрприз. Посреди яркой иллюминации перед их глазами возник Палаццо Веккьо — главная и самая флорентийская достопримечательность Флоренции. На площади перед ним танцевали и пели одетые в итальянские костюмы актеры, и целая вереница юных девушек поднесла будущим суверенам цветы, а первому консулу — корону триумфатора.

Говорили, что Талейрану этот праздник обошелся в миллион, но он того стоил, ибо благодаря ему Талейран сделал то, чего не сумел бы никто другой: за один вечер он привлек на сторону правительства больше сторонников прежнего режима, чем за два предыдущих года. Ведь они сожалели о прошлом из-за того, что многого лишились, а теперь у них появилась надежда на возвращение всего утраченного.

И, наконец, граф и графиня Ливорнские в сопровождении посла Испании графа д'Азара явились в Мальмезон. Первый консул вышел навстречу будущему королю во главе своего милитаризованного семейства, а тот, никогда прежде не видевший подобного торжества и совершенно потерявший голову от обилия нашивок и эполетов, бросился к нему с объятиями.

Теперь самое время сказать, что бедный принц был идиотом или чем-то вроде того, природа, наделив его светлой душой, наотрез отказала ему в разуме. По правде говоря, воспитание, полученное им при дворе, окончательно погасило те немногие проблески, изредка освещавшие его ум.

Людовик Пармский провел в Мальмезоне почти все то время, которое он пребывал во Франции. Г-жа Бонапарт уводила молодую королеву к себе, первый консул выходил из кабинета только во время ужина, поэтому обязанность составлять компанию Людовику и развлекать его легла на плечи адъютантов.

Один из адъютантов Бонапарта, герцог Ровиго, вспоминал:

«Поистине требовалось большое терпение, чтобы выносить все детские глупости, коими была забита его голова.

Когда мы наконец поняли его состояние, мы принесли игрушки, которые обычно дают ребенку.

И с этого момента он больше не скучал.

Мы страдали от его умственной отсталости и с болью смотрели на этого красивого молодого человека, предназначенного для того, чтобы управлять людьми. Он дрожал при виде лошади и не осмеливался сесть на нее, а время проводил за игрой в прятки и в чехарду. Все его образование сводилось к знанию молитв: он умел прочитать молитву перед обедом и молитву после него.

И, тем не менее, именно в такие руки должна была попасть судьба целого народа.

Когда он уехал в Этрурию, первый консул после прощальной аудиенции сказал нам: "Рим может быть спокоен, этот — Рубикон не перейдет" [96]».

Бог смилостивился над своим народом и забрал Людовика Пармского к себе уже через год.

Однако Европа не видела, что собой представляет молодой король, она запомнила только факт создания нового королевства и подумала, что за странный народ эти французы, они отрубают головы своим королям и заводят новых в других странах.

XXX

ЮПИТЕР НА ОЛИМПЕ

Читатели, надеемся, оценили, сколь тщательным образом и без всякой предвзятости мы представили им исторических персонажей, играющих важную роль в нашем повествовании. Именно в таком виде они предстают в глазах каждого беспристрастного историка. Мы не дали себе увлечься воспоминаниями о несчастьях, постигших нашу семью, а именно воспоминаниями о Египетской кампании Бонапарта и Клебера, на сторону которого встал мой отец. Мы не пошли на поводу у тех вечно поющих осанну обожателей, которые восхищаются всем и несмотря ни на что. И мы не последовали за модой, введенной оппозицией Наполеону III, которая состоит в том, чтобы огульно охаивать прошлое, чтобы подорвать основы, служащие шаткой опорой этой новой династии. Нет, я был, не скажу, справедлив — за такое никто не поручится, но искренен, и полагаю, читатель моей искренности отдаст должное.

Тогда продолжим! Нам думается, к тому времени, до которого дошел этот рассказ, у первого консула сложилась твердая уверенность, что достичь своих высоких целей он может как войной, так и миром, но теперь он предпочитал мир. Нет, мы не станем утверждать, что этого везучего игрока в кровавые военные игры, которые он так хорошо знал и в которые безусловно верил, не преследовали по ночам тени Арколя и Риволи. Вполне возможно, что иногда его будило видение гибких нильских пальм и строгих пирамид Гизы, сияющих снежных вершин Сен-Бернара и серого дыма Маренго. Но мы думаем, что он видел и блеск золотых плодов и венцов из дубовых листьев, которыми мир одаривает тех любимцев судьбы, которые закрывают врата храма Януса.

И в этом отношении Бонапарт в свои тридцать два года сделал то, чего не смогли за всю свою жизнь ни Марий, ни Сулла, ни Цезарь.

Но сумеет ли он сохранить этот мир, который так дорого стоил? И даст ли Цезарю Англия, трем леопардам которой он только что укоротил когти и вырвал зубы, время, чтобы стать Августом?

Мир действительно был необходим Бонапарту, чтобы завоевать трон Франции, так же, как война станет необходимой Наполеону, чтобы расширить ее границы за счет других монархий. Впрочем, Бонапарт не строил никаких иллюзий относительно намерений своего вечного врага. Он прекрасно сознавал: Англия заключила с ним мир только потому, что, отрезанная от своих союзников, лишилась возможности продолжать войну, и она не даст тех четырех-пяти лет, которые нужны ему, чтобы реорганизовать флот. Бонапарт нисколько не сомневался в том, какие планы вынашивает Сент-Джеймский кабинет в отношении Франции. Поэтому, когда ему говорили о нуждах нации, о преимуществах мира, о порядке, который он навел в стране, искусстве, торговле, промышленности — в общем, во всем, на чем держится благополучие общества, он соглашался, но напоминал, что все это было бы невозможно без помощи Англии. И при этом не проходило и двух лет, чтобы он вновь и вновь не проверял силу своего флота на морях и океанах и влияние своего золота на все правительства Европы. Порой его мысли, подобно реке, прорвавшей плотину, растекались так широко, что ему не надо было присутствовать на заседаниях английского кабинета, чтобы почувствовать, как мир ускользает из его рук.

— Мир будет нарушен внезапно, — восклицал он, — и нарушит его Англия. В таком случае не лучше ли опередить ее? Нельзя давать ей время на накопление сил и преимуществ, нельзя позволить ей нанести ужасный, безнаказанный удар, который поразит весь мир!

И он впадал в глубокие размышления, и пока он думал, Франция терпеливо ждала, а Европа наблюдала.

В самом деле, поведение Англии слишком хорошо подтверждало подозрения Бонапарта. Иначе говоря, если предположить, что первый консул хотел войны, то Англия как нельзя лучше служила его интересам. Единственное, в чем можно было ее упрекнуть, так это в том, что она двигалась к своей цели быстрее, чем того хотелось бы Бонапарту.

Король Англии направил своему парламенту послание, в котором обращал его внимание на работы по укреплению французских портов и просил принять меры предосторожности против готовящейся агрессии. Эта недобрая воля в высшей степени разозлила первого консула Франции. Он чувствовал, что долгожданный мир принес ему двойную популярность, но этот недолгий мир грозит вот-вот нарушиться.

Дело в том, что по Амьенскому соглашению Англия должна была отдать остров Мальту, но не отдавала. Она должна была уйти из Египта, но не уходила. Она должна была освободить мыс Доброй Надежды, но не сделала ни шага в этом направлении.