Гуарани - де Аленкар Жозе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Так ты крестился?! — воскликнула Сесилия, и в глазах ее засветилась радость.
— Да, твой отец сказал мне: «Пери, ты теперь христианин, я нарекаю тебя моим именем!»
— Благодарю тебя, господи! — воскликнула девушка, сложив руки и поднимая глаза к небу.
Но, устыдившись этой радости, она закрыла лицо руками и вся зарделась.
Пери пошел собрать ей на завтрак сочных плодов.
Лучи солнца стали блееднее. Пора было плыть дальше чтобы, пользуясь вечернею свежестью, побыстрее добраться до селения гойтакасов.
Индеец робко приблизился к девушке.
— Что Пери теперь должен делать, сеньора?
— Не знаю, — нерешительно сказала Сесилия.
— Ты не хочешь, чтобы Пери отвез тебя в табу белых?
— Такова воля моего отца? Значит, ты должен ее исполнить.
— Пери обещал дону Антонио доставить тебя к его сестре.
Индеец спустил лодку на воду. Когда он взял девушку на руки, чтобы перенести ее в лодку, она в первый раз почувствовала, что сердце его бьется совсем близко.
Вечер был восхитительный: заходящие лучи солнца, просачиваясь сквозь листву деревьев, бросали золотистые отблески на белые цветы, которыми был усеян берег реки.
Воркованье горлиц доносилось из чащи леса; ветерок, теплый от испарений земли, был напоен ароматом полевых цветов.
Лодка заскользила по поверхности реки и легко, как речная цапля, понеслась вниз по течению.
Пери сидел впереди и греб.
На дне лодки, на ковре из листьев, которые разостлал Пери, полулежала Сесилия; погруженная в свои мысли, она вдыхала запахи прибрежных растений, запах свежего воздуха и воды.
Когда взгляд ее встречался со взглядом Пери, ее длинные ресницы опускались, прикрывая на мгновение глаза, томные и печальные.
Ночь была тихая.
Лодка скользила по реке, оставляя за кормой борозды пены; сверкнув на мгновение отраженным светом звезд, они потом исчезали, точно улыбка на устах женщины.
Ветер стих; от спящей природы веяло покоем бразильских ночей, теплых и благоуханных, исполненных чарующей прелести.
Плыли они в молчании. Эти два существа, затерянные в безлюдии, оказавшиеся вдвоем среди природы, не решались произнести ни слова, как будто боясь разбудить ночное эхо.
В памяти Сесилии вставала вся ее жизнь: беззаботные, спокойные дни ее тянулись как золотая нить. И нить эту вдруг с такой жестокостью оборвали. Но больше всего вспоминался ей последний год этой жизни, с того дня, когда в нее неожиданно вошел Пери, — тут воспоминания становились намного отчетливее и ярче.
Почему она так трепетно вопрошала эти дни покоя и счастья? Почему мысли ее упорно возвращались к прошлому, стремясь слить воедино события, которым она, в своем безмятежном неведении, раньше почти не придавала значения?
Она сама не могла бы сказать почему; в ее невинной, неискушенной душе все вдруг осветилось новым светом; мечтам ее открылись какие-то новые горизонты.
Возвращаясь мыслями к прошлому, она дивилась тому, как это раньше могла ничего не видеть. Так после глубокого сна глаза бывают ослеплены ярким светом. Она не узнавала себя в прежней Сесилии, бездумной и резвой девочке.
Все теперь переменилось. Несчастье произвело в ее душе внезапный переворот, и новое чувство, пока еще совсем смутное, должно было завершить это таинственное превращение — ребенка в женщину.
Все вокруг, казалось, стало другим. Краски обрели гармонию, воздух пропитался пьянящим ароматом, свет стал таким мягким, каким никогда не бывал.
Цветок прежде восхищал ее только формой и цветом. Теперь он стал для нее живым существом, в котором она ощущала биение жизни. Ветерок, который прежде был всего-навсего колебанием воздуха, напевал теперь удивительные мелодии; его таинственные зовы находили отклик у нее в сердце.
Решив, что его сеньора спит, Пери стал грести совсем тихо, чтобы не тревожить ее покой. Усталость одолевала его. Несмотря на всю его безграничную отвагу, на всю его железную волю, силы начинали ему изменять.
Едва только он вышел победителем из страшной борьбы со смертоносным действием яда, он предпринял попытку, казалось бы, заранее обреченную на неудачу, — спасти жизнь своей сеньоры. Трое суток он не смыкал глаз и не знал ни минуты отдыха.
Он сделал все, что мог, пустил в ход все средства, какие только природа предоставила силе и уму человека. И вместе с тем не одна только физическая усталость подламывала его силы; душа его изнемогла от ужасов и волнений последних дней.
Чего только он не пережил, когда качался над бездной со своей драгоценною ношею на руках и когда жизнь его сеньоры зависела от одного неосторожного шага! Этого никто не знал и никто бы не мог понять.
Чего только он не выстрадал, когда Сесилия, узнав о смерти отца, в порыве отчаяния, корила его тем, что он се спас, и приказывала отвезти ее обратно на место, где остался прах старого фидалго! Описать это нет никакой возможности.
То были мучительные, страшные часы. И душа его не выдержала бы всех этих мук, если бы в героической преданности своей, в своей непреклонной воле он не нашел успокоение и великую силу, побуждавшую его победить.
Эти противоречивые чувства одолевали его, но, даже после того как волнение улеглось, он ощущал, что его стальные мускулы, верные слуги, покорные каждому его желанию, ослабли, как после битвы слабеет тетива лука. Он сказал себе, что нужен своей сеньоре и что теперь, пока она спит, должен сам немного передохнуть, чтобы вернуть себе прежнюю бодрость.
Он вывел лодку на середину реки и, выбрав место, до которого не доставали ветки прибрежных деревьев, привязал ее к стеблям водяных лилий.
Все затихло. Они были далеко от берега. Сеньора его могла спокойно спать на этом серебряном лугу, под синим шатром неба; волны качали ее колыбель, звезды сторожили ее сон.
Успокоившись, Пери положил голову на борт лодки. Через несколько мгновений веки его стали смыкаться. Последнее, что он видел уже совсем смутно, в полусне, была тоненькая фигура в белом — она с нежностью склонилась над ним.
Это светлое видение не было сном.
Почувствовав, что лодка не движется, Сесилия очнулась от своего раздумья. Она села и, наклонившись, увидела, что друг ее спит. Тогда она стала упрекать себя, что сама не догадалась, не настояла на том, чтобы он дал себе отдых.
Когда девушка увидела, что она одна и вокруг все погружено в сон, она испытала тот священный трепет, который вселяют в человека лесная глушь и ночное безмолвие.
Кажется, что притихшая явь вдруг заговорила, что невидимые существа копошатся во мраке и все, что было недвижно, колеблется и дрожит.
И вместе с тем в такие минуты ощущаешь зияние пустоты, глубокой, огромной, безмерной, и хаос с его смятением и мраком, с его причудливыми странными очертаниями предметов. Душа тоскует тогда по жизни, по свету.
Безмолвие это пробудило в Сесилии благоговейный страх. Однако она сумела с ним совладать. Несчастья уже приучили ее к опасности, а другу своему она доверяла безгранично: ей казалось, что он охраняет ее, даже когда спит.
Глядя на лицо спящего, девушка дивилась красоте его черт, правильным линиям этого гордого профиля, говорившего об уме и той силе, которой был отмечен стройный торс дикаря, изваянный самою природой.
Почему же раньше она не замечала в нем этой красоты, почему видела только привычное ей лицо друга? Как она могла не залюбоваться этими чертами, в которых было столько силы и энергии? Красота, являвшаяся ей теперь в его физическом облике, была не чем иным, как следствием другого, духовного откровения, которое озарило все ее чувства. Прежде она смотрела на индейца обыкновенным человеческим взглядом, теперь она узрела его глазами души.
Пери, который в течение целого года был для нее только преданным другом, предстал теперь в ореоле героя. Дома, в кругу семьи, она просто ценила его, теперь, среди этой лесной глуши, она им восхищалась.
Подобно тому как картинам великих художников нужно хорошее освещение, светлая стена и строгая рама, чтобы яснее выступало все совершенство красок и линий, так нужна была эта лесная природа, чтобы на фоне ее дикарь Пери мог предстать во всем великолепии своей первобытной красоты.
