Короли Вероны - Бликст Дэвид (полные книги txt) 📗
Однако у синьора Монтекки имелись свои причины начать с начала.
– Вражда стала явной лет сто назад. В то время Капеллетти были связаны крепкими узами с графами Сан-Бонифачо.
При упоминании имени Сан-Бонифачо гости напряглись. Гаргано продолжал:
– Мои предки выступили против политики, которую пытались проводить Сан-Бонифачо и Капеллетти. Осенью тысяча двести седьмого года, при поддержке Эццелино да Романо Второго и феррарского дворянина Салинджуэрра Торелли, моя семья получила власть над Вероной.
– Ненадолго, – уточнил Кангранде.
– Да, ненадолго. Семейство Сан-Бонифачо было очень влиятельно. Через месяц Эццелино и всех Монтекки изгнали из Вероны. Вместе с нами в изгнание отправился малолетний Эццелино да Романо Третий, тот самый, что позднее стал тираном Вероны. Поскольку мы, Монтекки, разделили изгнание с ним и его отцом, Эццелино Третий, когда пришел к власти, оставался нашим союзником. Когда же он из гвельфа перекрестился в гибеллина, Монтекки последовали его примеру, а Капеллетти остались верны Папе.
– А было это примерно в то время, когда мой двоюродный дед Онгарелло делла Скала занимал должность консула, – вставил Скалигер. – Году этак в тысяча двести тридцатом.
Монтекки кивнул.
– Тогда случилось разграбление Виченцы. Виченца принадлежала Падуе, и Эццелино по этой причине там камня на камне не оставил. Капеллетти открыто выступили против. Тиран Эццелино изгнал их как изменников, однако позже, когда Эццелино убили, Капеллетти позвали назад, и они вернулись.
– А позвал их мой дядя Мастино, первый Скалигер, получивший титул Капитана, – уточнил Кангранде. – В Вероне началась смута, но Мастино делла Скала навел порядок. Он позвал назад также и Сан-Бонифачо, однако они отказались возвращаться в Верону, пока жив Мастино. Мастино возместил Капеллетти все убытки и пообещал помирить их с Монтекки. – Кангранде с сожалением посмотрел на Гаргано. – Я и в мыслях не имел намекать на кровожадность вашей семьи, мессэр Гаргано.
Монтекки передернул плечами.
– Все хороши. Вражда была бессмысленная, мне ли не знать. Я родился через пять лет после того, как Мастино позвал назад Капеллетти. В нашем городском доме все жили ненавистью к этой семье. А на вилле ненависть как-то смягчалась – возможно, потому, что Капеллетти не мозолили все время глаза. Помню, шел я с родителями по городу и увидел мальчика примерно моих лет. Отец указал на него и говорит: берегись его, Гаргано, он Капеллетти. А я возьми да и плюнь в мальчишку. Его звали Стефано. – Гаргано покачал головой. – Совершенно беспричинная, глупая вражда. Что мне сделал этот Стефано? Он даже не смотрел в мою сторону.
– И все же крылышки у него на спине не пробивались, – заметил Кангранде. – В конце концов он отомстил.
Длинное лицо мессэра Гаргано стало еще и печальным.
– Я сам виноват. Все, что я когда-либо говорил или делал в отношении Капеллетти, я говорил и делал с целью их спровоцировать.
– Спровоцировать на что?
Трудно было сказать, кто задал вопрос первым, – так много голосов подхватили это «что». Какие там поэмы, баллады или оды! Куда интереснее следить за рассказом синьора Монтекки, тем более что синьор Монтекки, кажется, хочет о чем-то умолчать. О чем-то, о чем даже его родной сын не знает. Истории о кровной вражде, поединках и семейной чести всегда занимали людей.
Синьор Монтекки, видя нетерпение слушателей, вопросительно посмотрел на Кангранде. В ответ Кангранде сам взялся рассказывать.
– После смерти Мастино вражда постепенно вновь начала разгораться. Мой отец был великий человек, однако не грозный, не то что мой дядя. Он не мог заставить две семьи примириться по-хорошему. Не помогли и штрафы, которые он налагал на зачинщиков ссор. Стычки между Капеллетти и Монтекки не прекращались. Они дрались на улицах, в домах, в мастерских, на рынках, за городом – словом, везде, где встречались. Если Монтекки или Капеллетти выходил из дома, ясно было, что кончится этот выход дракой. На время мой отец даже запретил дуэли. Когда же он умер, вражда, прежде только тлевшая, вспыхнула как пожар. Молодежь из обеих семей устраивала дуэли прямо на улицах. – Кангранде взглянул на Марьотто. – Твой отец отлично владеет мечом, раз ему удалось выжить в этой бойне.
Марьотто прищурился. Он никогда не видел, чтобы отец брал в руки меч для тренировки; Монтекки не держал оружия с тех пор, как демобилизовался из армии Вероны.
– Как бы то ни было, – продолжал Кангранде, – жителям приходилось держать ухо востро. О безопасности и речи не шло. Тогда должность Капитана исполнял мой брат Бартоломео. Помню, он решил изгнать из Вероны и Монтекки, и Капеллетти. И тогда же летней ночью в загородном доме Монтекки вспыхнул пожар.
Антонио от нетерпения ерзал на стуле.
– Пожар?
– В ту ночь в огне погибла моя мать, – бросил Марьотто.
– Мой сын тогда еще и ходить толком не научился, а моя дочь и вовсе была грудным младенцем. Извините. Просто… просто вряд ли вы ее помните. Она… моя жена была такая красавица.
Все молча пережидали, пока синьор Монтекки справится со слезами. Неловко не было – он плакал без всхлипов, слезы ручьями бежали по его щекам.
– Так вот. Имелись доказательства, что пожар устроил Стефано вместе со своими братьями, – на тот момент из мужчин Капеллетти только они и оставались в живых. Однако доказательств было недостаточно для того, чтобы подать в суд. Поэтому я переговорил с тогдашним Капитаном – Бартоломео делла Скала. В огне погибла не только моя жена, мать Марьотто; нет, я потерял еще и отца. Мне удалось убедить брата Кангранде вновь разрешить дуэли. Затем мы обсудили условия. Я и мои двое дядьев вызвали троих оставшихся в живых Капеллетти на Арену. Бой был назначен на рассвете. Ни музыки, ни публики не предполагалось. В качестве свидетелей мы позвали нескольких уважаемых синьоров, таких как Данте, наш выдающийся поэт. Я был еще молод, дядья же мои в летах. Все трое Капеллетти были в расцвете сил. Дядья сражались отчаянно и перед смертью успели заколоть одного Капеллетти. Мстить за смерть отца, дядьев и матери моих детей остался я. – Монтекки поднял голову, и в глазах его на мгновение мелькнуло не сожаление и не раскаяние, а нечто совершенно другое – огонь, отблеск того огня; уголья, которым никогда не суждено было погаснуть. – И я отомстил.
Синьор Монтекки оглядел избранное общество; некоторые гости помнили эту историю, некоторые слышали ее впервые. Взгляд Монтекки остановился на Данте.
– Вы должны помнить, синьор Алагьери.
– Я помню, – отвечал Данте. – Я тогда впервые попал на Арену.
В памяти Пьетро немедленно возникла карета, по ночной дороге везущая их с отцом и Поко в Верону. Отец сказал что-то о «некрасивой истории с Капеллетти и Монтекки».
– Тогда и до Виченцы слухи докатились, – произнес Баилардино. – Хорошая бы получилась баллада на эту тему. Странно, почему ни один поэт не проникся?
– Я не нанимал менестрелей, – отрезал Монтекки. Слезы все еще катились по его лицу. – Зачем такое увековечивать? В жизни есть вещи поважнее молвы.
– Разумеется, – зарокотал Капеселатро. – Например, честь.
Людовико Капеселатро встал во весь рост. Гаргано Монтекки поднял полные слез глаза.
– Верно, честь. Я защищал свою честь и честь своей семьи. Я бы снова так поступил, ни на секунду не задумавшись. Я не сожалею о содеянном. Я не стыжусь своих поступков. Не стыжусь, понимаете?
– Понимаю, – отвечал Капеселатро. – Мы в Капуе тоже враждовали с некими Арколе. Потом вражда сама собой прекратилась. Но я вас прекрасно понимаю. Люди не должны умирать ради ненависти. – Странно было слышать столь разумные речи от человека в столь кричащем наряде.
Монтекки встал и подошел к новоиспеченному веронскому аристократу.
– Я знаю, – обратился он к гостям, – что синьор Алагьери пошутил. Однако шутка его навела меня на мысль. Я хочу, чтобы все вы – слышите, все – помнили, какими благородными людьми были Капеллетти. Их род был одним из самых старинных в Вероне. Их поступки не хуже и не лучше моих. Если я умру, мое имя останется жить, поскольку у меня есть сын. У Капеллетти не осталось наследников. Они погибли для истории – если только мы их не воскресим. – И Монтекки посмотрел на Капитана, а затем перевел взгляд на Людовико.
