Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич (прочитать книгу .TXT, .FB2) 📗
И тут Никон обнаружил превеликую гордыню. Он отслужил обедню в Успенском соборе, потом, после возвышенной проповеди, произнёс: «лучше с сего времени не буду патриарх». Принесли мешок с простым монашеским платьем. Пока толпа отнимала мешок, Никон пошёл в ризницу и написал письмо царю: «Отхожу ради твоего гнева…» Во дворце встревожились. Послали переговорщиком князя Алексея Трубецкого, но Никон требовал, чтобы царь к нему пожаловал в келью. Трубецкой ушёл во дворец, Никон продолжал бузить, но враги патриарха не дремали. Они показывали царю его неправды, его грехи, его недостоинство, что-де напрасно Никон старается внушить, будто удалился вследствие гонения неправедного. Никон увидел перед собой бездну, в которую его в одночасье столкнуло государево неблагорасположение. Начался сыск уже по Никонову делу: изъяли его бумаги, стали проверять траты, и много чего нашлось в обвинение.
1 апреля 1659 года Никону было объявлено, что он от патриаршества отказался и в дела церковные не имеет права вмешиваться. Собрали собор из своих архипастырей, но влез некий грамотей и доказал, что лишать Никона патриаршества вправе только другие православные патриархи. Срочно послали, снабдив деньгами, посыльных за ними, чтобы поспешали на собор.
А что наш герой, зачинщик всего этого церковного перетряса, Богдан Матвеевич Хитрово?.. О нём если где и слышно, то только в устных и письменных речах Никона. Пишет Никон константинопольскому патриарху Паисию и обязательно начинает описывать свои беды с Хитрово, который прибил во дворе слугу патриаршего и остался без наказания. В рассуждениях Никона была своя логика: оттаскал бы царь за промашку с патриаршим слугой Хитрово за бороду, и ничего бы не случилось. Не было бы указа о запрещении называться «великим государем», сысков, читки личных бумаг, соборов с требованием отречения. В глазах Никона Хитрово был первовиновником всех его бед.
Но вот приехали антиохийский и александрийский патриархи. Стали читать Никоновы отписки на вопросы собора. «…Оставил патриаршество вследствие государева гнева». «Допросите, – прервал царь, – какой гнев и обида?» Никон: «На Хитрово не дал обороны, в церковь ходить перестал…» Патриархи: «Хотя Богдан Матвеевич зашиб твоего человека, то тебе можно было бы потерпеть и последовать Иоанну Милостливому, как он от раба терпел…» Тут послышался голос Хитрово, ободрённого словами патриархов. «Во время стола я царский чин исполнял, – начал Богдан Матвеевич. – В это время пришёл патриархов человек и учинил мятеж, и я его зашиб не знаючи…» Патриархи продолжали: «Когда Теймураз был у царского стола, то Никон послал человека своего, чтобы смуту учинить, а в законах написано, кто между царём учинит смуту, тот достоин смерти, а кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому что подобает так быть». При этих словах антиохийский патриарх встал и осенил Хитрово крестным знамением.
Никона сослали в Ферапонтов монастырь, но и оттуда он умудрился ещё раз дотянуться до Хитрово. К исполнению своей задумки он привлёк старца Флавиона и послал письмо, смысл которого заключался в том, что некий чёрный поп показывал: «Богдан Хитрой мне друг и говорил мне, чтоб я государя очаровал, чтоб государь любил больше всех его, Богдана, и жаловал, и я, помня государеву милость к себе, ему отказал, и он мне сказал: “Нишкни же!” и я ему молвил: “Да у тебя литовка то умеет; здесь на Москве нет её сильнее”. И Богдан говорил: “Это так, да лихо запросы велики, хочет, чтоб я на ней женился, и я бы взял её, да государь не велит”».
Устроили сыск, дело было нешуточное в ведовстве, призвали в застенок всех этих чернокнижников и травников. Они сказали: «Вольно старцу Никону на нас клепать, он это затевать умеет». С тем и отступились, тем более что из Ферапонтова монастыря доходили странные слухи о поведении Никона.
В то время как Никон объявлением великого государева дела на Хитрово хотел проложить себе дорогу к возвращению из ссылки, про него самого объявилось великое государственное дело, давшее торжество Хитрово с товарищами и отягчившее участь заточника. Из Ферапонтова приехал архимандрит Иосиф и донёс: «Весною 1668 года были у Никона воры, донские казаки, я сам видел у него двух человек, и Никон говорил мне, что это донские казаки, и про других сказывал, что были у него в монашеском платье, говорили ему: “Нет ли у тебя какого утеснения: мы тебя отсюда опростаем”».
От греха подальше Никона затворили в келье, приставив крепкий караул. В церковь на службу он ходил в сопровождении стрельцов. И вообще Никон сильно изменился. Много значения стал придавать еде, жаловался царю, что его плохо содержат, хотя всего у него было в преизбытке. Царь жаловал его деньгами, осетрами, именными пирогами, посылал собольи меха. И всё для того, чтобы смягчить безвыходное положение бывшего патриарха, который так и умер, не увидев Москвы.
Церковная реформа вызвала в русском обществе глубочайший раскол. Явились пророки, возвещавшие о приходе сатаны и конце света.
«Понеже антихрист прииде ко вратам дворца, – писал вернувшийся из сибирской ссылки протопоп Аввакум, – и народилось выблядков его полная небесная…»
С душевным трепетом ступил в окаянный 1666 год и синбирский протопоп Никифор, знавший о предсказаниях Кирилла и о том, что на приход антихриста указывает число 666, упомянутое в «Откровении» Иоанна Богослова.
Немного лет прошло со дня счастливого 1648 года, когда он, молодой священник, стал служить в соборной церкви Живоначальной Троицы строящегося града Синбирска. Какие это были счастливые годы, наполненные смыслом ежедневного соприсутствия с Богом! Но явился Никон, затмил очи царю, встал с ним вровень, даже именовать себя стал Великим Государем, и вошли в русскую православную церковь разор и смятение.
Никифор вступил в новый год своей жизни с ощущением, что этот год будет его Голгофой, потому что решил стоять до конца за древлее благочестие, за истинную веру. Единственное, чего боялся поп, была его физическая слабость, он не знал, как достойно вынести мучения, которым его подвергнут. Не отречётся ли от своего решения после первого удара кнута, выдержит ли глад и холод, вынесет ли хоть малую толику страданий, которые уже испытали первые новомученики? Он искал опору в душе, сокрушался, что Бог не дал ему крепости в членах, а сотворил небольшим, мягкотелым, любящим покойную жизнь человеком. Но ещё он боялся, что на него крикнет какой-нибудь приезжий никонианский Пилат, и вздрогнет он от страха и онемеет от ужаса. Боялся он и за судьбу своих сыновей, которые служили с ним в храме. Их ведь тоже покарает антихрист Никон: сошлёт простыми иноками в дальний монастырь, а то и запечатает в подземную тюрьму.
Матушка протопопица уже два года как скончалась, похоронена возле церкви. И хорошо, что так, что не увидит она его близких страданий. Каждый день он проходит возле её могилки и целует деревянный крест. Часто сидит на скамеечке рядом, шепчет слова покаяния перед ней, горюет, что пережил её, голубку, дожил до лихолетья.
Старый друг Никифора, диакон Ксенофонт, отошёл от церкви, обмирщился. Как началась раскольничья замятня, ударился Ксенофонт в питие хмельное. Года два ещё служил, но как-то дыхнул на воеводу перегарищем, и тот, добрая душа, взял Ксенофонта в приказную избу, ибо грамотеем диакон был изрядным и языки местные знал.
Недавно пришёл Ксенофонт к протопопу вполпьяна, но рассуждал здраво. Сначала Никона всё поносил, не зная, что патриарх ждёт собора и суда над собой. Потом задал Никифору вопрос: почему нас называют раскольниками, мы ведь этот раскол не затевали? Греки, хохлы учёные, афонские старцы-сидни затеяли раскол, что-де русские молятся неправильно, а нам ведь и до их открытий хорошо было.
– Какая, скажи, разница, двугубую или трегубую аллилую петь? Двумя или тремя перстами креститься? Вот, дурак безграмотный перевёл вместо «смертию смерть поправ» – «смертию смерть наступив», так почто об этой глупости извещать весь крещёный мир и драку устраивать? Ну, выпороли бы толмача, и вся недолга. Так нет, кому-то умствовать захотелось!
