Роковое наследство - Феваль Поль Анри (список книг txt) 📗
– Напрасно вы притворяетесь удивленным. Впрочем, останься я в неведении, вы обманывали бы меня еще многие дни и месяцы! Меня бросало в жар при одной только мысли, что я могу пойти против воли моего отца, и сама я никогда бы не решилась порвать с вами, хотя это следовало сделать давным-давно. Да, я люблю вас как брата, но истинную склонность питаю...
– К этому негодяю, что живет тут напротив! – в негодовании воскликнул господин Ренье.
– Потрудитесь выбирать выражения.
– И не подумаю! Я убью его как собаку!
И пошел, и пошел... Долгое время разговор был довольно громким. Признаться, я все хотел заглянуть в замочную скважину, но не мог – в скважине торчал ключ.
Внезапно они перешли на шепот. Минут пять мне вообще ничего не было слышно. По отдельным долетевшим до меня фразам я понял одно: речь идет о покойном Винсенте Карпантье. Один раз мне даже показалось, что разговаривают они о нем как о живом. Господин Ренье чуть ли не крикнул:
– Нет! Он пока еще не сошел с ума!
И вот вместо брани и упреков я вдруг услышал объяснение в любви – да такое пылкое и возвышенное, какого не сыщешь ни в одной пьесе, пускай даже самой романтической. Ну, в любви-то, ясное дело, объяснялся господин Ренье, а прекрасная Ирен молча слушала, и только по ее редким репликам можно было догадаться, что она плачет.
Господин Ренье говорил, что помнит ее ребенком, что когда-то он склонялся над ее колыбелью, ожидая ее первой улыбки, что ее матушка была прекрасной и доброй женщиной, настоящим ангелом, и что теперь она, наверное, глядит на них с небес с глубокой печалью. В Италии, в Риме, продолжал он, ему доводилось слышать, как негодяи без чести и совести заманивают в свои сети юных девушек, и те потом умирают, ибо не в силах вынести мук и позора.
Уверен, что при этих словах он опустился на колени и принялся ломать руки. Я притаился у двери, и сердце мое сжалось от боли. Я вспомнил о том, как ухаживал за тобой, думал о своей любви.
– Любимая моя, девочка моя, опомнись, – нежно уговаривал он. – Бедное мое обманутое дитя. Я ведь вижу, что нынешняя история – это только предлог. Моя Ирен не могла поверить подобной глупости. Так скажи, в чем моя истинная вина перед тобой, и я постараюсь загладить ее, постараюсь развеять все твои сомнения и тревоги. Как бы ни было, судьба моя, счастье мое, я буду любить тебя всю жизнь! Ты для меня священна.
Ирен, любимая, дитя мое, сжалься! Клянусь, я все забуду, я ни словом не упрекну тебя. Я всех прощу, я никого не стану убивать. Чем больнее ты меня ранишь, тем сильнее моя любовь.
Не знаю, тронула ли читателя страстная речь Ренье в вольном изложении Эшалота, но сам рассказчик не смог сдержать рыданий, а госпожа Канада извлекла из кармана большой клетчатый платок и приложила его к глазам.
– И правда, – пробормотала она, – эти прохвосты способны приворожить кого угодно. Нелегко спастись от их сетей. Но что же дальше? Что же ему ответила бедняжка?
– Да так, ничего особенного, – отозвался Эшалот. – Я потом кое-что понял. Ее-то как раз не приворожили... Но вернемся к нашей истории. Расстались они довольно холодно. Девушка была непреклонна, а к господину Ренье вернулось самообладание, и он откланялся сдержанно, как подобает настоящему мужчине. Я едва успел юркнуть в коридорчик, так внезапно он распахнул дверь, собираясь уходить.
– Прощайте, Ирен, – проговорил он напоследок. – Завтра мы с вами увидимся в последний раз. Я принесу вам документы, доверенные мне вашим отцом. Ведь вы были совсем ребенком, когда с ним случилось несчастье.
И он стремительно удалился, ни разу не оглянувшись. Эшалот замолчал.
– Значит, фарс закончен, и это развязка? – грозно спросила укротительница.
– Ах, если бы! – горестно вздохнул Эшалот. – Нет, это еще не все. Это всего лишь конец моей истории. Готов поклясться чем угодно: к дальнейшему я непричастен. А потому окончание истории для меня не так ясно, как ее начало. Я могу строить различные предположения, но что-либо утверждать не берусь. Ты, вероятно, помнишь... фу, что же я за дурак! – само собой помнишь, в какую ловушку угодил твой красавец лейтенант Морис Паже на улице Оратуар. Ну, когда на него повесили убийство человека с тростью, наполненной бриллиантами...
– Трость с набалдашником из слоновой кости! – воскликнула укротительница. – Неужели и господина Ренье погубили так же?!
– Ну, не совсем так. Видишь ли, обычно у Черных Мантий задействована целая труппа, а тут был всего один участник; впрочем, так сказать, манера исполнения очень похожа.
Для начала я должен сообщить, что наш дом – то есть оба двора и три флигеля – образуют вместе нечто вроде маленького провинциального городка. Стоит возникнуть слуху, как его тут же повсюду разнесут. Итак, на следующий день после печального события я спускаюсь вниз и слышу, что вокруг только и говорят, что о ссоре между прекрасной Ирен и господином Ренье. Откуда все узнали об этом? Я был единственным свидетелем и никому, даже моему патрону, не сказал ни слова. Разумеется, наши кумушки перетолковали все вкривь и вкось. Болтали даже, что художник вышел от девушки в страшном гневе, бормоча: «Проклятье! Я задушу ее своими руками!» – или что-то столь же мерзкое.
Об их ссоре говорил весь квартал. Еще бы! Ведь прекрасная Ирен до сих пор не подавала ни малейшего повода для пересудов. Представляешь, с какой радостью принялись дамы сочувствовать ей, то и дело подпуская всяческие шпильки. Ведь женщины, кроме, разве что, тебя, Леокадия, тебя, которая во всем превосходит свой пол, обожают перемывать косточки той, что до этого была безупречна. Их прямо хлебом не корми, а дай только посплетничать.
Бедная Ирен, само собой, не знала, кого это так оживленно обсуждают все соседи. Что же до моего патрона, то он целый день был безмятежно спокоен, а вечером отправился к опечаленной красавице-вышивальщице. Ушел он от нее буквально за минуту до того, как появился верный своему обещанию Ренье с бумагами.
Говорят, медики изобрели в прошлом году лекарство, которое погружает человека в сон, не причиняя ему вреда. Я когда-то был помощником аптекаря, но в мое время эфир использовали только как средство против истерик и других нервных припадков. Так вот, когда господин Мора выходил из комнаты Ирен, от него сильно пахло эфиром. Он позвал меня к себе, и я мельком увидел в полуоткрытую дверь – а может, мне это лишь показалось, – что в комнате у Ирен сидят два каких-то незнакомца, а сама она, бледная как полотно, лежит на полу около своей кровати. Мурашки забегали у меня по спине. Мною почему-то овладел дикий страх, но я не решился задать ни одного вопроса.
Едва за нами закрылась дверь квартиры господина Мора, как на лестнице раздались шаги господина Ренье. Все это время я наблюдал за своим патроном. Сначала он прислушивался, а потом, хотя ничего не было слышно – повторяю, ровным счетом ничего, – вдруг истошно завопил:
– Мерзавец! Он убивает Ирен! Полиция! Я бегу за полицией!
И выскочил в коридор с криком: «Помогите!»
В одно мгновение лестница была буквально запружена народом, люди спешили сюда, отталкивая друг друга и крича:
– Помогите! Прекрасную Ирен убивают! На помощь!
VII
РЕНЬЕ ПОПАДАЕТ В ЛОВУШКУ
– Сбежавшиеся на крик соседи, – продолжал Эшалот, – разумеется, не подозревали ни о каком обмане, но чтобы расшевелить всех этих бездельников и быстро собрать их в одном месте, понадобилась, вероятно, упорная работа нескольких человек. В общем, я думаю, господин Мора, выплачивал жалованье не только мне. Да, что говорить – все тут было разыграно как по нотам, и спектакль удался на славу.
Когда я вышел на площадку, то увидел, что дверь в комнату Ирен распахнута, господин Ренье лежит на полу, а один из тех незнакомцев, которых я заметил раньше, поставил на горло ему колено. Юная Ирен по-прежнему была в глубоком обмороке. Наверное, во время свидания господин Мора дал ей вдохнуть того самого снадобья и она лишилась чувств; к ней в комнату тут же проникли те двое, дождались там Ренье и набросились на юношу, застав того врасплох.
