Башня преступления - Феваль Поль Анри (онлайн книга без TXT) 📗

И вот, на вершине своей славы, старуха столкнулась с неожиданным унижением.

Этот увалень в лохмотьях назвал ее «матушкой» перед всеми этими слугами, графинями, виконтом, дамами из Парижа и прочими благородными особами. Гнев охватил все ее существо. Не будем забывать, что старуха была одержима смешной и грустной – но при этом самой настоящей – манией величия.

Это было безумие по-своему сильной женщины, которая, стоя по горло в грязи, проявляла чудеса изворотливости, чтобы увеличить свое богатство.

Матюрин не стыдилась себя самой; она прекрасно сознавала, что отталкивающе уродлива и часто смешна; она догадывалась, что ее шутовство внушает – или способно внушать – ненависть. И все же старуха прямо шла своей дорогой, высоко подняв голову. Она не собиралась шутить. Она не питала никакого доверия к этим прекрасным дамам и благородным слугам, которые оказывали ей почести, получая взамен наличные. Нет, она умышленно топтала своими тяжелыми сабо гордость всех тех блестящих господ, которые были для нее идеалом элегантности и изысканности.

У нее было достаточно ума, у этой чудовищной старухи, чтобы играть на контрастах…

В ее пухлых руках сверкало золото, она хорошо помнила об этом и дерзко позволяла превозносить себя – прямо здесь, в мерзости и грязи, превратившись в одного из тех жутких идолов, что внушают страх коленопреклоненным китайцам.

Однако Матюрин стыдилась своего сына, этого несчастного, ни в чем не повинного парня, нескладного, худого, хромого, оборванного, голодного. Фермерша всю жизнь колотила бедолагу.

А теперь она его ужасно стеснялась.

Он знать не знал о богатстве матери. Вид парня вызывал отвращение и жалость. Его ни во что не посвятили, и он искренне считал себя нищим. Лишь его редкие появления на ферме омрачали триумф Матюрин; само существование сына казалось теперь старухе оскорблением и позором.

Она резко захлопнула крышку своего ларя и выпрямилась во весь рост. Ее седые волосы встали дыбом на уродливой голове.

– Ох! Ох! – хрипло застонала Матюрин, с трудом сдерживая ярость. – Вы не хотите прогнать моего негодника!

Вы правы: если бы я пожелала, он был бы вашим господином! А теперь убирайтесь отсюда, да поживее! В вас больше не нуждаются! Я сама разберусь со своими делами. Ты, колченогий, пошевеливайся! Входи, говорю! Черт побери! Мы посмотрим, кто тут хозяин!

И молодой парень, и парижане молча повиновались старухе.

Несчастный увалень, прихрамывая, вошел в комнату.

Голова его была непокрыта; в искалеченной руке он держал свои сабо.

– Закрой дверь, Винсент Горэ! – приказала ему Матюрин, как только «свита» покинула спальню.

Парень захлопнул дверь, дрожа всем телом.

Снаружи, за этой дверью, лица парижан мгновенно преобразились. Графиня де Клар улыбалась виконту Анни-балу, который говорил ей:

Дорогая, император Веспасиан [18] рехнулся в тот день, когда произнес свои знаменитые слова: «Деньги не пахнут». Каковы наши планы на это утро?

Мы ищем того, на кого можно будет потом свалить всю вину, – спокойно отозвалась бывшая Маргарита Бургундская.

Аннибал понюхал флакон духов, который держал в руке.

– Отлично! Отлично! – прошептал виконт, по-прежнему ослепительно улыбаясь. – Матереубийство, я думаю? Мы будем действовать решительно, душа моя!

Маргарина поманила пальцем Кокотта и Пиклюса, которые любезничали с фрейлинами.

Найдите трех или четырех крестьян, – распорядилась она. – Нам нужны свидетели.

Отлично! Отлично! – повторил Аннибал. – Я понимаю. Друзья мои, приводите полдюжины. И возвращайтесь побыстрее: там уже начинают спорить; скоро дело дойдет до драки.

Я, – похвастался Кокотт, – уже был сегодня утром в Мортефонтэне и показал Трубадуру Терезу Сула. Дело движется.

И, выйдя из дома, Кокотт с Пиклюсом зашагали к деревне.

Графиню Корона все это совершенно не интересовало. Она удалилась, печальная и поникшая от страшной усталости, даже не сказав «до свидания» своей приятельнице, мадам де Клар.

– Она, – усмехнулась Маргарита, указывая на графиню концом своего веера, – стала бы настоящей святой, если бы на ней не лежало пятно первородного греха.

Аннибал поцеловал мадам де Клар руку, произнес несколько пошлых итальянских комплиментов и тоже ушел.

Бедный священник поплелся в другую сторону, читая на ходу свой требник.

В комнате с низким потолком остались мать и сын.

Все знают, как освещаются нормандские фермерские дома: практически весь свет проникает в них через распахнутые двери; если же дверь закрыта, то в помещении становится почти темно.

Ля Горэ по-прежнему опиралась на крышку заветного ларя. Несчастный Винсент, тяжело вздыхая, теребил завязки своих сабо.

Парень действительно был жалким созданием. Матюрин прикончила бы его одним ударом своего волосатого кулака.

– Итак, ты разбил посуды на тридцать пять су, идиот? – грозно осведомилась она.

– Да, матушка, такой уж я невезучий, – жалобно проскулил Винсент.

– И ты явился просить их у меня, эти тридцать пять су? – мрачно спросила старуха.

– Да, матушка, чтобы немного поесть и выпить, – объяснил парень, затравленно глядя на нее.

Ля Горэ сунула руку в простенок и извлекла оттуда бутылку.

– Это – лекарство, – проворчала она в качестве похвалы любимому напитку. – Тебе оно пошло бы во вред, слюнтяй. А для меня – сплошная польза.

И старуха сделала большой глоток прямо из горлышка.

Ее гнев немного остыл.

Она не относилась к своему сыну слишком плохо, когда тот был маленьким. Его колотили лишь в те дни, когда он воровал черный хлеб, и за исключением пальцев, перебитых по самой серьезной причине, парню никогда ничего не ломали, кроме ноги, искалеченной топором нарочно, чтобы уберечь его от армии.

Мы не преувеличиваем: Матюрин вовсе не была законченной злодейкой. Если бы она встретилась со своим колченогим сыном на дороге, один на один, она наверняка поцеловала бы его; возможно, она даже дала бы ему мелкую монетку, сэкономленную в табачной лавке.

Но появиться в лохмотьях перед людьми, которые говорили Матюрин: Ваше Королевское Высочество!

Ну, ничего. Буря улеглась. Матюрин соображала, как ей накормить и напоить сына, да еще дать ему тридцать пять су – и не прослыть при этом слишком богатой.

– Сынок, – проговорила старуха уже гораздо более спокойным голосом, – я всегда все хорошенько продумываю, хотя этого, может, и не видно. И сейчас я прикидываю, где мне найти сразу столько денег.

Мы уже знаем, что убогий Винсент не мог соображать сам. Его научили. Кто? Не у несчастного дурачка надо было спрашивать об этом.

На свою беду он пожал плечами и ответил:

– О, ля, ля! Матушка, для вас это совсем небольшие деньги. Подумаешь, тридцать пять су! Говорят, что у вас – сотни и тысячи ливров, и вам принадлежит все вокруг.

Руки старухи вновь сжались в кулаки.

– Кто это говорит? – спросила она со вновь пробудившимся гневом.

– Люди! – беспечно ответил Винсент.

– Люди, сынок? – произнесла Матюрин с обманчивой мягкостью. – А ну-ка, подойди ко мне, мой цыпленочек, и расскажи, что говорят люди.

– Да я и сам, – продолжал парень, – только что видел в вашем ларе… О, ля, ля! Он же, матушка, набит до краев! Там – франки, экю…

– Ага! – проскрежетала Матюрин. – Ты, стало быть, видел, что у меня в ларе? А известно ли тебе, сынок, что все это принадлежит тем господам и прекрасным дамам, которые только что вышли отсюда?

– Ну, ну, матушка, – ответил парень, улыбаясь с хитрым видом. – Вы же называли их своими слугами!

Все так и было – но не надо говорить правду королям!

Матюрин никогда не отличалась мягкостью нрава; возражать фермерше могли только те, кого она считала сильнее себя. А с того момента, как старуха приблизилась к подножью трона, она не переносила больше и намека на противоречие.

И теперь она бросилась на сына, который все еще простодушно смеялся над ее ответом; вырвав из рук парня сабо, она начала от души дубасить несчастного.