American’eц (Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий
— Коварством вашего благородия, — ответил тот. — Им грех упускать случай с колюжами поквитаться. Катлиан-то всё норовит окрестные племена под себя подмять, никому житья от него нет. А вы, значит, колюжей из крепости выманиваете. Тут наши-то и перебьют их с вашей помощью. На всём побережье враз легче дышать станет!
Лисянский возмутился: ни о каком коварстве речи не было! Слово русского офицера нерушимо — если он обещал заключить мир и отпустить всех из крепости, значит, так тому и быть.
— Переведите! — потребовал капитан. — Желаю, чтобы они наверняка это знали.
Охотник, пожав плечами, поговорил со старшинами племён и вернулся к Лисянскому.
— Перевести-то я перевёл, — сказал он, — но проку немного. Они только пуще радуются. Мол, ваше благородие мало того, что коварный, так ещё и хитрый, и осторожный. Даже своим не доверяет.
Капитан в сердцах плюнул — и за ожиданием вестей из крепости вынужден был смотреть, как несколько сотен алеутов на байдарах отправились к берегу и разбрелись по лесу вокруг Шисги-Нуву. По прошествии времени они высыпали обратно на берег, взяли байдары и поволокли вверх по течению речки, откуда вчерашним днём атаковал их Катлиан. Спустя ещё час-другой байдары сплавились по речке и вышли в залив, снова укрывшись за кораблями, по-прежнему выстроенными в линию. Лисянский удивился, услыхав, как из крепости алеутов провожают воем, и заметил, что лодки чем-то нагружены.
— Алеуты погреб колюжский нашли, — пояснил охотник. — Склад рыбы вяленой. Почитай, полтораста байдар забрали, всё подчистую. Знамо дело, взвоешь тут: раньше у колюжей только пороха не было, а теперь и жрать нечего.
Капитан возмущённо заявил:
— Это никуда не годится! Мы не грабители, и голодом уморить никого не собираемся. Пускай вернут рыбу.
— Воля ваша, — отвечал ему промысловик, — но я и переводить не стану. Это их добыча. Колюжи поступили бы так же.
— Хорошо, — сказал Лисянский, — пускай хотя бы часть вернут.
Охотник только помотал головой.
Вопреки опасениям капитана, который думал, что захват рыбы ожесточит колюжей, те сделались более сговорчивыми. Вскоре из Шисги-Нуву снова прибыли три тойона, с которыми Лисянский обсудил процедуру сдачи. Он хотел быть уверен, что все индейцы согласны прекратить войну. Условились так: ночью население крепости особым воем подаст знак перемирия, и русские ответят на него троекратным «ура». Тогда до рассвета колюжи смогут готовить лодки, чтобы с первыми лучами солнца выйти из центральных ворот, освободить пленников — и самим беспрепятственно отправляться к месту новой стоянки.
Вечером Лисянский сказал Арбузову и Повалишину:
— Офицерское слово нарушать не позволено никому. Когда индейцы начнут грузиться в свои пироги, алеуты захотят на них напасть. Я к старшинам пойду, а вы будьте наготове, велите зарядить орудия и канонирам по местам стоять. Старшин я предупрежу, что мы расстреляем любого, кто посягнёт на колюжей. Довольно с них награбленной рыбы. Не хватало ещё, чтобы другие индейцы по всему побережью против нас поднялись. Мы-то уйдём, а Русская Америка останется. Ни к чему врагов для неё плодить по дурости и жадности чужой.
Над заливом повисла тихая ночь. Только изредка где-то на берегу среди леса ухал филин, да шальная утка трещала в тумане крыльями, перелетая с места на место. Осенняя сырость незаметно пробирала холодом до костей. Лисянский, набросив на плечи шубу, ждал на юте и порой подносил к глазам хронометр в ожидании условленного знака.
— У-а-у! — послышалось из крепости около полуночи. — У-а-у! У-а-у!
Индейский хор на сотни голосов сообщал о наступлении мира.
— Свистать всех наверх! — скомандовал капитан, и матросы, выстроившись на шканцах, в четыре десятка глоток что было сил рявкнули:
— Ура! Ура! Ура-а-а!
Лисянский ждал от колюжей хитрости — думал, что те не станут дожидаться утра и поспешат уйти из крепости затемно. На такой случай он велел держать наготове шлюпки, чтобы поскорее забрать пленников, и промысловикам наказал не дремать…
…но время шло, а ворота крепости оставались закрытыми. Уже и небо с востока порозовело, и солнце поползло на небо, понемногу разгоняя ночной туман. За крепостью стали видны горы, поросшие лесом; в утренних лучах весело зазеленели по берегу сосны; минул час, другой…
Давно пришла пора индейцам выходить из Шисги-Нуву, но цитадель смотрелась такой же безжизненной, как в первый день, когда увидел её Лисянский.
Старшина охотников расположился с капитаном на борту «Невы» и набивал очередную трубку дарёным бразильским табаком.
— Вороны, — молвил он, пустив клубы душистого дыма. — Однако, не к добру.
И верно, над крепостью реяла большая стая ворон, которых прежде не было. Грай стоял на всю округу, а невесть откуда налетали всё новые и новые птицы.
— Всем, у кого есть ружья, в шлюпки и на берег, живо! — скомандовал Лисянский.
Командовать высадкой двух сотен человек был назначен лейтенант Арбузов; раненого Повалишина капитан в дело не пустил. За стрелецкими лодками осторожно потянулись байдары алеутов и остальных туземных союзников. Оставшиеся на кораблях напряжённо ждали, как Шисги-Нуву встретит новый приступ. Лисянский терялся в догадках.
— Не понимаю, — сказал он старшине охотников, — почему колюжи не выходят из крепости? Почему нарушают условия перемирия? Мы же договорились! Я им слово дал…
— Известное дело, каждый о других по себе судит. — Старшина посасывал трубку и щурился от едкого дыма. — Они алеутов хорошо знают, сами такие же, и от вашего благородия тоже ничего, кроме коварства, не ждут.
Воины Арбузова на берегу взяли ружья наизготовку и начали опасливо приближаться к крепости, готовые открыть огонь при первом появлении врага. По команде лейтенанта несколько особенных смельчаков побежали вперёд и, достигнув стены, прижались к брёвнам палисада. Отдышавшись, они прокрались вдоль частокола к воротам и через щель заглянули внутрь…
Катер с Лисянским был на берегу через несколько минут. Ворота открыли, и отряд вошёл в пустую крепость. Вдоль фасадной стены один к одному лежали несколько десятков обезглавленных тел, завёрнутых в меховые плащи.
— Однако спешили очень, — заметил кто-то из кадьякцев, а охотничий старшина, который неотступно следовал за капитаном, пояснил:
— Это которых вчера убили. Кто на войне погиб, того полагается в пепел обратить. Но тут жечь не стали, только головы унесли. В волосах-то душа живёт, по-ихнему… Спешили, точно. И внимание кострами привлекать не хотели.
Лисянского провели к дальней стене — под ней обнаружился подкоп, ведущий к лесу. Промысловик оказался прав: индейцы насчёт миролюбия других туземцев не обольщались и предпочли скрытно покинуть Шисги-Нуву. За время после полночного воя, которым колюжи дружно согласились на перемирие, они отошли уже по меньшей мере десятка полтора вёрст от крепости.
— Ваше благородие, — позвал Арбузов капитана, — там… извольте взглянуть.
Между внутренними строениями крепости во множестве лежали убитые дети и собаки, все с перерезанным горлом. Лисянский обмер и перекрестился.
— Господи, какое варварство… Детей-то зачем?
— А чтоб не выдали, — безучастно сказал охотник. — В крепости-то всё равно, пусть их плачут, и морды собакам перемотать можно. Только собаки, ваше благородие, по дороге кусты метят. Как следы ни заметай, ни путай, по их запаху беглецов найти можно. Опять же, с малыми детьми быстро не пойдёшь, а как заплачет кто из них невзначай — издалека слыхать. Колюжи погони нашей боялись, вот и порезали всех. Ищи-свищи теперь.
— Господи, господи, — продолжал креститься Лисянский.
В одном из строений взаперти нашлись эскимоски с алеутками — пленниц крепко связали, но пощадили, чтобы не обозлять врагов пуще прежнего. При виде спасённых у капитана в самом деле немного полегчало на душе. Охотник продолжал ходить следом, улучил этот момент и попросил без изысков:
— Дозвольте людишкам пограбить маленько, ваше благородие. Колюжи-то всю рухлядь свою и запасы бросили. Не пропадать же добру.
