Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс (чтение книг TXT) 📗
Вечером Бабур долго не мог вернуть себе хорошее настроение. Даже лицезрение Хумаюна и его братишки Камрана с мягкими темными волосенками на головке, рожденного Гульрух всего два месяца назад, но уже крепко схватившего отца за большой палец, не смогло отвлечь его от угрюмых раздумий. Не удалось это и жаркому, податливому телу Махам. Готов он к этому или нет, но надвигалась буря, и от решений, которые он примет, зависело, чем все обернется: блестящей победой и бессмертной славой либо поражением и неминуемой смертью, не только для него, но и для всех его близких…
Спустя месяц Бабур получил возможность убедиться в бренности земного существования, чего никак не предвидел. Тело Исан-Давлат на погребальных носилках казалось маленьким, словно детское. От простого хлопкового савана исходил запах камфары, в которой женщины омыли ее тело. Глядя вниз на тело бабушки, Бабур не мог скрыть слез.
Он почему-то всегда воспринимал ее силу и решимость как нечто само собой разумеющееся, что всегда было и будет, и сама мысль о том, что она нежданно-негаданно скончалась во сне, даже без последнего слова, которое непременно было бы приказом либо советом, казалась нелепой. Но теперь, воспроизводя перед мысленным взором последние месяцы, он видел, что некие признаки имели место — какая-то нерешительность и суетливость, никогда не наблюдавшиеся прежде. Временами ее начинала подводить память: все, что касалось детства Бабура, она помнила во всех подробностях, но, когда речь заходила о вчерашних событиях, на чело ее порой набегала туча.
Жизнь без нее казалась немыслимой. В самые отчаянные дни именно на бабушке держалась вся семья: ее рассудительность, здравый смысл и, главное, отвага были для всех опорой. А теперь, совсем скоро, ему предстояло встретить без нее, может быть, тяжелейшее испытание в жизни.
Бабуру вспомнилось, как ему, юному, Исан-Давлат говаривала:
— Никогда не бойся своих амбиций, смело смотри им в лицо и добивайся своего. Помни: нет ничего невозможного…
По сигналу Бабура трое ее старых слуг, одетые, как и он, во все темное, склонились и приподняли за края похоронные носилки. Подняв их на плечи, они медленно двинулись по темной каменной лестнице, что вела из ее покоев, а вдогонку им неслись причитания и плач Кутлуг-Нигор и остальных женщин. Ее вынесли на залитый солнцем двор и уложили на запряженную лошадьми повозку, обтянутую ярко-красной тканью. То был ее любимый цвет, цвет ее предка — великого Чингисхана.
Сопровождаемый муллами, придворными и военачальниками, Бабур следовал за повозкой, провожая Исан-Давлат в последний путь. С согласия матери он решил похоронить ее на склоне холма, в саду, среди фруктовых деревьев, цветов и журчащих ручьев. Когда ее опустили в мягкую, плодородную землю и отзвучали последние молитвы за упокой ее души, он повернулся к участникам траурной церемонии.
— Она была истинной дочерью Чингиса. Отвага никогда не покидала ее, а уныние она считала грехом. Я никогда не забуду ее, а после того, как повергну врагов в прах, непременно вернусь сюда, дабы поведать ей о содеянном, и испросить ее благословения.
«По крайней мере, она ушла в мир иной, так и не услышав о страшном бедствии, обрушившемся на их царственных родичей из Герата», — подумал Бабур несколько недель спустя, пытаясь осмыслить услышанное от Байсангара.
— Это чистая правда, повелитель. Герат захвачен узбеками. Тридцать тысяч воинов Шейбани-хана скатились со склонов горы Мухтар, как лавина. Правящая семья бежала в крепость Ала-Оорган, однако подкрепление, вызванное владыкой, было отрезано врагом и не успело туда добраться.
— И что стало с нашими родичами?
Байсангар закусил губу.
— Шейбани-хан, осадив крепость, сделал подкоп с примыкавшего к ней конского рынка и обрушил участок стены. Узбеки устремились в брешь. Короче говоря, всех членов правящего дома мужского пола, включая детей, перебили. Шейбани-хан лично схватил самого маленького из них за лодыжки, с размаху расшиб его голову об одну из каменных гробниц его предков и бросил тело туда, где уже валялись трупы остальных. А потом приказал сжечь крепость, оставив тела внутри…
— А что с женщинами?
— Говорят, всех захваченных в крепости, от юных и невинных до уже имевших внуков, заставили танцевать голыми на пиру перед его пьяными вождями. Те дрались между собой за право обладать самой красивой, а поскольку некоторые не могли дотерпеть до конца празднества, то наслаждались доставшимися им женщинами прямо там, при всех.
Кулаки Бабура сжались так, что, казалось, костяшки вот-вот прорвут кожу.
— Что с Гератом?
Обычно невозмутимое лицо Байсангара исказила гримаса боли.
— Он полностью разорен. Мужчин перебили, женщин отдали на потребу дикарям, детей продали в рабство. Мой родич, тот самый, который вырастил Махам, убит. С особой злобой Шейбани-хан обрушился на мудрецов и ученых. Сегодня к нам прибыл караван, доставивший тех немногих из служителей медресе Герата, кому удалось спастись. Один из них, поэт, рассказывает, что все книги в библиотеках изорвали в клочья, а одному несчастному ученому пихали вырванные страницы в рот, пока тот не задохнулся, а Шейбани при этом смеялся и спрашивал: «Ну, и каково это: питаться одной поэзией?»
Бабур был подавлен рассказом Байсангара, но отнюдь не удивлен. С того момента, как он узнал, что его посланцы были перехвачены, он знал, что скоро нагрянет беда. Ну а что было бы, сумей он предостеречь своих родичей в Герате? Так или иначе, их изысканный, утонченный мир воздушных дворцов, старинных мечетей и медресе был разрушен до основания свирепым варваром. Отец Бабура порой заговаривал об этих дальних родичах, с которыми никогда не встречался. Он посмеивался над их любовью к роскоши и одержимостью красотой, над нехваткой подобающей каждому мужчине воинственности и боевых навыков. Особенно потешал его их изнеженный двор, где писатель пользовался большим почетом, чем воин, а поэты воспевали не подвиги и победы на поле боя, а сочность хорошо прожаренного гуся или вкус вина, которое они называли «водой жизни».
Но были ли они действительно так глупы, гадал Бабур, если им удалось безмятежно просуществовать до сего времени? Да, их постигала беда, но ведь не их одних. Бабур вдруг потрясенно осознал, что после того как Фергана, Самарканд, Кундуз, Хорасан и Герат пали под натиском узбеков, он остался единственным живым правителем из династии Тимуридов. В этом можно было увидеть священную миссию, дополнительную ответственность за сохранение всего рода. Вне зависимости от состояния войск, наличия припасов и снаряжения, ему в скором времени придется выступить против Шейбани-хана, чтобы спасти то, что осталось от мира Тимура, либо погибнуть.
Сообщение о том, как обошлись узбеки с семьей правителя, особенно с женщинами, скорее всего правдивое, снова заставило его с болью вспомнить о Ханзаде. Жива ли она? Он долго успокаивал себя тем соображением, что для узбеков, как возможный предмет для торга, живая она представляет собой большую ценность, чем мертвая. В этом же он снова и снова пытался убедить свою матушку. Теперь, когда ее мать умерла, Кутлуг-Нигор вбила себе в голову, что непременно должна снова увидеть дочь, и Бабур, конечно же, не мог поделиться с ней своими мрачными подозрениями насчет того, что, возможно, Шейбани до сих пор не дает покоя пережитое им в детстве, в Самарканде, а потому он получает особое удовольствие, подвергая поруганию, мукам и смерти других. Особенно Тимуридов.
— Повелитель!
Встревоженный голос Байсангара оторвал его от раздумий. Бабур выпрямился.
— Я не собираюсь ждать, пока Шейбани-хан двинет свою орду на Кабул. В течение недели мы выступим против него, каковы бы ни были к тому времени наши силы. Сколько у нас сейчас воинов?
— Около восьми тысяч.
Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с узбекской ордой, но что там говорила Исан-Давлат? «Не смей отчаиваться, пока дышишь».
— Я должен привести в действие давно вынашиваемые планы противоборства с Шейбани-ханом. Разошли гонцов сегодня же во все племена — даже к неверным. Скажи, что все добровольно отправившиеся в поход будут на пять лет освобождены от подати зерном и скотом, не говоря о том, что я хорошо заплачу. Пусть им расскажут о случившемся в Герате и напомнят, что Шейбани-хан — наш общий враг. Он истребляет всех, кто не узбек…
