Перешагни бездну - Шевердин Михаил Иванович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— И у тигра нарывает лапа... тигр лежит в берлоге, отлеживается... А нам нельзя... Паршивый чиряк мешает сесть в седло я ехать... ехать надо немедленно. И... сейчас.
В затруднительных обстоятельствах Алимхан начинал заикаться, и речь его делалась еще невнятней. Глазами Бадма показал на одеяла:
— Прикажите вашей... покинуть комнату, и я посмотрю, что можно сделать.
Эмир забавно всплеснул своими пухлыми ладошками, и из горла его вырвались всхлипывающие звуки. Он смеялся. Ему вторил смех под одеялом. Из-под него высунулось улыбающееся милое личико.
— Да нет у него... хи-хи,— смеялась женщина,— у него нет чиряка...
Так они и смеялись — эмир и его юная наложница, прятавшаяся под одеялом, а доктор Бадма стоял с отсутствующим, полным равнодушия лицом. Наконец эмир, все еще давясь и всхлипывая, протянул, заикаясь:
— Она... э... могла убедиться... У повелителя нет никаких чиряков... хэ-хэ. Надо, чтобы все думали: у эмира — чиряк. Все думают: доктор приказал — лечиться, эмиру ехать нельзя на охоту. Эмир лежит в постели больной... А мы едем. Лошади готовы... Государственная тайна зовет... Едем предотвратить каприз судьбы... Едем... Оставляю, бадахшанскую гурию и еду... Прелестную свою утеху бросаю в час наслаждения и... еду...
Его так распирало от желания показать, какой он великий государственный деятель. Даже соблазн наслаждений не может отвлечь его — эмира Бухары — от дел государства.
И пока они шли по каким-то, узким и темным переходам во внутренний двор, Сеид Алимхан бормотал беспорядочно что-то про великие и тайные дела, о которых никто, и прежде него язычник Шоу, не должен знать, и о том, как государственным деятелям древности приходилось забывать о себе ради государства...
Эмир сел на коня, Бадма тоже вдел носок сапога в стремя и вскочил в седло, так и не зная, куда они едут и зачем? Они ехали в свежем сумраке близящегося утра. Аспидно-темные громады гор дышали в лицо прохладой, от которой приходилось поеживаться. Кони громко звякали подковами по камням, а эмир все бормотал:
— Не можете отказаться ехать... Вы поступили на службу ко мне... обязаны ехать... Когда понадобится палван, приходится ехать за ним в Индию... Ни слова возражений... Сытая собака делается непослушной... Но...
Ехали они не по шоссе, а боковыми тропами и тропинками долины Пянджшир. Эмир явно предпочитал поменьше встречаться с солдатами и жандармами, посты которых стояли со времени мятежа кухистаицев во всех населенных пунктах. Правда, и на проселках кортеж всадников не раз наталкивался на грозные окрики: «Стой! Стреляем!», но слово, которое тихо произносил каждый раз Начальник Дверей, оказывалось чудодейственным. Их пропускали беспрепятственно.
Путь в здешних горах не слишком утомителен. Но все же ехать весь день без привалов нелегко. Бадма держался впереди с начальником охраны и лишь изредка поворачивался, чтобы взглянуть на эмира. После бессонной ночи Сеид Алимхан выглядел даже бодрее, чем обычно. Его одутловатое мучнистое лицо оживилось чем-то вроде румянца, а черные глаза поблескивали, и в них читался неподдельный интерес. Вот что делает свежий воздух Пянджшира! Нет, эмир отличный всадник, природный кавалерист. И если бы не лень, распущенность, вряд ли он заслужил пренебрежительные отзывы, которые часто приходилось слышать Бадме еще задолго до того, как он приехал в Кала-и-Фатту.
Или постоянные ссылки на нездоровье и недомогание напускное? Ежедневно, ежечасно Бадме приходилось слышать от самого эмира: «Работать... не могу... думать не могу... От бумаги сон... зевота. Сухотка в позвонках, наверное, есть. Разум мой... сон». Эмир прерывал курыныш — аудиенщш, прикладывал ладонь ко лру и стонущим голосом ныл: «Головка болит». Это служило знаком Начальнику Дверей, и тогда тот спешил выпроводить посетителей, сколь бы важны они ни были: «Курыныш откладывается!» Особенно часто у эмира начинала «болеть головка», когда к нему являлся чиновник местного правительства или посланец из Пешавера. Бадме тогда приходилось слышать раздраженные замечания: «Да он раскис, ваш эмир. На что он способен?»
Но разве размазня, окончательно разленившийся человек погнал бы с гиканьем коня по песчаной отмели, открыл бы стрельбу прямо с седла по стаду джейранов, и притом меткую стрельбу.
— Осторожность! — вдруг вслух сказал Бадма, и трясшийся на смирном коне Начальник Дверей с недоумением глянул на него.
Уже совсем поздно эскорт эмира с шумом, возгласами, конским ржаньем въехал в горное таджикское селение, где-то на границе Пянджшира и Кух-и-Дамана. При буйно плещущемся огне костров и факелов Сеид Алимхан ловко соскочил с коня и быстро пошел к лестнице в михманхану. Он нисколько не походил на утомленного многочасовой скачкой по долинам и перевалам путешественника.
И еще бросалось в глаза одно обстоятельство. Про Сеида Алимхана и враги и друзья говорили: «Он и тени своей боится». Но в пути эмир не прятался за спины своих стражников и порой опрометчиво рвался вперед. Да и сейчас, когда тьма окутывала скалы и перевальные тропы, полные подозрительных теней, он въехал в селение без предосторожностей. А ведь за низкими каменными заборами могли прятаться недруги.
Из высоких ворот выбежали какие-то чалмоносцы. Оживленно размахивали руками и кричали:
— Индус уехал со своими по северной тропе.
Послышался сдавленный голос Алимхана:
— Проклятье!
Раздвигая толпящихся во дворе и на лестнице вооруженных людей в халатах и лисьих шапках, эмир решительно поднялся на балахану и вошел в помещение.
Бадма не знал, куда они приехали. Его больше интересовало удивительное превращение, происшедшее с «разжиревшим сусликом», каким характеризовали все Сеида Алимхана.
И когда из темноты вдруг выдвинулся и приветствовал их почтительным мусульманским приветствием Сахиб Джелял, тибетский доктор показал глазами на балахану и предостерег:
— С ним придется еще считаться.
— Ваше лечение сказывается,— усмехнулся Сахиб Джелял.— О, энергия еще понадобится их высочеству.
Утром Шоу поднял страшный шум. Наивную хитрость Алимхана с чирьем он раскусил сразу же. Едва ему сказали о болезни эмира и отмене охоты, он вскочил на коня и со своей охраной помчался в горы искать лагерь Ибрагимбека. Шоу решил во что бы то не стало опередить эмира.
ВСТРЕЧА НА OXOTЕ
Совести у него на грош. Но для чего ему этот грош,
если можно его обменять на золото?
Фараби
Вражда меж двух людей — огонь, а зловредный
сплетник уподобляется подносчику хвороста.
Ахикар
В поясном поклоне ловчий снял с руки Сеида Алимхана охотничьего ястреба и, пятясь, отступил по траве на два шага.
— Иди, Сагдулла!.. Ловчая птица... зверя... хватает хорошо... Дай порезвиться... посмотрим...
— О, ваше высочество, взлетит он, подобный славе вашей, господин.
Беркут захлопал сильными крыльями и заклокотал, вроде понял. Сагдулла сорвал красный с бубенчиками колпачок с головы птицы, вскочил в седло и гикнул. Из-под копыт брызнули комья зеленого дерна, и всадник кинулся карьером поперек прибрежной луговины.
— Занятия для эмиров! — заметил индус в малиновой чалме.— Исламскими хадисами охота с ловчими птицами дозволена, если не ошибаюсь...
— Ошибки нет... можно... поощряется...
Самодовольная усмешка вздернула губы Сеида Алимхана. Он проследил за быстро удаляющейся фигурой всадника и перевел взгляд на верблюжий горб холма, где в знойной мари маячили охотники его свиты. Густо-синяя небесная твердь прижималась к пустынной долине, к серо-желтым бокам Гиндукуша, в ущельях которого темными пятнами прятались плоскокрышие селения пянджширцев.
