Каперский патент (ЛП) - О'Брайан Патрик (книги .TXT) 📗

Утром Стивен услышал движение и спросил:

— Диана, радость моя, ты не спишь?

Она подошла к постели, заглянула ему в лицо и поцеловала.

— Ты снова в здравом рассудке, мой любимый, слава Богу. Я так боялась, что ты снова провалишься в свои кошмары о воздушном шаре.

— Я много говорил?

— О да, мой бедный ягненок. Тебе ничем нельзя было помочь, это очень пугало. И так длилось долго.

— Часы?

— Дни, Стивен.

Он сопоставил это с жестокими приступами боли в ноге.

— Послушай, в этом доме найдется кофе? И, может быть, кусок хлеба? И скажи, выжила ли бутылка в моем кармане?

— Нет. Она разбилась. И почти убила тебя — оставила пугающую рану у тебя в боку.

Когда Диана вышла, Стивен посмотрел на ногу, загипсованную по басринскому методу, и заглянул под повязку вокруг живота. Осколки стекла, должно быть, вонзились очень близко к брюшной полости. «Будь я слабее, то принял бы это за знамение, чудовищное предупреждение», — пробормотал он.

Супруги покончили с завтраком и дружелюбно болтали, когда прибыл доктор Мерсенниус, умнейший из врачей. Он поинтересовался самочувствием пациента и перевязал рану. Стивен упомянул боль в ноге.

— Надеюсь, вы не попросите меня прописать вам лауданум, коллега, — ответил Мерсенниус, глядя Стивену в глаза. — Мне известны случаи, когда несколько миним [52], принятых после массивной дозы, случайно или нет, вызывали сильное и продолжительное психическое расстройство, близкое к испытанному вами, но более устойчивое, ведущее иногда к помешательству и смерти.

— У вас есть причины предполагать, что я принимал лауданум?

— Ваши зрачки, конечно же, и аптекарская этикетка на разбитой бутылке. Мудрый врач не будет вносить ни капли лауданума в и без того перегруженный организм, как и канонир не будет брать с собой открытый огонь в пороховой погреб.

— Многие медики используют эту настойку против боли и расстройства чувств.

— Конечно. Но в данном случае я убежден, что благоразумнее перетерпеть боль, а с возбуждением справиться умеренной дозой морозника.

Стивен хотел было поздравить Мерсенниуса с его примечательной силой духа, но не стал, и расстались они вежливо. В пределах известных ему сведений Мерсенниус был прав: он, очевидно, считал, что пациент страдает зависимостью от лауданума, и у него не имелось возможности узнать (в отличие от Стивена), что частое и действительно привычное использование было не в полной мере зависимостью, а лишь ее полезной стороной.

Границу провести сложно, и он не винил Мерсенниуса за ошибку. Тем более, что тело его испытывало более чем явную тягу к опиуму — признак человека, зашедшего слишком далеко. Но все же с текущим нестабильным эмоциональным состоянием надо справиться. Боль перенести можно, но он сам себе никогда не простит, если заплачет при Диане или покажет слабость.

Диана вернулась.

— Он доволен тобой и состоянием твоей раны. Но предупредил, что я не должна давать тебе лауданум.

— Знаю. Он считает, что в данном случае опиум может навредить. Возможно, он прав.

— А Ягелло спрашивает, не хочешь ли ты, чтобы его слуга тебя побрил, и достаточно ли ты окреп, чтобы он нанес визит.

— Буду очень рад. Крайне благородно с его стороны. Диана, дорогая, пожалуйста, дай мне маленький узелок, который я принес с собой.

— Листья, которые дают почувствовать себя всезнающим и остроумным? Стивен, а ты точно уверен, что они тебе не навредят?

— Ни за что в жизни, душа моя. Перуанцы и их соседи жуют коку день и ночь. Это так же привычно, как табак.

Когда слуга Ягелло закончил с бритьем, рот Стивена уже приятно пощипывала порция коки. Когда Ягелло нанес короткий, но исключительно сердечный визит, листья полностью лишили Стивена чувства вкуса — малая цена за успокоенный и упрочненный разум. Потеря вкуса оказалась как нельзя кстати. Стивен едва успел осмыслить несомненное влияние листьев коки на ногу, как Диана принесла бутыль лекарства от Мерсенниуса — чрезвычайно неприятной эмульсии.

Как нельзя кстати пришло и упрочнение разума, теперь твердо занявшего свое место. Три дня спустя, через три полных неустанной заботы дня, которые еще больше привязали его к ней, Диана пришла с десятью ударами часов с лекарством и ложкой, и отмерив необходимую дозу, начала нервно ходить по комнате, пока не устроилась наконец на кушетке.

— Мэтьюрин, — начала она смущенно, — куда делся мой рассудок в день нашей встречи, я не знаю. В жизни не блистала в запоминании дат в истории или порядка событий, но это уж чересчур... Я как раз бежала сейчас вниз по лестнице, как меня озарила вспышка здравого смысла: «Диана, дурочка ты чертова, это же мог быть его ответ».

Стивен, кажется, не понял с первого раза. Он задвинул шарик из листьев коки за щеку, поразмышлял мгновение и ответил:

— Письмо, которое я отдал Рэю — это ответ на одно из твоих, в котором ты выражала некоторое недовольство... желала от меня объяснения слухов о том, что я фланирую по Средиземноморью с рыжей любовницей- итальянкой.

— Так это был твой ответ. Ты все-таки ответил. Стивен, я бы в жизни не стала тебя беспокоить древней историей в такой ситуации, но выглядишь ты хорошо, и доктор Мерсенниус полностью удовлетворен действием морозника. Я подумала, что стоит просто упомянуть, дабы не казаться ни бесчувственной, ни тупой.

— Я тебя такой и не считал никогда, душа моя. Хотя и знал, что твое чувство времени лишь немногим лучше моего. А я свой возраст без расчетов на бумаге не вспомню. Письмо действительно содержало ответ, и написать его оказалось крайне трудно.

С одной стороны, писать пришлось быстро — у нас был приказ отплывать, я хотел, чтобы ты получила письмо как можно скорей, а меня ждал отправляющийся сушей посланник. С другой — я действительно фланировал с рыжей леди по Средиземноморью, по крайней мере, в одну сторону, от Валетты в Гибралтар мимо африканского побережья. Выглядело это, конечно, так, будто она моя любовница. Но, тем не менее, она ей не была. Суть в том, но это должно остаться между нами, Диана, что она была связана с флотской разведкой. На Мальте в то время действовало несколько очень опасных французских секретных агентов, а в городе угнездились предатели. Мы сочли, что в условиях кризиса необходимо убрать ее с острова. Это спасло ей жизнь, но повредило репутации среди тех, кто не связан с разведкой. Даже Джек заблуждался, что меня поразило — я думал, он меня лучше знает.

— И Рэй. И многие другие. Слышала это отовсюду. Ох, как уязвляет гордость, когда с тобой начинают обращаться тактично. И ни слова от тебя. «Тезей», «Андромаха» и «Наяда» пришли с письмами к Софи, а мне ни слова. Я была в ярости.

— Уверен в этом. Но письмо я написал, и как уже объяснил, это оказалось тяжело. Преступная небрежность — обсуждать дела, связанные с разведкой, в письме, которое может попасть в чужие руки. А без этого сложно оправдаться. К своему изумлению я обнаружил, что мои бездоказательные заверения оказались неубедительными. Вокруг все улыбались и смотрели понимающе. Возможно, из-за ее рыжих волос. По поводу рыжих женщин за границей полно аморальных представлений. Хотя могу добавить, что ее муж-офицер, настолько далекий от определения «покладистый», насколько ты только можешь представить, не обманулся. Он знает, что рыжие волосы и верность полностью совместимы.

— Стивен, ты говоришь — она не твоя любовница?

— Да. И поклянусь в этом на святом кресте, если хочешь.

— Нет, не надо. Но почему ты говоришь, что приехал просить прощения?

— Потому что я так всё запутал, что ты подумала, будто я нуждаюсь в прощении. Потому что я причинил тебе беспокойство. Потому что я оказался слишком глуп, чтобы послать копию письма с «Тезеем». Потому что я такой дурак, что не заподозрил в Рэе предателя.

— Ох Стивен, я с тобой обошлась по-варварски, совершенно по-варварски. — После паузы она продолжила: — Но я это тебе возмещу, если смогу. Возмещу, как ты захочешь.