Затерянный остров - Маннель Беатрикс (серия книг .txt) 📗
— Бетховен был глухим, когда написал свою Девятую симфонию, — ответила Паула и сама удивилась своей находчивости, которая была ей несвойственна.
— Для всего этого нужны деньги, поэтому нам сначала нужно найти золото вашей бабушки. Потому что на самом деле речь идет об этом, не так ли? Болтовня об ароматах и парфюме — это же просто маскировка, правда?
Это лишило Паулу дара речи. Мортен что, не слышал, о чем она говорила, он что, ничего не понял?
Нирина начал плакать, и Нориа вернулась и передала его Пауле, что дало ей возможность подумать. Как Мортен мог притворяться, что он не читал письмо, а потом заговорить о золоте Матильды?
— Нам всем нужно наконец что-нибудь поесть, — сказала она и начала готовить вместе с Нориа обед, пока мужчины ставили палатки.
После того как они молча поели, Паула вместе с Нириной присела перед палаткой и снова принялась изучать письмо бабушки. К чему была эта песня о кукушке, и зачем она написала ноты, если все знают эту мелодию? Если песня была указанием на место, то она никогда его не найдет. Здесь такой большой лес! Возможно, на Мадагаскаре есть особое место, где водятся кукушки. Или это указание на место, где Х представлялся Y?
Паула смотрела на ноты, затем на небо. Отечность на лице между тем немного спала, но ее нос все еще не воспринимал ароматы. «Это пройдет, твой нос не был так уж сильно поврежден, — пыталась она себя утешить, — и, кроме того, он тебе сейчас и не нужен». Сейчас ей нужно было выяснить, что хотела сказать ее бабушка этой песней.
Нирина начал беспокойно верещать, и, чтобы его отвлечь, Паула стала тихо напевать ему песенку. Он сразу успокоился, посмотрел на Паулу большими сияющими глазами и схватил ее за лицо своими маленькими ручками. Она наклонилась к нему поближе и немножко его пощекотала, что еще больше восхитило его, он принялся икать.
Она опять села и посмотрела на письмо, но это малышу не понравилось. В знак протеста он захныкал, и Паула снова завела песню о кукушке. На сей раз ее взгляд упал на ноты.
«Ку-ку, ку-ку», — звучит в лесу.
Невероятно! Это же ноты не к этой песне. Они должны выглядеть вот так:
«Ку-ку, ку-ку», — звучит в лесу.
Но здесь были ноты «до», «фа», «до», «соль», «фа», «соль», «ми», «до», «соль».
Может, это мелодия другой песни? Это было начало, Паула почувствовала, что она натолкнулась на что-то важное. Она ощутила беспокойство, взяла Нирину на руки, привязала его к себе и отправилась на прогулку вместе с письмом. Может, так ей будет лучше думаться.
Она шагала по сухой земле своей бабушки, к пальмам равенала, к морю.
Что это могли быть за ноты? К какой песне? И почему Матильда так поступила? У нее было недостаточно времени, чтобы выдумать нечто сложное. Наоборот, время поджимало, значит, это то, что близко ее бабушке.
Чем ближе она подходила к морю, тем громче становился прибой. Множество брызг, сверкающих на послеобеденном солнце, соединялись и недалеко от берега образовывали длинную ровную волну, которая, как по команде, ударялась о скалы.
Казалось, что Нирина нервничает от непривычного шума. Паула шептала ему успокаивающие слова, но шла дальше к водной границе. Там она наклонилась, чтобы снять обувь, что с Нириной на руках было непросто.
— Я могу вам помочь?
Она совершенно не заметила Вильнева, но затем по следам на мокром песке поняла, что он тоже шел вдоль берега. Он был босой, брюки подвернул по колено, так что Паула могла видеть его широкие сильные икры. Это зрелище на какое-то время даже отвлекло ее от загадки ее бабушки. Она дала ему Нирину, чтобы развязать шнурки.
Ноги Эдуарда были тоньше, чем ее ноги, что казалось ей очень странным, потому что на этих спичках держалось большое тело. И если бы он не ходил по дому постоянно полуголый, ей никогда не бросилось бы в глаза это недоразумение. Тогда вид тонких ног в сочетании с огромным круглым животом, свисающим на половые органы и прикрывающим их, то вызывал отвращение у Паулы, то пугал ее. Но сейчас взгляд на икры Вильнева вызвал у нее улыбку, потому что она поняла, каким жалким петухом был ее муж. Несмотря на то сколько горя он ей принес, он был не более чем старым смехотворным петухом. Он был одержим идеей в возрасте примерно шестидесяти лет произвести на свет наследника мужского пола, собственно, для этого он и женился на Пауле, он выбрал ее, девственницу, чтобы она стала матерью его детей. Ее хрупкость, которая так нравилась ему до женитьбы, стала настоящим проклятием во время ожидания наследника. И он четко давал понять это Пауле, расхаживая по утрам, едва прикрывшись халатом, демонстрируя, что с его телом якобы все в порядке.
Что за ирония судьбы: ей пришлось несколько раз увидеть чужие икры, чтобы наконец избавиться от этого ужаса в ее сердце! Вместо того чтобы развязывать шнурки и снимать обувь, она все смотрела на икры Вильнева и в конце концов упала на колени и рассмеялась.
«Самое время», — подумала она, хихикая, как маленькая девочка. Это давно следовало бы сделать: вот так просто посмеяться над своим бывшим старым мужем, вместо того чтобы проклинать его, прежде всего сейчас, когда он действительно не имел никакой власти над ней.
Вильнев присел рядом с ней вместе в Нириной на руках.
— Все в порядке?
Паула с трудом перевела дыхание и улыбнулась ему. Затем она снова посмотрела на его икры.
— О, у меня все прекрасно. Я как раз победила страшное привидение. Оно, разумеется, еще вернется, но, думаю, у него никогда больше не будет такой власти надо мной, как раньше.
Она сняла ботинки и чулки и посмотрела на медленно заживающие стопы.
— Тогда я вам завидую.
— Я тоже могла бы показать вам свои икры… — Паула осеклась и ощутила, как краска залила ей лицо.
Вильнев выглядел удивленным. Он посмотрел на свои икры и улыбнулся.
— Это очень великодушное предложение, которое я с удовольствием приму.
Пауле стало очень жарко.
— Вы меня неправильно поняли.
— Вы пошли на попятный?
Она сразу вспомнила Ласло и стала серьезной. Он тоже критиковал ее за это.
— Вы скучаете по Ласло?
— Его икры были идеальны. — Голос Вильнева прозвучал разочарованно.
Наверное, он решил, что она просто захотела сменить тему.
— Это правда, все в Ласло было идеальным, я видела, как он купался в реке. Я не понимаю, как такой богатырь мог умереть от пары укусов паука.
Паула вспомнила, как он лежал в гробу из золотой паутины.
— Я даже очень по нему скучаю.
Вильнев откашлялся.
— Ласло был братом моей жены. Он снова и снова умолял меня больше внимания уделять моей жене Мари и моему сыну Золтану, но я его не слушал. Я презирал его, потому что он жил так распутно, он любил женщин, игры, веселье и выпивку. Слушать советы такого бездельника — это было ниже моего достоинства, но затем стало слишком поздно.
— А с какого момента вы изменили мнение?
Вильнев рисовал что-то на песке. Паула с интересом наблюдала за ним, и у нее появилась мысль, что это романтическая ситуация. Если не брать во внимание Нирину, они сидели рядом на песке, на берегу. Что он рисовал — лицо, сердце, букву?
Термометр. Как романтично.
— Какая красивая картина, — сказала наконец Паула, потому что молчание было невыносимым для нее. — Почему вы это нарисовали?
Вильнев язвительно улыбнулся.
— Потому что это интересовало меня больше, чем моя жена.
— Вы были влюблены в термометр?
Вильнев злобно рассмеялся.
— На самом деле можно и так сказать. В Париже я познакомился с врачом Карлом Ренгольдом Августом Вундерлихом, и я был в восторге от него и от его работы. Я поехал за ним в Германию и трудился вместе с ним над клиническими исследованиями на тему лихорадки. Моя жена, венгерка из Зибенбюргера, не хотела переезжать со мной в Лейпциг, хотя она говорила на немецком лучше, чем на французском. Она привыкла к Парижу и не желала начинать все сначала. В конце концов, она уже переехала ради меня из Венгрии в Париж. Так я, недолго думая, оставил мою нежную Мари в Париже, что с моей стороны было не только безответственно, но и в высшей степени эгоистично. Но мысль о том, что я буду работать с гением, нравилась мне больше, чем что бы то ни было. Наша работа была важна для мира, для истории медицины! Я навещал свою жену и своего сына все реже, а когда мы виделись, мы только ссорились. Тот факт, что Мари сильно похудела, я, дипломированный врач, списывал на то, что она плохо питается, чтобы таким образом наказать меня за постоянное отсутствие. При этом я должен был понять, что она, помимо своего горя, болела чахоткой. Я был ей нужен больше, чем профессору Вундерлиху. Но я был слеп.
