Гуарани - де Аленкар Жозе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Старик продолжал:
— Воин-гойтакас, ты пленник. Твоя голова принадлежит воину-айморе; твое тело — сынам его племени; мясо твое мы съедим на празднике мести. Ты умрешь.
Воздух снова огласился криками дикарей. Пение их продолжалось еще долго: они вспоминали славное прошлое парода айморе и великие подвиги их вождя.
Пери слушал старика все так же невозмутимо. Ни один мускул не дрогнул на его лице; его спокойный ясный взгляд то обращался на касика, то следил за приготовлениями к казни.
Только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, что пальцы потихоньку раскручивают узел на подоле туники.
Окончив свою речь, старик посмотрел па пленника и, сделав два шага назад, занес над ним тяжелую тангапему, которую держал в левой руке. Айморе ждали в волнении. Старухи, вооруженные каменными ножами, дрожали от нетерпения. Молодые индианки улыбались, а невеста пленника отвернула лицо, чтобы не видеть страшного зрелища.
В это мгновение Пери вдруг наклонил голову и закрыл руками лицо. Так он простоял какое-то время, неподвижный, умиротворенный.
Старик усмехнулся.
— Боишься?
Услышав эти слова, Пери величественно поднял голову. Лицо его светилось спокойствием и радостью. Он был похож на мученика-христианина, который в свой смертный час прозревает вечное блаженство.
Возвышенная душа индейца, готовясь покинуть этот мир, казалось, начинала уже освобождаться от своей земной оболочки, чтобы вспорхнуть и найти себе приют у творца вселенной.
Подняв голову, индеец взглянул на небо, словно неотвратимая смерть была неким волшебным видением, которое сходило к нему с облаков. В этих последних грезах жизни ему явился образ Сесилии, счастливой, веселой, довольной: он видел свою спасенную сеньору.
— Рази! — сказал Пери старому касику.
Туземная музыка загремела снова. Крики и песни смешались с ее грохотом и разнеслись по лесу, точно раскат грома среди туч.
Украшенная перьями тангапема взвилась и завертелась в воздухе, сверкая в лучах солнца своими яркими красками.
Вдруг среди этого хаоса звуков послышался какой-то грохот, предсмертный хрип и шум падения, но в первую минуту трудно было разобрать, что случилось.
III. ВЫЛАЗКА
То был выстрел, грянувший из-за листвы.
Касик зашатался. Рука его, с поистине геркулесовой мощью потрясавшая тангапемой, бессильно повисла. Он упал, как падает дерево, пораженное молнией.
Смерть наступила почти мгновенно. Сдавленный стон едва успел вырваться из его огромной груди.
Пока айморе, пораженные случившимся, стояли в оцепенении, Алваро со шпагой в руке и дымящимся клавином выскочил на поляну. Двумя ударами он перерубил веревки, которыми был связан Пери, и, ловко действуя шпагой, сумел остановить натиск дикарей, которые, рыча от ярости, ринулись на пего.
Послышались выстрелы из аркебуз. Десять отважных португальцев во главе с Айресом Гомесом выбежали из леса с обнаженными шпагами, разя неприятеля.
Казалось, что это не люди, а десять дьяволов, десять стальных механизмов, сеющих вокруг себя смерть. Держа в правой руке шпагу, они наносили ею удары всесокрушающей силы и одновременно левой рукой необычайно ловко и уверенно направляли на врага кинжал.
Эскудейро и его люди стали полукругом, защищая Алваро и Пери. Это был барьер из железа и огня, преграждавший путь дикарям, которые откатывались назад и тут же снова исступленно кидались на эту неодолимую преграду.
В течение нескольких мгновений, которые отделяли смерть касика от нападения авентурейро, Пери, скрестив руки, безучастно наблюдал за происходившим. Теперь он понял смысл знака, который незадолго до того сделала ему Сесилия, понял, отчего он увидел у нее на лице проблеск надежды и радости.
Действительно, в первую минуту охваченная волнением, Сесилия бросилась к окну — позвать Пери, остановить, умолить, чтобы он понапрасну не рисковал жизнью.
Видя, что он уже исчез, девушка пришла в страшное отчаяние. Она вернулась к отцу; по щекам ее струились слезы; рыдания душили ее. Дрожащим голосом она стала умолять фидалго, чтобы тот не допустил гибели Пери.
Дон Антонио де Марис и сам уже подумывал, что надо созвать своих верных друзей и вместе с ними попытаться спасти индейца от неминуемой смерти.
Но фидалго был человеком исключительной честности и прямодушия. Он сознавал, что подобная попытка сопряжена с большим риском, и не хотел жертвовать своими людьми, хотя в то же время сам, во имя дружбы с Пери, готов был ради него подвергнуть себя любой опасности.
Действительно, у авентурейро, которые с таким рвением защищали дона Антонио и его семью, не было оснований рисковать жизнью ради какого-то язычника: у них не было с ним ровно ничего общего.
Дон Антонио де Марис был в затруднении. Он колебался между дружбой к индейцу и своей безмерной щепетильностью по отношению к подчиненным и не знал, что ответить дочери. Он старался утешить ее, а сам страдал от того, что не может сию же минуту исполнить ее желание.
Стоя в стороне, Алваро видел мучительную борьбу, происходившую в душе фидалго. Вокруг него были верные и преданные ему люди, готовые повиноваться каждому его слову. И он принял решение.
Хоть он уже любил Изабел, сердце его разрывалось от боли при виде страданий той, чей образ реял в его первых мечтах, той, к кому его влекло такое возвышенное, чистое, благоговейное чувство.
В этой девушке было что-то удивительное: все страсти, которые она возбуждала, подпадали под обаяние ее чистоты и мало-помалу сами становились чище, возвышеннее, превращались в бескорыстное поклонение.
Даже безудержная чувственная любовь Лоредано, когда он увидел ее спящую, на миг отступила, и он заколебался, не решаясь осквернить ее святую невинность.
Перекинувшись несколькими словами с авентурейро, Алваро направился к дону Антонио и Сесилии.
— Утешьтесь, дона Сесилия, и ждите! — сказал он.
Девушка посмотрела на него полными благодарности голубыми глазами: слова его вселяли в нее надежду.
— Что вы собираетесь предпринять? — спросил дон Антонио.
— Вырвать Пери из рук врагов!
— Как, вы! — воскликнула Сесилия.
— Да, дона Сесилия, — ответил кавальейро. — Этих преданных людей растрогало ваше горе, и они хотят избавить вас от печали.
Алваро приписал этот порыв великодушия своим товарищам, тогда как в действительности те всего-навсего согласились исполнить его просьбу.
Что же касается дона Антонио, то, услыхав слова кавальейро, он в глубине души был доволен. Коль скоро люди его сами взялись за исполнение столь опасного предприятия, он мог уже больше не терзаться тем, что заставляет их рисковать жизнью.
— Позвольте мне взять с собою часть наших солдат. Мне хватит четверых или пятерых, — попросил Алваро. — Все остальные пусть остаются с вами и защищаются от индейцев.
— Нет, — ответил дон Антонио, — берите всех, раз они сами вызвались совершить этот благородный поступок, просить о котором у меня не хватало духа. Хоть я и стар, но сумею сам отстоять мой дом.
— Простите меня, сеньор Антонио, — ответил Алваро, — но это неблагоразумно, и я не могу с этим согласиться. Вспомните, что под боком у вас бунтовщики, для которых нет ничего святого; они только и ждут удобной минуты, чтобы погубить вас.
— Вы знаете, как я дорожу сокровищем, которое вручил мне господь. Неужели вы думаете, что я могу во имя чего бы то ни было подвергать мою дочь новой опасности? Верьте мне, дон Антонио де Марис один сумеет защитить свою семью, пока вы будете спасать нашего верного, дорогого друга.
— Вы слишком полагаетесь на свои возможности!
— Я полагаюсь на бога и па силу, которой он наделил мою руку. Это великая сила, и, когда настанет время, она как гром небесный поразит всех наших врагов.
Фидалго произнес эти последние слова с особой торжественностью. На лице его засветились решимость и героическое самоотречение, его гордый облик сделался еще величественнее.
