Анж Питу (др. перевод) - Дюма Александр (первая книга .txt) 📗
– Если ваше величество желает, я ее разбужу, но мне хотелось бы, чтобы шкатулка прибыла сюда, пока она спит.
– Это еще почему?
– Чтобы избавить графиню от слишком уж жестокого урока.
– А вот, кстати, и шкатулка, – заметил король. – Подождите.
И действительно: приказ короля был выполнен со всею аккуратностью, и шкатулка, взятая в доме де Шарни из рук полицейского Тихой Сапой, появилась в королевском кабинете перед самой графиней, которая, впрочем, ее не видела.
Король жестом показал, что все в порядке, и офицер, принесший шкатулку, удалился.
– Итак? – проговорил Людовик XVI.
– Итак, государь, перед вами похищенная у меня шкатулка.
– Откройте, – распорядился король.
– Государь, ваше желание для меня закон. Я только хотел бы предупредить ваше величество кое о чем.
– О чем же?
– Как я уже имел честь говорить вашему величеству, в этой шкатулке содержатся документы, которые очень легко прочесть и даже забрать и от которых зависит честь женщины.
– А эта женщина – графиня.
– Да, государь, и честь ее не подвергнется опасности, если ваше величество ознакомится с этими документами. Откройте ее, государь, – проговорил Жильбер, протягивая шкатулку с ключом королю.
– Уберите шкатулку прочь, сударь, она ваша, – холодно отозвался Людовик XVI.
– Благодарю, государь. А что нам делать с графиней?
– Главное, не нужно будить ее здесь. Я хотел бы обойтись без неожиданности и всяческих страданий.
– Государь, – отвечал Жильбер, – госпожа графиня пробудится там, куда вы прикажете ее отнести.
– Прекрасно! Тогда к королеве.
Людовик позвонил. Вошел офицер.
– Господин капитан, – сказал король, – графиня лишилась чувств, узнав новости из Парижа. Распорядитесь, чтобы ее отнесли к королеве.
– Сколько времени это может занять? – спросил Жильбер у короля.
– Минут десять, – ответил тот.
Жильбер протянул руку в сторону графини и произнес:
– Вы проснетесь через четверть часа.
По приказу офицера вошли двое солдат и на двух креслах понесли графиню к королеве.
– Что вам еще угодно, господин Жильбер? – осведомился король.
– Государь, я прошу вас о милости, которая приблизит меня к вашему величеству и тем самым даст мне возможность быть вам полезным.
Король с недоумением посмотрел на собеседника и спросил:
– Что вы имеете в виду?
– Я хотел бы стать врачом в королевском дворце, – ответил Жильбер. – Это ни в ком не вызовет подозрений, поскольку пост этот, хоть и почетный, но без особого блеска и говорит скорее о доверии к тому, кто его занимает.
– Согласен, – ответил король. – Прощайте, господин Жильбер. Да, кстати: мои наилучшие пожелания Неккеру. Прощайте.
И, уже уходя, он воскликнул, так как никакое событие не могло заставить его позабыть о трапезе:
– Ужинать!
XXV. У королевы
Пока король упражнялся в философских битвах с революцией, делая попутно экскурсы в оккультные науки, королева, философ гораздо более серьезный и глубокий, собрала в своем просторном кабинете всех, кого она называла верными – скорее всего потому, что ни у кого из них не было еще возможности доказать или испытать свою верность.
И у королевы о событиях страшного дня рассказывалось во всех подробностях.
Она даже первой узнала обо всем, поскольку, зная ее бесстрашие, люди без колебаний предупреждали ее об опасности.
Королева сидела в окружении генералов, придворных, священников и дам своей свиты.
У дверей и за гобеленами, что завешивали дверные ниши, толпились молодые офицеры, полные задора, которые во всех этих беспорядках видели долгожданный случай блеснуть перед дамами оружием, как в былые времена на турнире.
Все эти близкие и верные трону люди внимательно слушали г-на де Ламбеска, который, будучи участником событий в Париже, прибыл теперь со своим покрытым тюильрийской пылью полком в Версаль и рассказывал о случившемся, утешая испуганных людей, тем более что некоторые из них, особы высокопоставленные, преувеличивали свалившееся на них несчастье.
Королева сидела за столом.
Это была уже не та кроткая и прекрасная невеста, ангел-хранитель Франции, которая в самом начале этой истории пересекала северную границу с оливковой ветвью в руке. Это была даже не та изящная и красивая принцесса, которую мы видели входящей однажды вечером в сопровождении принцессы де Ламбаль в таинственную обитель Месмера и со смехом и недоверием садящейся перед пресловутой ванной, чтобы узнать свое будущее.
Нет, это была надменная и решительная королева с нахмуренным лбом и презрительно искривленными губами, это была женщина, сердце которой уже лишилось частички переполнявшей его любви и вместо этого живительного и нежного чувства впитало первые капли желчи, беспрестанно вливавшейся ей в кровь.
И, наконец, это была женщина с третьего портрета в Версале – не Мария Антуанетта, не королева Франции, а та, которую уже не называли иначе, как австриячка.
Позади нее, в тени, приложив ладонь ко лбу и откинув голову назад, неподвижно полулежала на подушках дивана молодая женщина.
Это была г-жа де Полиньяк.
Завидя г-на де Ламбеска, королева сделала радостный жест, словно желая сказать: «Ну, наконец-то мы узнаем обо всем».
Господин де Ламбеск поклонился с виноватым видом, словно прося прощения за свои грязные сапоги, запыленный кафтан и погнутую саблю, не входившую до конца в ножны.
– Значит, вы прибыли из Парижа, господин де Ламбеск? – спросила королева.
– Да, ваше величество.
– И что там делает народ?
– Жжет и убивает.
– Из-за помутнения рассудка или из ненависти?
– Нет, из ярости.
Королева задумалась, как будто разделяла его мнение относительно народа. Затем, покачав головой, проговорила:
– Нет, принц, народ не подвержен беспричинной ярости. Не надо от меня ничего скрывать. Так что же это – безумие или ненависть?
– Я полагаю, что это – ненависть, дошедшая до безумия.
– Ненависть к кому? Вот видите, принц, вы опять колеблетесь. Берегитесь: если вы будете и дальше так рассказывать, то вместо того, чтобы выспрашивать вас, я пошлю одного из своих берейторов в Париж, который час будет ехать туда, час выяснять обстановку и еще час ехать обратно, и в результате через три часа он расскажет мне обо всем точно и наивно, как какой-нибудь гомеровский вестник.
Господин де Дре-Брезе с улыбкой на устах выступил вперед.
– Но, государыня, – проговорил он, – что вам за дело до ненависти народа. Это вас не касается. Народ может ненавидеть кого угодно, только не вас.
Но королева даже не обратила внимания на лесть.
– Ну же, принц, рассказывайте! – обратилась она к де Ламбеску.
– Что ж, я не спорю, народом движет ненависть.
– Ко мне?
– Ко всем, кто стоит над ним.
– Так-так! Дело именно в этом, я чувствую, – решительно подытожила королева.
– Я ведь солдат, ваше величество, – заметил принц.
– Прекрасно, вот и говорите как солдат. Так что же, по-вашему, следует делать?
– Ничего, государыня.
– Как это – ничего? – воскликнула королева, воспользовавшись ропотом, поднявшимся при этих словах среди расшитых камзолов и золоченых шпаг ее окружения. – Что значит ничего? Вы, лотарингский принц, в то время как народ, по вашим же словам, жжет и убивает, заявляете королеве Франции, что с этим ничего не поделать?
Слова Марии Антуанетты вызвали новый, но на сей раз одобрительный шепоток.
Она повернулась и обвела глазами сидящих рядом людей, ища среди горящих взоров глаза, метавшие наиболее яркий пламень как признак самой непоколебимой верности.
– Ничего, – повторил принц, – потому что если дать парижанину успокоиться, он и успокоится. Он проявляет воинственность, только когда измучен. К чему распалять его радостью борьбы и давать случай вступить в бой? Сохраним спокойствие, и дня через три в Париже не о чем будет разговаривать.
