Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич (прочитать книгу .TXT) 📗
Но она настолько обвораживала, что захотелось потрогать рукой её тугие волосы, сказать что-то ласковое, как сеструхе Ольке. Егор опомнился от своих дум и приказал шоферу ехать в русский ресторан. Не удивился уже, что тот согласно кивнул головой, понимая его слова.
Быков велел ждать у подъезда, а сам взял за руку девушку и повёл к знакомым дверям. В зале никто не обратил внимания на явившуюся парочку, всё так же гремела музыка и было полно народу.
Притихшая японка вежливо улыбалась и ела сладости. Егор медленно тянул из бокала холодное шампанское. И вдруг понял, что им обоим тут неуютно.
— Оставьте свой чай, пейте вино, — впервые заговорил он с ней и открыто улыбнулся.
— Благодарю, хозяин, я никогда не пробовала спиртного.
— Брось ты… хозяин, какой я тебе хозяин. Просто Егор, — перешёл он на «ты», — отпразднуем знакомство. Мне почему-то кажется, что я знаю тебя давно. Будем проще.
Марико послушна отпила из налитого бокала и сморщилась.
— Оно противное и шипучее, как вода из гейзеров.
— Неволить не стану. Сколько тебе лет, Марико?
— Восемнадцать…
— А я думал, что гейши хлещут водку и вообще… смелые во всём и со всеми. Ты на вид совсем девчонка, как ты угодила к старику?
— Не надо об этом спрашивать, — вздрогнула ознобисто она и вдруг залпом выпила вино, — не надо, прошу вас… это сложно объяснить.
Лицо её разом раскраснелось от выпитого и стало ещё милее. Только проступила сквозь маску смирения какая-то мужественная сила. И одновременно растерянность. Егор заказал на ужин полный стол всякой всячины.
— Ещё вина хочешь?
— Хочу… оно мне начинает нравиться, — она с любопытством оглядела шумный зал.
— Марико, как ты понимаешь решение Кацумато подарить тебя? Ведь, ты не вещь какая-нибудь?
— Я ваша прислуга, — всё так же певуче и бесстрастно отозвалась она.
— У меня в доме Ван Цзи справляется со всеми делами. Ну, уж ладно. Раз так порешил учитель — живи, места в доме много.
Егор отвлекался от разговора и тоже стал смотреть на сцену. Он отметил, что, всё же, в ресторане произошли некоторые изменения. Вместо бойких парней-официантов столики обслуживали девушки в белых париках, одетые в дорогие платья.
На эстраде выступали разные дуэты, акробатки свивались змеями, загримированные танцоры исполняли индийские и негритянские танцы. Публика была, как на подбор, в красивых вечерних туалетах, и Егор понял, что ресторан, со временем, превратился в клуб для эмигрантской элиты.
К их столику подошёл высокий седой мужчина, одетый в поношенный, но аккуратно выглаженный костюм. Хрипловатым голосом спросил:
— Простите, к вам можно присоединиться, молодые люди? Больше нет свободных мест, — не дожидаясь ответа, он тяжело опустился на стул и с усмешкой оглядел зал, — остатки роскоши былой… пир во время чумы, — в это время на сцену выпорхнула дородная женщина в пышном наряде, с блестящей позолотой короной на голове, завела низким голосом арию из оперы.
Ей подпевали мужчины с приклеенными длинными бородами, одетые в боярские кафтаны. Незнакомец опять заговорил:
— Какая отвратительная фальшь… какое глумление над всем русским, — он остановил официантку: — Водки! И много!
Егор пристально рассматривал седого человека, было ясно, что изломала судьба его не на шутку: запойное одутловатое лицо, поблёкшие от какой-то неизъяснимой беды глаза, глубокие морщины. Но более всего привлекали внимание — руки, сильные и жилистые, истерзанные царапинами, с обломанными ногтями.
Руки жили как бы отдельно и самостоятельно, пальцы то безвольно покоились на скатерти и казались мёртвыми, то со взрывной энергией сжимались в кулаки до хруста в суставах…
Незнакомец жадно лапнул принесённый графин водки и, позвякивая его краем о бокал, налил до краёв.
А на сцене душераздирающе пиликала скрипка. Незнакомец выпил и отрешённо оглядел Егора и Марико, опять сокрушённо кивнул на сцену и обронил:
— Какая гнусная и низменная музыка одесских шалманов, Боже мой… простите меня за нахальное вторжение. У меня сегодня судный день… нет, уже судный час на исходе… — И вдруг резко повернулся всем телом к эстраде на жалобно скрипнувшем стуле.
Трое балалаечников в лаптях и в подпоясанных кушачками белых рубахах скоморошничали, плясали и дренькали на струнах залихватский мотив «Барыни». — Ещё раз простите, — незнакомец встал и решительно пошёл через зал к сцене. Он поднялся туда и резко вырвал у одного из танцоров балалайку из рук.
Публика загудела. Посыпались угрозы и насмешки. Напомаженный конферансье попытался выпроводить возмутителя спокойствия, но тот уже притащил стул и уселся, настраивая инструмент.
И вот сквозь шум застолья очень тихо, робко и нежно потекла музыка. Она набрала силу и хлынула. И заплескалась такой болью о России, что у Егора перехватило дыхание.
Балалайка источала такую обвальную грусть, такое непоправимое горе, такую любовь к российской природе, такое величие духа нации и… такое безумное раскаяние, что весь зал невольно отозвался единым стоном…
Музыкант сгорал на сцене. На его лицо было жутко смотреть, оно так неистово искажалось, то расплывалось в благостном покое, то опять превращалось в страшную маску… Да и балалайка ли была в его руках!!!
Звучал целый оркестр, мощная симфоническая… в мелодию вплетались истошные плачи вдов… ржание коней… орудийные гулы, шелест ковылей поля Куликова и яростный визг сечи, и смертный вздох воина… и былинная широта, тревога за землю эту… и первый крик дитя… и звон колоколов… и молитвы, молитвы, молитвы…
Музыка схлынула и прервалась на такой горестной ноте и такое было оцепенение в зале, что никто не заметил, как исчез балалаечник. А потом за занавесом грохнуло, и вышел растерянный конферансье и объявил срывающимся голосом: «Застрелился…»
От этого известия у Егора горестно зашлось сердце, и он обернулся к Марико. Она потрясённо проговорила:
— Какая божественная музыка у твоего народа… какая она великая и очищающая душу, какая она чистая. Я не могу больше здесь быть. Поехали…
— Поехали, — встал Егор.
Шофёр торопливо завёл мотор, и вскоре машина остановилась на тёмной улочке у ворот парфёновского дома. Китаец явился на стук мгновенно, словно караулил их приход. Принёс в комнату пельмени и удалился.
Егор чувствовал себя скованно в присутствии девушки, он помог Марико снять пальто и подул на её озябшие ладошки, словно выточенные из розовой кости. Девушка тихо рассмеялась от такого неуклюжего ухаживания и присела у низкого столика, подобрав под себя ноги.
На столике горела толстая свеча, в печке потрескивали дрова, и сухое тепло разом обволокло их. Есть уже не хотелось, Егор подсел к столику и нехотя отправил в рот круто наперчённый пельмень с капустой. Отложил вилку, Марико под его взглядом судорожно оправила рукой кимоно, натянуто улыбнулась.
— Не бойся ты меня, — заметил эту перемену Егор, — я не сделаю тебе плохого. Сейчас пойдёшь спать на кан, а я улягусь в другой комнате.
— Я не боюсь, ты добрый…
— Почему ты так решила? — усмехнулся Егор от такой похвалы.
— Я видела, как ты слушал музыку… видела слёзы на твоих глазах, плохие люди равнодушны и жестоки, ты не такой.
— Да… Эта балалайка и сейчас ещё поёт во мне, не верится, что из трёх струн можно извлечь такую мощь. Что за человек был с нами? Откуда у него такое умение? Даже не спросили, как его зовут.
— Разве ты не понял, — это гений и он должен был сегодня погибнуть, я увидела сразу печать смерти на его лице. Как жаль его, жаль, что унёс с собой такую музыку.
— Может быть, надо было ему помочь деньгами, но откуда я знал.
— На твоей родине есть поговорка: «Мы всегда сильны задним умом». Нет, Егор, ему уже ничем нельзя было помочь. Он потерял всё.
— Ну, ладно, — Егор тяжело вздохнул, ещё раз взглянул на Марико и ушёл в другую комнату. Улёгся на широкую кровать Парфёнова, накрыл голову подушкой, но всё равно слышал, как Марико легко ступает по циновкам, раздевается и задувает свечу.
