Вождь окасов - Эмар Густав (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Индеец думал, что он умрет. Эти слова возвратили ему надежду. Жоан был не злой человек, ульмен знал это хорошо; он знал также, что может положиться на его обещание.
– Отец мой держит мою жизнь в своих руках, – отвечал Жоан, – если он не возьмет ее сегодня, я останусь должником его и позволю убить себя по одному его знаку.
– Очень хорошо! – сказал Курумилла, воткнув нож за пояс. – Брат мой может встать; вождь взял с него слово.
Индеец вскочил на ноги и горячо поцеловал руку человека, пощадившего его жизнь.
– Что приказывает отец мой? – спросил он.
– Пусть брат мой как можно скорее поедет в большую деревню, которую инки называют Вальдивией. Он найдет там дона Тадео, Великого Орла белых, и перескажет ему что произошло между нами, прибавив, что я спасу пленницу или умру.
– Это все?
– Да; если Великий Орел будет иметь нужду в услугах моего брата, он не колеблясь должен послушаться его распоряжений. Прощай! Пусть Пиллиан руководит моим братом и пусть брат мой помнит, что я не хотел взять его жизни, которая принадлежала мне!
– Жоан будет помнить! – отвечал индеец.
По знаку Курумиллы он спрятался в высокую траву, пополз как змея и исчез по направлению к Вальдивии.
Ульмен, не теряя ни минуты, сел в седло, пришпорил лошадь и скоро догнал похитителей, которые продолжали спокойно ехать, не подозревая совершившейся подмены.
Это Курумилла, перенося девушку в хижину, прошептал ей на ухо:
– Надежда и мужество!
Эти два слова, предупредив донну Розарио о том, что друг бодрствует над ней, придали ей необходимые силы. После неожиданного приезда Антинагюэля, когда донна Розарио приказала Курумилле вывести пленницу, он вместо того, чтобы отвести ее в комнату, где она ждала прежде, набросил ей на плечи плащ, чтобы ее нельзя было рассмотреть, и сказал ей тихим голосом:
– Ступайте за мной, идите смело: я постараюсь спасти вас.
Молодая девушка колебалась. Она боялась засады. Ульмен понял ее.
– Я Курумилла, – продолжал он быстро, – один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.
Донна Розарио вздрогнула.
– Ступайте! – отвечала она твердым голосом. – Что бы ни случилось, я последую за вами!
Они вышли из хижины. Индейцы разговаривали между собою о событиях этого дня и не приметили их. Беглецы шли минут десять, не перекинувшись ни одним словом. Скоро деревня растворилась во мраке. Курумилла остановился. Две оседланные и взнузданные лошади были привязаны за кустом кактуса.
– Сестра моя чувствует ли себя в силах сесть на лошадь и проехать большое пространство? – сказал он.
– Чтобы избавиться от моих гонителей, – отвечала она прерывающимся голосом, – я способны на все.
– Хорошо! – отвечал Курумилла. – Сестра моя мужественна. Ее Бог поможет ей!
– На Него одного возлагаю я мою надежду, – воскликнула молодая девушка с печальным вздохом.
– Сядем же на лошадей и поедем! Каждая минута дорога для нас!
Они сели на седла и поскакали с чрезвычайной быстротой; стук копыт слышно не было, потому что Курумилла обернул ноги лошадей бараньей кожей.
Донна Розарио вздохнула с облегчением, почувствовав себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы скакали по направлению, диаметрально противоположному тому, по которому им надлежало бы следовать, чтобы возвратиться в Вальдивию. Благоразумие требовало, чтобы они не ехали по той дороге, на которой, по всей вероятности, их будут отыскивать прежде всего.
ГЛАВА XLVI
Во дворце
После отъезда Валентина и Трангуаля Ланека, дон Грегорио Перальта окружил своего друга всеми возможными попечениями. Дон Тадео был человек характера чрезвычайно твердого, и потому побежденный на минуту ужасным волнением, выше всех человеческих сил, он скоро опомнился.
Раскрыв глаза, он бросил вокруг себя отчаянный взгляд, и воспоминания прояснились в голове его; он с унынием опустил голову на руки и предался горести на несколько минут. Как только дон Грегорио увидел, что заботы его не были уже необходимы, с тактом, присущим всем избранным натурам, он понял, что другу его необходимо полное уединение, и удалился так тихо, что тот не приметил его ухода.
Говорят и повторяют до бесконечности, что слезы облегчают, что они полезны; это может быть справедливо в отношении женщин, натур нервных и впечатлительных, горесть которых чаще всего изливается слезами и которые, когда слезы иссякнут, сами удивляются тому, что утешились. Но если мы соглашаемся, что слезы полезны женщинам, зато мы утверждаем, что они заставляют глубоко страдать мужчин. Слезы у мужчин выражение бессилия.
Мужчина сильный, доведенный до слез, признает себя побежденным; он изнемогает под тяжестью несчастия: борьба становится для него более невозможной; поэтому слезы, которые он проливает, падают, капля за каплей, на его сердце и обжигают его как раскаленное железо. Плакать – самая ужасная мука, на какую только может быть осужден мужчина с сердцем и умом!
Дон Тадео плакал. Дон Тадео, Король Мрака, который улыбаясь глядел в лицо смерти, который остался жив по какому-то чуду, железная воля которого разбивала все, что противилось исполнению его намерений; он, который одним словом, одним движением управлял тысячами людей, склонявшихся перед его прихотью, он плакал.
Этот человек плакал! Слабый, растерянный, он плакал как ребенок! Испуская подобно хищному зверю страшный рев, от которого грудь его готова была разорваться, он был принужден сознаться наконец, что существует только одна высшая воля на свете, одна единственная сила, сила Божия!
Но дон Тадео не принадлежал к числу людей, которых долго может приводить в уныние горесть, как бы велика ни была она; с яростью в глазах, сжигаемых горячкой, он встал гордый и ужасный.
– О! Еще не все кончено! – закричал он. Проводя рукою по лбу, орошенному холодным потом, он прибавил:
– Надо собраться с мужеством! Я должен спасать народ, прежде чем думать о моей дочери! Семейные привязанности должны идти после обязанностей государственного человека; будем продолжать наше дело.
Он позвонил, явился дон Грегорио. С одного взгляда он увидел опустошение, которое горесть произвела в душе его друга, но он заметил также, что Король Мрака победил в себе чувства отца.
Было около семи часов утра. Просители наполняли уже все залы дворца.
– Каковы ваши намерения на счет генерала Бустаменте? – спросил дон Грегорио.
Дон Тадео был спокоен, холоден, бесстрашен; всякий след волнений исчез с его лица, которое имело в эту минуту белизну и твердость мрамора. Сидя за столом, по которому он небрежно стучал костяным ножом, дон Тадео выслушал этот вопрос с озабоченным видом человека, погруженного в серьезные размышления.
– Друг мой, – отвечал он, – вчера мы свалили дона Панчо Бустаменте и развеяли его честолюбивые иллюзии; к несчастью, мы достигли этого такими средствами, о которых я сожалею, потому что победа наша стоила жизни многим. Поверьте мне, что я сделал это не затем, чтобы захватить место дона Панчо. Если бы я покусился на это, я был бы в свою очередь изменником, и страна, избегнув одной опасности, только попала бы в другую, не менее важную.
– Но вы единственный человек, который...
– Не говорите этого, – перебил дон Тадео, – я не признаю за собою права заставлять моих сограждан разделять со мною идеи и планы, которые могут быть очень хороши, по крайней мере я считаю их такими, но с которыми, может быть, они не согласны. Дон Панчо, хотевший поработить нас, уничтожен; стало быть, моя миссия завершена. Я должен предоставить народу право свободно избрать человека, который отныне будет заботиться об его интересах и управлять им.
– Но кто же говорит вам, друг мой, что этот человек не вы?
– Я! – отвечал дон Тадео твердым голосом. Дон Грегорио сделал движение удивления.
– Это вас удивляет, не правда ли, друг мой? Но как вы хотите, а это так... Вчера я разослал нарочных по всем направлениям, чтобы никто не обманулся на счет моих намерений; я забочусь только о том, чтобы сложить с себя власть, эту ношу, слишком тяжелую для моих плеч; я хочу сделаться честным человеком и снова начать жизнь, из которой, – прибавил он с улыбкой сожаления, – я, может быть, не должен был бы выходить.
