Когда король губит Францию - Дрюон Морис (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
Король Иоанн уже вступил в предместье Пуатье, когда пятеро людей графа де Жуаньи, которым удалось уйти от бешеной погони, еле переводя дух, рассказали ему о том, что произошло. Король от души поздравил их. И сильно возрадовался. Тому, что потерял трех баронов и их войско? Да нет, конечно, но такая цена была не слишком обременительна за славную новость. Оказывается, принц Уэльский, который, по его расчетам, должен был находиться впереди, очутился сзади. Задуманная операция удалась – англичанам перерезали дорогу. Поворот на Шаботери. «Покажите мне путь, славные храбрецы!» Улюлю-люлю! Улюлю-люлю... Наконец-то настал его день, короля Иоанна!
А я, спрашиваете вы, Аршамбо? Я был на дороге, ведущей в Шательро. По прибытии в Пуатье я решил остановиться в аббатстве, где к вечеру узнал обо всем, что произошло днем.
Глава VI
Хлопоты кардинала
Смотрите, Аршамбо, не вздумайте удивляться в Меце, когда дофин будет приносить вассальную присягу своему дяде императору. Ну да, ну да, именно из-за Дофине, которое находится в ленной зависимости от Священной империи... Нет-нет, я сам его уговорил; больше того, это один из предлогов путешествия! Франции от этого не убудет, напротив, это поможет установить свои права на Арльское королевство, если только его собираются восстановить, коль скоро некогда туда входило графство Вьеннское. И потом, это прекрасный пример для англичан, пусть видят, что, ежели король или сын короля, ничуть себя не унижая, с легкой душой может согласиться на принесение вассальной присяги другому суверену, когда часть его государства находится в ленной зависимости от другого государства...
Впервые после многих лет император, кажется, решил склониться в сторону Франции. Ибо до сих пор, хотя сестра его, мадам Бонна, была первой супругой короля Иоанна, он больше благоволил англичанам. Разве не он назначил короля Эдуарда, который, надо сказать, ведет себя с императором весьма ловко, имперским викарием? Блистательные победы Англии и упадок Франции заставили его, должно быть, призадуматься. Английская империя бок о бок с его империей не слишком-то ему улыбается. Так всегда бывает с германскими принцами: они из кожи лезут вон, чтобы обкорнать Францию, а потом вдруг спохватываются, что это им ничего не дает, напротив...
Хочу дать вам совет: когда нас примет император и разговор зайдет о Креси, не особенно распространяйтесь об этой битве. И уж во всяком случае, не произносите первым это название. Ибо в отличие от своего отца Иоанна Слепого император – впрочем, он тогда императором еще не был – не слишком блестяще себя показал в этом сражении... Будем говорить напрямик – просто-напросто бежал с поля битвы. Но не слишком много рассуждайте также и о Пуатье, коль скоро оно еще у всех на языке, что и не удивительно! И не вздумайте восхвалять доблесть злополучных французских рыцарей... Этого не следует делать из уважения к нашему дофину... ибо он тоже не блеснул в бою особым мужеством. По этим-то причинам ему не так легко было восстановить свой авторитет. Нет, не ждите, что вы попадете на пиршество героев... Впрочем, дофина еще можно извинить; и ежели он не рожден воином, то, во всяком случае, именно он сумел воспользоваться тем предложением, какое я делал его отцу...
А сейчас продолжим рассказ о Пуатье, потому что ни одна живая душа не может рассказать вам о нем более подробно, чем я, и вы сами поймете почему. Итак, мы остановились с вами на субботнем вечере, когда обе армии уже знали, что находятся в самом близком соседстве, чуть ли не соприкасаясь друг с другом, и когда принц Уэльский понял, что никуда отсюда двинуться больше уже не сможет...
В воскресенье, рано поутру, король прослушал мессу, которую отслужили прямо в поле. Походная месса. Тот, кто отправлял службу, нацепил митру и ризу поверх кольчуги, и был это Реньо Шово, граф-епископ Шалонский, один из тех священнослужителей, коим подошел бы более не духовный сан, а военный... Я вижу, вы улыбаетесь, дорогой Аршамбо... да-да, вы думаете про себя, что я тоже таков; но я научился обуздывать свои страсти, коли сам Господь Бог указал мне путь в жизни.
В глазах Шово это коленопреклоненное на росистом лугу воинство вблизи городка Нуайе, очевидно, подобно было легионам небесным. На колокольне аббатства Мопертюи трезвонили в большой квадратный колокол. И англичане, расположившиеся на пригорке и скрытые рощицей, слышали, как дружно грянули «Глориа» десятки тысяч французских рыцарей.
Король причастился Святых Тайн вместе со своими четырьмя сыновьями и своим братом герцогом Орлеанским, вместе со всей своей боевой свитой. Маршалы не без замешательства поглядывали на юных принцев, которым им надлежало давать приказы, тем паче что юнцы не имели воинского опыта. Да-а, навязали им этих принцев на голову. Теперь уж совсем малолетних ведут в бой – младшего королевского сына Филиппа, любимца короля, и его кузена Карла Алансонского! Одному четырнадцать, другому тринадцать. И будут же путаться в ногах эти детишки в кирасах!
Решено было, что юный Филипп останется при отце, ибо король сам выразил желание присматривать за сыном, а мальчугана Алансонского поручили заботам Протоиерея.
Коннетабль разбил армию на три крупных боевых соединения. Первое в количестве тридцати двух знамен, распущенных дворянами, отходило под командование герцога Орлеанского. Вторым командовал дофин, герцог Нормандский, вместе со своими братьями Людовиком Анжуйским и Иоанном Беррийским. Но, честно говоря, руководили всеми операциями Жан де Ланда, Тибо де Водене и сир Сен-Венан, три закаленных воина; им поручено было держаться как можно ближе к наследнику престола и руководить его действиями. Третьим соединением командовал сам король.
Иоанна подсадили на его огромного белого боевого коня. Он взглядом окинул свое воинство и восхитился душой – столь многочисленно и столь прекрасно оно было. Сколько шлемов, сплошной частокол копий в бесконечно длинных рядах! Сколько мощных коней, поматывающих головой и побрякивающих удилами. К седлам приторочены мечи, боевые палицы, обоюдоострые секиры. На концах копий плескались на ветру вымпелы и рыцарские знамена. Как пестро размалеваны щиты и тарчи, как ярко расшиты плащи рыцарей и чепраки их коней! И даже сквозь поднятую пыль все это блестит, сверкает, сияет под утренним солнышком.
Тут король выступает вперед и возглашает во всю мощь своей глотки:
– Добрые мои сиры, когда вы находились в Париже, в Шартре, в Руане или Орлеане, вы грозили англичанам и мечтали встретиться с ними в честном бою. Вот они теперь перед вами; смотрите, я вам указываю, где они. Так покажите же им, на что вы способны, и отмстите врагу за все беды и неприятности, что причинял он нам, ибо мы непременно побьем его.
И когда уже прогремело ответное оглушительное: «С нами Бог! Сейчас враг получит по заслугам», король промолчал. Он не давал приказа идти в атаку на врага, он ждал, когда вернется Эсташ де Рибмон, бальи городов Лилля и Дуэ, посланный с небольшим отрядом разведать поточнее позицию англичан.
И в немом молчании ждала вся армия. Тяжкая минута для того, кто уже готов к атаке, а приказа нет. Ибо каждый тогда говорит себе: «Быть может, нынче наступит и мой черед... Быть может, сейчас я вижу землю в последний раз...» И у всех сжало горло под стальными подбородниками, и каждый взывал к Богу горячее, чем на недавней мессе. Военные игрища вдруг стали чем-то торжественным и страшным.
Мессир Жоффруа де Шарни нес орифламму Франции, ибо король оказал ему великую честь, доверив нести орифламму, и, как мне передавали, лицо у него светилось.
Самым спокойным казался герцог Афинский. Из долгого опыта он знал, что все, что он мог сделать как коннетабль, уже сделано. Как только завяжется бой, он не увидит ничего дальше чем за две сотни шагов, а его не услышат и за полсотни; отовсюду, где будут рубиться люди, ему будут слать гонцов, которым или удастся добраться до него, или не удастся; и тем, кому удастся, он прокричит приказ, который или будет, или не будет выполнен. Но уже одно то, что сам коннетабль здесь, что можно послать к нему гонца, что он махнет ему рукой, что, надрывая глотку в крике, одобрит те или иные действия,– одно это подбадривает людей... В трудную минуту он, быть может, сумеет принять мудрое решение. Но среди этого стука мечей и человеческих воплей вовсе не он, а воля Божия будет руководить людьми. И раз столь многочисленны французские войска, очевидно, Бог уже выразил свою волю.
