Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Глава 12
14 мая 1854 года рано утром (некоторые очевидцы, видимо, любители поспать, полагали, что вообще сразу после полуночи) выстрелом из пушки был дан сигнал общей готовности, и военный лагерь на правом берегу Шилки пришел в движение.
Военные всех рангов и видов войск приводили себя в порядок: умывались, собирали амуницию, готовили к сбору палатки; дымили полевые кухни; специальные команды грузили походное снаряжение на баржи и павозки; командиры, заранее получившие номера плавсредств под погрузку подразделений, группировали солдат и казаков поблизости от «своих» сходней. Конные казаки заводили лошадей на приспособленные под загоны плашкоуты.
Подъесаул Шамшурин выстроил сводную полуроту казаков у плашкоута № 13, приказал хорунжим ждать полевую кухню с завтраком и убежал в штаб подполковника Корсакова, назначенного общим командующим сплава.
— Подняли, кады ишшо черти в кулачки не бьют, — сварливо сказал Кузьма Саяпин Гриньке Шлыку, широко зевнул и перекрестил свою зубастую пасть. — Да и номер чертов дали. Таперича хватим с им мурцовки.
— А скоко всего номеров-то? — спросил Гринька.
Просто так спросил, потому что ему было решительно все равно, на чем и под каким номером плыть. Все эти баржи, павозки, лодки были большие, неуклюжие и, на его взгляд, совершенно неповоротливые. Неделю назад в их полуроту по приказу самого генерал-губернатора включили старого казака Корнея Ведищева, и тот вечерами успел порассказать молодым парням, каковы по весне Шилка и Амур. Больше даже Шилка, которая разбухает, принимая через ручьи и речушки (а число их бессчетно) талую снеговую воду; Амур же весной буянит много меньше, а вот в августе, когда с океана приходят непроглядные теплые дожди («Музоны называются, — важно пояснил старый пенек. — Оне, кады льют, анагды песни поют»), а в горах быстро тают толстые снеговые шапки, река поднимается на четыре-пять сажен и управиться с ней не под силу даже матерым плотогонам и загребным. Но и у Шилки, и у Амура тьма-тьмущая кривунов, щек, а то и труб [50], и провести по ним такой караван — это вам не щербу [51] хлебать.
— Номеров? — переспросил Кузьма и снова зевнул, заражая зевотой всех стоящих рядом. — Да почитай, с казаками наш — последний. А скоко с солдатами да под грузми — не ведомо. Да, Гринь, — оживился побратим, — я вчерась батьку твово видал.
— Где? — встрепенулся Гринька. — Чё сразу не сказал?
— Да в ум не взял, — досадливо махнул рукой Кузьма. — Ротный за какой-то хренью послал, я и запамятовал. А видал его на берегу, рядом с генералом. Тамока «Аргунь», быдто халку [52], лошадьми прибурлачили, оне все и стояли, ждали. А потом ушли.
— Хорошо, ежели б он с нами отправился, — мечтательно сказал Гринька. — Тятя всю жизню хотел до края земли дойтить. А мы ж на самый край плывем!
— От, и чаеварка наша на колесах, — кивнул Кузьма на приближающуюся полевую кухню. — Щас кашей брюхо набьем, сливан попьем — и на боковую.
— Я те дам на боковую! — построжился неожиданно объявившийся подъесаул. — После завтрака погрузите кухню на плашкоут, потом — общее построение на молебен, а уж далее — грузимся сами и отчаливаем. И про боковую забудьте — на веслах, на рулях работы всем хватит… Да, а где Корней Ведищев, кто его видал?
— Ведищева к генералу увели, господин подъесаул, — ответил хорунжий Эпов. — За ним вестовой прибегал.
— Ну, ладно. Приступайте к завтраку, — приказал Шамшурин и первым получил котелок каши и кружку чая. Понюхал варево, глотнул из кружки и скривился. В походе командиры рот питались вместе с подчиненными, и никто не выказывал недовольства. А вот Шамшурин не мог забыть, какими угощениями он пользовался, когда был капитан-исправником.
Казаки получали свои порции и рассаживались где кому удобнее. Побратимы облюбовали молодую травку возле небольшого пенька, который годился в виде столика. За две недели лагерной стоянки берег реки преобразился и далеко не в лучшую сторону. Все деревья и кустарники были вырублены на топливо, трава вытоптана; каким-то чудом сохранились ее «пятачки» на самом крае берега, и парни обосновались как раз на таком «пятачке».
Ели ячменную кашу, запивали чуть сладким чаем, пахнущим банным веником, и любовались видом на Шилкинский Завод.
Солнце поднялось уже высоко, его лучи искрились в струях быстро бегущей воды, обтекающей смоленые бока плашкоута, сияли маленькими солнцами на куполах шилкинской церкви, колокола которой вдруг разразились благовестом.
На том берегу возникло движение. Сначала появились хоругви, под ними шли священнослужители в торжественном облачении с иконами в руках и пели пасхальный канон, так как еще не кончился сорокадневный праздник Светлого Воскресения Христова. Несмотря на ранний час за ними следом плотной толпой шли жители Шилки и приезжие.
Святое шествие погрузилось в лодки, и гребцы повели их на правый берег, на котором в это время трубы пропели общее построение. Сводный батальон спешно выстраивался вокруг стола, накрытого белой скатертью, на котором икона Албазинской Божьей Матери серебром оклада и стеклом кивота отражала яркий солнечный свет.
Муравьев со своим окружением подошел к берегу, чтобы встретить причт крестным знамением и общим поклоном. Протоиерей Симеон Боголюбский благословил встречающих, и все вместе они прошли к столу с чудотворной иконой.
Батальон взял оружие «на караул», офицеры отдали честь.
— Дети мои, — обратился генерал к своему разнородному войску, — настало время отправиться в поход. Полтораста лет Россия ждала этого часа. Теперь она с надеждой смотрит на нас. Помолимся же Господу Богу и попросим Его благословения на наше путешествие.
— Рады стараться! — ответил мощный хор молодых глоток, после чего все сняли шапки, преклонили колена, и начался молебен о ниспослании Божьей благодати всем воинам, плавающим по морям и рекам.
Затем был чин освящения судов ратных, на коих следовало плыть, а вслед за тем — барж, баркасов, плашкоутов, плотов, собранных у левого берега.
Под непрерывный колокольный звон отправляющиеся в поход занимали места, отдавали швартовы, с помощью шестов отчаливали от берега. Отвалил от причала и пароход. Его колеса стали постепенно раскручиваться, расплескивая воду широкими лопастями. На палубе заиграл духовой оркестр.
На генеральской лодке подняли два флага — Андреевский, белый с голубым косым крестом, и личный штандарт главноначальствующего — тоже белый с золотым гербовым щитом, коронами и орлами, — над которым трудились Екатерина Николаевна и Елена Сергеевна Молчанова. Гребцы взялись за весла, и лодка вынеслась на стрежень. На носу ее бок о бок стояли генерал и Корней Ведищев. Позади них возвышался Григорий Скобельцын. Он был лоцманом.
Провожающие радостно кричали «ура», в воздух полетели шапки. Гулко ударила заводская пушка, по распадкам окружающих гор прокатилось эхо.
Весла шлепали по воде, на стрежень одно за другим выходили суда и плоты. Кормщики, набранные из плотогонов, стояли на рулевых гребях и все силы и внимание направляли на то, чтобы не было столкновений. Караван растянулся на две с лишним версты, казалось, ему не будет конца.
Но вот за ближайшим поворотом скрылась корма последнего плашкоута, и разом все стихло.
Великий поход начался.
До Усть-Стрелки караван шел почти четыре дня, останавливаясь лишь на ночлег. Дневка с обедом была всего один раз, в первый же день, у складочных магазинов Усть-Карийского золотого промысла. Обед, главным блюдом которого для Муравьева и его штаба была огромная белуга, неведомо как заплывшая в Шилку, устраивал опять же Разгильдеев.
Батальон также накормили роскошной ухой, а гражданские, плывшие большей частью на плотах, еду готовили сами — благо припасов хватало.
