Кодекс Люцифера - Дюбель Рихард (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
– Откуда вам известно мое полное имя? Я ни разу не называла его матушке настоятельнице.
Отец Ксавье улыбнулся.
– Вы заходили к кармелиткам? – В первый раз после начала разговора ее голос звучал не резко, а тоненько и испуганно.
– Они знают его там под именем Двенадцатого Ноября.
– Но ведь я же сказала стражам…
Девушка неожиданно умолкла. Отец Ксавье услышал, как она подавила в себе всхлип.
– Он был единственным, кого к ним принесли в этот пень, иначе он получил бы дополнительный номер, – объяснил доминиканец.
Она разрыдалась. Отец Ксавье не стал утешать ее. Сидя на ветхом табурете, он положил руки на колени и смотрел на всхлипывающую тень перед собой. Ему показалось, что он увидел, как она пытается вернуть себе самообладание и как несколько раз снова впадает в отчаяние, прежде чем наконец девушка выпрямилась и провела ладонями по лицу.
– У маленького все хорошо? – спросила она еще более тонким голоском, чем раньше.
– Он болен, – коротко ответил отец Ксавье.
– О святой Вацлав, помоги своему крестнику – он ведь еще дитя и никому не причинил зла.
– Придет время, когда его оттуда заберут.
– Я могу повидаться с ним? Могу забрать его к себе? Отец, пожалуйста, я могу повидаться с ним?
– Нам надо еще немного поговорить о нашем деле.
– Пожалуйста… мой ребенок… он мой ребенок… Пожалуйста, могу я повидаться с ним?
Отец Ксавье молча выжидал. Он чуть было не поторопил ход событий. Ему снова пришло в голову, как же низка цена, которую люди просят за свою душу, если только удается поймать их в нужный момент. Девушка снова расплакалась. Мгновение он размышлял, верит ли она в то, что сумеет разжалобить его плачем, и понял, что хочет пояснить ей, насколько это безнадежное предприятие. Но монах сдержался. Он слишком часто бывал в подобных ситуациях, чтобы не понимать: каждое произнесенное вслух слово может ослабить его положение. Тот, кто отвечает другому из жалости, пусть и грубо, признает, что он способен на жалость. А отец Ксавье не собирался так раскрывать себя.
– Что вам нужно от меня, отец?
Отец Ксавье снова улыбнулся.
– В свое время ты все узнаешь.
– И сколько их там будет?
– Не забивай себе голову. Думаю, у тебя и более серьезных грехов хватает.
– Тамошние сестры хорошо о нем заботятся? Он такой маленький… Я думала, что умру во время родов, и была почти уверена, что и он умрет тоже. Но он крепко держится за жизнь. Я сильно его люблю, хоть и мало времени провела с ним.
Отец Ксавье ничего не ответил ей. Он не имел ни малейшего представления о том, насколько хорошо она видит в этом неверном свете, но на всякий случай убрал с лица легкую улыбку. Это была улыбка, которую иногда можно увидеть на статуях святых и которая исчезает, стоит лишь заглянуть в каменные глаза статуи. И тут девушка удивила его.
– Я говорю о том, чего вы совершенно не понимаете, правда, отец? О любви.
Отец Ксавье порадовался окружавшей их темноте и тому, что почти все время молчал.
– Что произойдет, когда я больше не буду вам нужна?
– Когда ты искупишь свою вину, я тебя отпущу.
– Когда мне будет позволено увидеть ребенка?
– Когда ты искупишь свою вину.
– Вы сказали, что Вацлав болен. Если все это продлится слишком долго…
– Сколько это продлится, зависит только от тебя.
– Послушайте, отец. Я умею читать, писать и считать. Я немного понимаю по-латыни и знаю несколько греческих букв. Я умею готовить, шить, играть на арфе и петь. Я знаю, что вы считаете меня обычной публичной девкой, которой хватило глупости забеременеть от чужого жениха, но вы глубоко ошибаетесь.
«В корне, – подумал отец Ксавье. – Я в корне ошибся». Мгновение он колебался, не зная, следует ли ему сейчас встать и уйти, ни слова не говоря, но что-то в нем почти возликовало. Он хотел найти себе умный, но слабовольный инструмент, который помог бы ему осуществить его планы, а вместо этого судьба преподнесла ему образованного человека, который умел думать почти так же хорошо, как он сам, и которому уже через несколько минут удалось то, что другие, более опытные люди, не сумели сделать и за много лет: удивить его, отца Ксавье, и настолько, что несколько мгновений он не знал, что и сказать.
– Так просвети меня, – предложил он.
Только тот, кто знал его очень хорошо, сумел бы уловить в его голосе легкую хрипоту.
– Я Иоланта Мельника из Страхова. Мой прадед был одним из мельников Страховского монастыря, дед стал хозяином всех мельниц, моловших муку для монастыря, а мой отец – торговец, имеющий дело с зерном и обладающий патентом на производство муки. Вся моя семья – католики. А отец моего ребенка – нет. Мы любили друг друга и, когда узнали, что ни его, ни мои родители никогда не дадут согласие на наш брак, захотели поставить их перед свершившимся фактом. Мы как можно чаще спали друг с другом, пока я не забеременела.
Она умолкла. У отца Ксавье возникло чувство, что она ждет: вот-вот он обвинит ее в спланированном и сознательном распутстве, и он подумал, что переоценил ее. И тут он понял: она замолчала лишь потому, что иначе не смогла бы совладать со своим голосом.
– Когда я открылась своим родителям, они выгнали меня из дому. У меня есть две старшие сестры и трое братьев. Вы можете представить себе, как сильно я уважала свою семью еще до этого случая. Какое-то время я ночевала в сточной канаве на улице, на которой жили мои родители, поскольку считала, что они сжалятся надо мной и примут обратно. Когда же пришла осень и я целыми ночами сидела, съежившись, продрогшая до костей, прижимаясь к стене дома, а мне никто не открывал дверь, я наконец решилась постучаться и умолять о прощении и жалости во имя жизни у меня под сердцем.
Отец Ксавье и следующую паузу переждал молча. Тем временем в келье полностью стемнело. Свеча, горевшая снаружи, в коридоре, бросала в комнату узкие полоски света через неплотно закрытую дверь.
– Мой отец позвал стражей, и они забрали меня от порога его дома. В отчаянии я бросилась к родителям своего возлюбленного, но там выяснилось, что мой отец обвинил его в том, что он обесчестил меня и что…
Она попыталась сдержать слезы, но ей это снова не удалось. Отец Ксавье с трудом мог разобрать, что она бормотала, но и без того знал, что она пыталась произнести. Он знал, каково наказание для насильников, – утопление. В Праге это было определенной традицией, основанной еще епископом Иоганном Непомуком. Он догадался, что произошло, когда Иоланта попыталась обрести поддержку в семье своего друга: ее точно так же прогнали прочь, как и от порога собственного дома, – то ли потому, что его родители видели в ней причину смерти своего сына, то ли потому, что боялись навлечь на себя еще большие неприятности. То, что последовало за всем этим, угадать было легко: нищета, голод, незаконное попрошайничество, время от времени кража продуктов. Он был уверен, что она не торговала своим телом. Не так уж много мужчин, которых возбуждает беременная женщина, потому что последние встречаются им на каждом шагу: во-первых, как правило, в собственной спальне, во-вторых, в убежищах для женщин, подвергшихся насилию, где большое количество девушек постоянно беременны. Однако, если бы и нашлись клиенты, он подозревал, что она бы этого не сделала даже ради спасения своей жизни. Единственную цену, за которую она готова была пойти на это, нашел отец Ксавье – перед городской стеной в Малой стране, глубоко скрытую тремя месяцами зимы, землей, известью и другими детскими трупиками.
– Малыш Вацлав – это все, что у меня осталось от моей любви, – прошептала Иоланта. – Я принимаю ваше предложение, отец, но не из уважения к вашей рясе или из страха перед вашими мертвыми черными глазами. Я принимаю его, поскольку это для меня единственная возможность снова увидеть ребенка и спасти его из этого ужасного дома.
– Хорошо, – произнес отец Ксавье бесцветным голосом.
– Поклянитесь, что я снова увижу моего ребенка.
