Джура - Тушкан Георгий Павлович (мир бесплатных книг TXT) 📗

— Не было такого дела, каким бы я не занимался, не было такого места и в Синьцзяне, где бы я не был, — сказал он. — Я промывал золото из голубоватой глины и камней в Соургаке и Чижгане, возле Керии. Был нищим, просил милостыню, потом поссорился со старшиной нищих — не поделили краденого, и я удрал. Работал ещё по переброске трупов.

— Как, как? — испуганно спросил Кучак.

— Эх, Кучак, ничего-то ты не знаешь, плохо тебе будет одному! Не знаешь того, что судья отвечает за каждого убитого в его округе. Если человек был убит далеко от места, где живет судья, его меньше штрафуют. Поэтому судья всегда хочет подбросить труп убитого в чужой округ и тому, кто это сделает, хорошо платит. Это хороший заработок, только случается не часто. Понял? — Понял, — сказал Кучак. — Только ведь это страшно — ночью трупы возить.

— Работал я ещё искателем кладов. Ох, много добра в заброшенных городах в Такла-Макане!

— Да ведь ты сам говорил, что там пустыня.

— Ну да, — согласился Саид, — а в пустыне стоят целые города, засыпанные песком. Вот там и роешь. В Кашгарии много мест, где можно искать клады. А надоест копать, можно контрабанду возить или баев проводить через границу.

— Нет, — жалобно сказал Кучак, — лучше охотиться или скот разводить.

Саид расхохотался.

— Эх, ты! — сказал он. — Да знаешь ли ты, как трудно жить дехканам, сколько с них берут податей? Ведь дехканам достается только солома от пшеницы, да и то не вся. Хердж — десятую урожая — надо отдать? Надо! Зякет муллам надо заплатить? Надо! Танап — сбор с хлопка и садов — тоже дай, а не дашь — возьмут. А сколько еще: саманпуль — сбор за солому, кяфее — в пользу сборщика, тарикора — налог со всего имущества. А сбор на содержание начальства и войск, а бесплатная работа по устройству арыков, а бесплатная обработка земли! Еще надо платить судьям, толкователям законов, потом сотнику, писарям, старостам — всем надо платить. Теперь тебе понятно, почему я говорю, что у дехкан остается от пшеницы солома, да и то не вся? А ты ещё хочешь стать дехканином! — Да, -сказал Кучак, — лучше быть охотником. Так, разговаривая, проехали они лес и спустились в долину, на пыльную дорогу. Солнце сильно припекало.

— Ох, — стонал Кучак, — я лучше пойду пешком: у меня болят раны!

Он слез, и они двинулись дальше: Саид ехал на лошади, а Кучак шел рядом, держась за стремя.

— Куда же мы идем? — спросил Кучак.

— Мы спрячемся от оспы в кишлаке у прокаженных. Туда боятся все ходить, а я не боюсь: проказа бывает от ийе, [26]а от ийе знахарь может заговорить, — ответил Саид.

После захода солнца они увидели на самой горе, у входа в ущелье, юрты. Оттуда доносилось мычание коров и ржание лошадей. — На тебе двадцать тенег, — сказал Саид, — подымись к кибиткам и купи мяса. Я бы сам пошел, но я в ссоре с этим киргизским родом теит. [27]

— Как это — купи? — спросил Кучак.

— Обменяй серебро на мясо.

— А! — сказал Кучак и пошел к юртам.

Одноухая побежала впереди.

— Да сначала послушай у юрты, о чем там говорят, а потом уж заходи! — крикнул Саид.

Кишлачные собаки выбежали с лаем навстречу Одноухой. Кучак воспользовался этим: подкравшись к кибитке, он приложил ухо к кошме и вдруг услышал: «Пожилой такой, волосатый киргиз с длинными руками», — говорил кто-то в кибитке низким, густым голосом. Кучак решил, что в юрте говорили о нем.

Он затрясся от ужаса и бросился бежать, забыв обо всем. Он бежал так, как никогда ещё не бегал. Запыхавшись, он падал на землю, чтобы отдохнуть, снова вставал и снова бежал. Собаки возле юрт залаяли, почуяв незнакомца, и обитатели вышли наружу. Но Кучак был уже далеко. Они его не заметили. Однако Саида увидели и узнали. Сев на лошадей, они поскакали к нему. Два года назад в этом кишлаке Саид у одного киргиза убил и ограбил сына.

Саид еле удрал от погони.

Между тем Кучак прятался среди высоких кустов жесткой травы. Одноухая легла с ним рядом.

Стало рассветать.

Отдохнув, он поднялся и осмотрел окрестности. В этом месте горы расступались, и между ними лежала большая равнина. В середине её было болото, а по краям росли высокие кусты травы. Там же, где травы не было, блестели лужи, и возле луж виднелась красная, в трещинах глина.

В этой безрадостной долине Кучак чувствовал себя сиротливо. Не видно было ни одной птицы. Здесь даже ветра не было. Кучаку захотелось пить, и он подошел к самой крайней луже с мутной водой.

В тихой луже, как в зеркале, Кучак увидел себя и прошептал, вспоминая слова, сказанные о нем в юрте: «Волосатый киргиз». Глядясь в воду, он начал выдергивать волосы из своей не в меру густой бороды, чтобы хоть немного изменить внешность, но жажда заставила его бросить это дело. Он нагнулся к луже; вода оказалась горько-соленой. Тогда Кучак пошел к большой луже в глубине долины. Он шел по сухой, потрескавшейся глиняной корке, и ему казалось, что корка под его тяжестью колеблется. Он остановился и топнул ногой. Корка треснула, и он погрузился в грязь. — Вай, вай! — завопил Кучак и дернулся всем телом назад. Но грязь засосала его выше колен. Он упал. Одноухая села невдалеке и завыла.

Много времени потратил Кучак, пока вылез из грязи. Если бы он провалился немного ближе к болоту, он бы уже не выбрался, потому что это был край страшного болота пухлых солончаков. Дрожа от усталости, Кучак снова пошел к маленькой луже, чтобы смыть грязь. Он наклонился над водой и в испуге отпрыгнул назад. Из лужи смотрело на него страшное лицо. Вдруг Кучак улыбнулся: если он сам не узнал себя — значит, никто его не узнает. И он решил не отмывать грязь с лица.

Кучак взобрался на склон холма, где виднелась тропинка, и пошел по ней на юг. За ним бежала Одноухая.

Через несколько часов пути ему встретился всадник. Увидев Кучака, всадник съехал с тропинки и начал ругаться: — Ты, прокаженный, как ты смеешь ходить среди здоровых людей? Иди к своим прокаженным в горы!

— Куда? — спросил Кучак, вжимая голову в плечи и подтягивая руки, чтобы казаться ещё меньше.

Всадник показал нагайкой на большую гору вдали и, ударив коня, поскакал дальше.

Кучак вспомнил, что Саид тоже говорил, будто у прокаженных можно спрятаться, и пошел к горе.

Зная от Саида, что по здешним дорогам бродит много басмачей, Кучак завернул свое золото в грязный платок и обвязал им вроде ошейника горло Одноухой.

Ночью по гальке, резавшей ноги сквозь дырявые ичиги, шел Кучак к горе. Так шел Кучак ночь и день, и уже снова наступил вечер, а гора все была на том же расстоянии.

Прошло несколько дней. Кучак так сильно голодал, что как-то ночью убил Одноухую и съел её. Теперь он спал на её шкуре и пропах псиной. Овчарки, выбегавшие ему навстречу с гор и ущелий, почуяв этот запах, нападали на него и долго провожали его лаем. Кучак шептал заговоры, но это не помогало. Во что только не верит человек, потерявший веру в себя!

VI

Издали казалось, будто отвесный берег реки рассечен на огромные желтые глыбы десятиметровой высоты.

На самом верху двух таких глиняных утесов виднелись домики. Внизу, возле воды, стояла мельница. Здесь же, на берегу, у выхода одной из широких промоин, по которой сбегала вниз тропинка, лежал плот из бурдюков. Эти мешкообразные голые бараньи шкуры, надутые воздухом, были единственным средством переправы через мутно-желтую быструю реку.

Некоторые бурдюки сморщились, и их чуть ли не до половины затянуло илом, принесенным дождевой водой из промоины. Да это и понятно: в уединенном кишлаке жило много прокаженных, поэтому сюда редко кто заходил; а если кто и появлялся, то по крайней нужде. Нехороший слух шел о кишлаке. Здесь бывали контрабандисты, грабители, скрывавшиеся от властей. Это были выгодные пришельцы. Они приносили с собой много денег и ценных вещей, которые Янь Сянь, старшина кишлака и хозяин чайханы, опиекурильни и мельницы, ловко прибирал к рукам.