Четыре пера (ЛП) - Мейсон Альфред (версия книг TXT) 📗
Они были так очарованы и увлечены картинами, возникшими от простейшего предложения, самой обычной фразы, через волшебство ассоциаций, что часы пролетели незаметно. Они больше не были узниками в этом варварском городе, темнеющего на мрачных просторах пустыни; они были на родине, следуя старым увлечениям. Они стояли под деревьями с ружьями в руках, и вдруг раздался крик: «Смотри! Смотри!». Тренч снова услышал знакомый треск катушки на удилище, когда поранился о леску на берегу форелевой реки. Они говорили о театрах в Лондоне, последних увиденных пьесах и последних книгах, прочитанных шесть лет назад.
— Вот Большая Медведица, — сказал вдруг Тренч. — Уже поздно.
Хвост созвездия погружался за колючую изгородь заребы. Они повернулись на бок.
— Еще три дня, — сказал Тренч.
— Всего лишь три дня, — откликнулся Фивершем.
И через минуту они были не в Англии и не в Судане; звезды до утра незаметно проносились над их головами. Они затерялись в приятной стране сновидений.
Глава двадцать девятая
«Еще три дня». Оба они заснули с этими словами на губах. Но на следующее утро Тренч проснулся и пожаловался на лихорадку; болезнь стремительно обрушилась на него, и до полудня он начал бредить. Они с Фивершемом поменялись ролями. Тысячи ночей в «Доме камня» сделали свое дело. Но это не простое совпадение, что Тренча внезапно поразила болезнь в тот самый момент, когда открылась дверь его тюрьмы. Так неожиданно накрывший его огромный прилив радости оказался слишком непосильным для измученного тела. Перспектива настоящего побега стала венцом испытания, которое он не смог вынести.
— Через несколько дней ему станет лучше, — сказал Фивершем. — Ничего страшного.
— Это Ум Сабба, — ответил Ибрагим, покачав головой.
Ужасный сыпной тиф стольких поразил в этой кишащей заразой тюрьме и унес на седьмой день.
Фивершем отказывался верить.
— Обойдется, — повторял он с каким-то страстным упрямством; но в его голове возник еще один вопрос: «Будут ли ждать люди с верблюдами?» Каждый день, спускаясь к Нилу, он видел Абу Фатму в синей одежде на своем посту; каждый день тот подавал ему знак, и каждый день Фивершем не давал ответа. Тем временем с помощью Ибрагима он ухаживал за Тренчем.
Мальчик ежедневно приходил в тюрьму с едой; его отправили купить тамаринды, финики и коренья, из которых Ибрагим варил охлаждающие примочки. Вместе они переносили Тренча из тени в тень, когда солнце перемещалось через заребу. Голодающей семье Идриса оказали дополнительную помощь, и поэтому с Тренча сняли сорокафунтовые цепи. Ему давали мякоть растений, пропитанную соленой водой, рот наполнили маслом, тело обмазали и завернули в верблюжье сукно. Лихорадка шла своим чередом, и на седьмой день Ибрагим сказал:
— Сегодня последний день, он умрет.
— Нет, — ответил Фивершем, — это невозможно. — «В своем приходе, — так он сказал, — под деревьями». Не здесь, нет.
И он снова заговорил с горячим упорством. Он больше не думал о человеке в синей одежде за стенами тюрьмы и о шансах на побег. Страх, что третье перо никогда не возвратится к Этни, что у нее никогда не будет возможности вернуть четвертое по своей воле, больше его не беспокоил. Даже надежду на «после» он прогнал из своей головы. Он думал только о Тренче и нескольких нескладных словах, произнесенных в углу заребы в первую ночь, когда они бок о бок лежали под куполом неба.
— Нет, — повторил он, — он не должен умереть здесь.
И весь этот день и ночь он дежурил около Тренча, пока тот вел долгую и тяжелую борьбу между жизнью и смертью. В один момент казалось, что три года в «Доме камня» не прошли даром, в другой — что крепкое телосложение и выносливость Тренча позволят одолеть болезнь.
В ту ночь, во всяком случае, так и произошло, и борьба продолжалась. Опасный седьмой день миновал. Даже Ибрагим обрел надежду. На тринадцатый день Тренч спал и не бредил во сне, и проснулся уже с ясной головой. Он был один, и так плотно обернут в верблюжье сукно, что не мог пошевелиться; но жаркий день прошел, и тень от «Дома камня» лежала на песке у заребы. У него не было никакого желания шевелиться, и он неторопливо размышлял, как долго проболел. Во время этих размышлений он услышал крики тюремщиков, крики пленных за пределами заребы в направлении реки. Ворота открылись, и заключенные хлынули внутрь. Среди них был Фивершем, и он направился прямо в угол к Тренчу.
— Слава богу! — воскликнул он. — Я не должен был оставлять тебя, но пришлось. Мы целый день разгружали лодки. — И он свалился от усталости возле Тренча.
— Как долго я пролежал больным? — спросил Тренч.
— Тринадцать дней.
— Пройдет еще месяц, прежде чем я смогу уйти. Ты должен бежать один, должен оставить меня здесь и идти, пока можешь. Вероятно, добравшись до Асуана ты сумеешь мне помочь. Сейчас я не в состоянии двигаться. Ты уйдешь завтра?
— Нет, без тебя я никуда не пойду, — ответил Фивершем. — И кроме того, уже слишком поздно.
— Слишком поздно? — повторил Тренч. Он понимал смысл слов, но медленно; он почти не хотел, чтобы его беспокоил этот простой звук; ему хотелось лишь долго лежать без движения в прохладе заката. Но постепенно смысл сказанного Фивершемом дошел до его сознания.
— Слишком поздно? Значит, человек в синем ушел?
— Да. Вчера он говорил со мной у реки. Погонщики верблюдов больше не могут ждать. Они побоялись, что их обнаружат, и решили вернуться, независимо от того, отправимся мы с ними или нет.
— Ты должен идти с ними, — сказал Тренч. В тот момент он не думал о себе, хотя ему пришлось бы прожить в тюрьме всю жизнь — до тех пор, пока ему разрешили бы спокойно лежать там, где он уже долго лежал; и без всякого отчаяния добавил: — Значит, наш последний шанс потерян.
— Нет, отложен, — ответил Фивершем. — Человек в синем принес мне бумагу, ручку и древесную золу, смешанную с водой. Он уронил их возле меня, когда я лежал на земле. Я спрятал их под джиббе, и прошлой ночью — она была лунной — написал торговцу-греку, владельцу кафе в Вади-Хальфе. Сегодня я отдал письмо. Он доставит его и получит деньги. Через полгода, самое позднее через год он вернется в Умдурман.
— Очень может быть, — сказал Тренч. — И попросит еще письмо, чтобы получить еще денег, и скажет, что через полгода или год вернется. Я знаю этих людей.
— Ты не знаешь Абу Фатму. До падения Хартума он служил у Гордона, а с тех пор служит мне. Он пошел со мной в Обак и ждал там, пока я был в Бербере. Он рисковал жизнью, появившись в Умдурмане. Через полгода он вернется, можешь быть уверен.
Тренч не стал продолжать спор. Он окинул бесцельным взглядом загородку и остановился на куче свежевскопанной земли в углу.
— Что они копают? — спросил он.
— Колодец, — ответил Фивершем.
— Колодец? — обеспокоенно переспросил Тренч, — и так близко к Нилу! Зачем? Что за нелепость?
— Не знаю, — ответил Фивершем.
Он и в самом деле не знал, но с ужасом подозревал причину, по которой рыли колодец на территории тюрьмы. Однако не хотел делиться своими подозрениями, пока его спутник не окрепнет достаточно, чтобы выдержать разочарование. Но через несколько дней его подозрения оправдались — всем объявили, что вокруг «Дома камня» построят высокую стену. Слишком много узников в кандалах сбегало на пути к Нилу, и в дальнейшем их круглый год будут держать за стеной, которую пленники сами же и построят из высушенных на солнце глиняных кирпичей. Фивершем работал вместе со всеми, и Тренч, как только смог стоять, присоединился к нему.
— Пропала наша последняя надежда, — сказал он, и хотя Фивершем открыто не согласился, но в глубине души пришел к тому же выводу.
Они ставили кирпичи один на другой и скрепляли их на шип. Каждый день стена вырастала на фут. Они собственноручно замуровывали себя. Когда они закончили, образовалась двенадцатифутовая стена, гладкая и прочная. На ее поверхности не было ни единого выступа, куда можно поставить ногу; её не сломать за одну ночь. Тренч с Фивершемом в отчаянии созерцали её. Даже пальмы Хартума теперь были спрятаны от их глаз. Днем ярко-синий квадрат, а ночью темно-синий квадрат, украшенный драгоценным серебром и сверкающим золотом, ограничили их мир. Тренч закрыл лицо руками.
