Королевский фаворит - Феваль Поль Анри (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Монах не отвечал.
— Итак, — продолжал падуанец, — начинайте ваши молитвы, сеньор монах, у вас едва хватит на это времени. Если вы встретите на том свете кого-нибудь из моих славных предков, то передайте им от меня поклон.
С этими словами Макароне направился к выходу.
— Останьтесь! — приказал ему монах.
— Невозможно, почтенный отец, я тороплюсь.
— Останьтесь! — повторил монах, брякнув тяжелым кошельком.
Этот звук произвел на Асканио свое обычное действие. Он улыбнулся и вошел снова в келью.
— Поспешим, сеньор монах, — сказал он однако, — любовь призывает меня далеко отсюда. Вы не знаете, что такое любовь? — прибавил он томным голосом.
— Я знаю, — отвечал монах, — что сеньор Асканио никогда не откажется от хорошо набитого кошелька.
— О! Конечно! Я не настолько еще развращен, чтобы отказываться.
— Я хочу сделать вас моим наследником.
— Это доказывает хороший вкус вашего преподобия.
— Вы храбрый солдат…
Асканио поклонился.
— Вы имеете великодушное сердце…
Асканио опять поклонился.
— И я уверен, что вы буквально исполните последнюю просьбу умирающего.
При этих словах монаха Макароне принял театрально-торжественную позу.
— Последняя воля умирающего священна, — проговорил он. — Я исполню ее, чего бы это мне ни стоило!
— Вы ничего при этом не потеряете, а выиграете сто гиней, находящихся в этом кошельке. Слушайте. У меня есть в Лиссабоне один родственник, которого я давно не видел и которому мне хотелось бы оставить что-нибудь на память.
— Как его зовут?
— Балтазар.
«Положительно этот монах низкого происхождения», — подумал падуанец.
— Я знаю этого Балтазара, — прибавил он вслух, — он был моим лакеем.
— Он большого роста?
— Огромного! Что же надо будет передать ему от вас? Пару гиней!
— Ни меньше, ни больше. Надо передать ему это кольцо, которое стоит не больше пистоля.
Падуанец взял кольцо и взвесил на руке.
— Да, оно и этого даже не стоит. Я передам его Балтазару, когда представится случай.
— О! Нет, сеньор Асканио, — поспешно возразил монах. — Это кольцо не должно так долго оставаться в чужих руках. Необходимо передать его сейчас же.
— Значит, оно очень важно? — спросил подозрительно Асканио.
— Я умру спокойно, если буду знать, что оно в руках Балтазара.
— Хорошо, сеньор монах! — согласился Асканио, поднимая глаза к небу. — Воля умирающего священна.
— До свиданья, или скорее… прощайте! — прибавил он, получив кошелек и направляясь к двери.
Глава XXXIV. ЛИМУЕЙРО
Всю ночь Кастельмелор не сомкнул глаз. В то время как его агенты производили аресты, о которых мы уже рассказали в предыдущей главе, он с беспокойством и нетерпением ожидал их возвращения.
Не один раз в эти долгие часы вспоминал он, с невольным содроганием, об Альфонсе. Не один раз, когда наконец сон овладевал им, и Кастельмелор закрывал глаза, пред ним являлась благородная и честная фигура Жана Сузы, его отца. Но уже прошло то время, когда подобное видение бросало его в лихорадку. Самое трудное было сделано и он победил уже в себе то отвращение, которое он испытывал к себе в этой бесчестной борьбе против несчастного, оставшегося без всякой защиты, против своего благодетеля, своего короля. Возвратившиеся рыцари Небесного Свода донесли ему об успешном окончании дела, которое им было поручено. Королева, инфант и монах были в его власти.
Оставался один Васконселлос, но что мог он сделать один?
Кастельмелор, с этой минуты уверенный в успехе своего дела, созвал собрание двадцати четырех, которые в экстренных случаях могли заменить штаты. Дворец Хабрегас был свободен, и потому местом собрания была назначена обыкновенная зала для совещания.
Отдав это приказание, Кастельмелор велел подать карету.
— Сеньор, — сказал ему Конти перед самым отъездом, — монах в плену, но бывали пленники, которые исчезали из темницы и наводили еще больший ужас, чем прежде…
— Это совершенно верно, — отвечал Кастельмелор.
— Тогда как мертвые, — продолжал Конти, — не покидают своих могил.
— Делай что хочешь, — сказал Кастельмелор, садясь в экипаж.
Граф отправился к Лимуейро.
Королевская комната, где в это время находились королева с инфантом, располагалась в середине тюрьмы. Она имела форму пятиугольника и занимала почти весь нижний этаж маленькой внутренней башни. Небольшая часть ее, отделенная каменной стеной от огромной комнаты, представляла собой смрадную каморку, почти лишенную воздуха и света. Это был номер тринадцатый, который служил камерой для монаха.
После ухода Макароне он бросился на скамейку и долго лежал на ней в каком-то оцепенении.
Пока падуанец находился около него, лихорадочная внешняя твердость поддерживала его, и подобно тому, как утопающий хватается за соломинку, у него появилась надежда на спасение. В уме его быстро составился план избавления, на первый взгляд очень верный и исполнимый, но, хорошенько обдумывая его детали, монах скоро убедился в его несостоятельности.
Можно ли надеяться на обещания этого негодяя Асканио Макароне? Но даже если он исполнит данное ему поручение, прИнессет ли это пользу? Балтазар храбр, и монах хорошо знал его преданность; но он не был хитер; можно ли предположить, что он догадается? Он знает кольцо и знает, что оно принадлежит монаху, но номер тринадцатый ничего не означает для него, и честный Балтазар ни за что не поймет значения этих цифр.
Монах продумал все это и ужаснулся логичности вывода. Каждый раз, как надежда прокрадывалась в его сердце, рассудок тотчас же уничтожал ее. Но уж по природе своей человек склонен надеяться до последней минуты.
Это были нескончаемые мучения, страшно утомляющие и обессиливающие, где надежда была химерой, невыносимой мукой.
Смерть, которая ожидала его, не была только его смертью. Вместе с ним погибнет и его недоведенное до конца дело. Вместе с ним падет законная наследственность на престол, эта поддержка страны. Он потерпел изгнание Альфонса, а дон Педро в тюрьме падет по недостатку поддержки. Его беспечная доверчивость помогла узурпатору: по его вине Браганский дом лишится трона.
И так как монах знал, что всякая узурпация неминуемо влечет за собой внутренние войны и смуты, что его отечеством пытаются завладеть Англия и Испания, то не без основания думал, что его гибель есть вместе с тем гибель Португалии.
Ужасные мысли терзали его душу. Он метался по узкой тюрьме, как хищный зверь в клетке, ощупывал стены, потрясал дверь, пытался расшатать руками массивную решетку окна.
Порой он принимался кричать изо всех сил, называя по именам тюремщиков. Он знал, что эти люди были ему преданы, и по одному его знаку отперли бы двери Ламуейро. Но никто не слышал его криков. Никто не проходил мимо его кельи.
Его услышали только заключенные в соседней комнате инфант и королева.
«Должно быть, тут сидит какой-нибудь бешеный», — подумали они.
Первые лучи наступающего дня, проникая сквозь узкое окно тюрьмы, еще более усилили мучения несчастного. Наступал час, в который народ должен был собраться на площади. Народ ожидал его, и, без сомнения, в эту самую минуту тысячи голосов призывали монаха.
А он не отвечал. Он должен был умереть.
Как это всегда бывает, вслед за лихорадочным возбуждением наступило бессилие. Монах, утомленный и разбитый, упал на скамейку.
В эту минуту до его слуха долетели голоса из соседней камеры. Он поднял голову и увидел луч света, проникавший через отверстие в стене.
Монах поспешно подошел к стене и приложил глаз к отверстию.
Но он ничего не смог увидеть, отверстие было засорено кусками цемента и пылью.
Пока монах прочищал отверстие кинжалом, за стеной снова послышались голоса.
— Только он знал о нашем браке, — говорил инфант, — только он и мог выдать нас.
— Если бы вся Вселенная обвиняла его, — отвечала твердым голосом королева, — то и тогда я сказала бы: нет, Васконселлос не изменник!
