Фанфан и Дюбарри - Рошфор Бенджамин (читаем книги онлайн txt) 📗
Тюльпан не спускал с них глаз все время, пока ему и трем его приятелям расточал похвалы полковник, то и дело умолкая, чтобы перевести дух.
— Браво, мсье! Ваш полковник гордится вами! Будьте уверены, я в своем докладе в главный штаб вас не забуду! (Глотнул воды). Вечно буду сожалеть, что лошак мой так глупо испугался и лишил возможности стать во главе колонны! (Снова перевел дух и повернулся к Тюльпану). — Рядовой Тюльпан, вам выпала честь возглавить расстрельную команду!
— Как, мсье? — переспросил удивленный Фанфан. ("- О чем он говорит? О каком расстреле?" — недоумевал он в душе).
— Вы посмотрите на этих женщин! Их взяли с оружием в руках, а теперь они должны быть расстреляны на месте без всяких проволочек по эдикту графа де Марбо от 24 июня 1770 года! Вы, мсье, должны это прекрасно знать, раз так любите штудировать указы и наставления!
— Простите, мсье, но я не считаю за честь командовать расстрельной командой. Если это действительно честь, прошу меня от неё избавить! Мне не нужна награда за то, что я совершил, и за что вы меня только что благодарили!
— Поосторожнее, мсье, это похоже на отказ повиноваться! — взревел взбешенный полковник.
— Я настоятельно прошу вас не отдавать мне подобного приказа! ответил Тюльпан тихо, но едва не угрожающе.
То ли Рампоно вдруг испугался, то ли пришел к выводу, что в своем состоянии он, единственный офицер, не мог избежать нежелательного инцидента и призвать к повиновению солдата, чья популярность была ему хорошо известна? Во всяком случае, полковник бесцветным голосом сказал:
— Ну хорошо! Ввиду того, как вы вели себя сегодня, я выполню вашу просьбу!
И тут же, желая подчеркнуть, как он либерален, что не приказывает ни Фанфану, ни кому еще, добавил:
— Но отыщите добровольцев!
Полковник закипал. Он должен был признать, что решил так потому, что испугался, и теперь ещё больше боялся, что добровольцев не найдут и ему придется поставить на карту свой авторитет, самому назначив бойцов в расстрельную команду.
Так, в нарастающей тревоге, Рампоно пришлось ждать не меньше часа. Потом Тюльпан явился сообщить, что добровольцев не нашлось. Ведь он исполнил поручение таким образом, чтобы сохранить чистую совесть как солдат, исполнявший приказание, и как человек, поступающий по-людски.
Каждому солдату он говорил следующее:
— Ты хочешь добровольно попасть в расстрельную команду, которая должна расстрелять двух женщин? Если ты не боишься попасть за это в ад, то бойся получить от меня в морду! Спасибо, ты не хочешь!
Услышав доклад Тюльпана, полковник побледнел. Он был взбешен, что его добрая воля отринута, и содрогался при мысли, что придется отдавать подобающий приказ. Горло его сжималось при мысли, что никто не выполнит приказ полковника, бежавшего с поля боя. И уже видев, как становится жертвой бунта или, в лучшем случае, всеобщего посмешища солдат, искал спасение своей чести и своего самомнения в двух вещах: в бутылке бургундского, которую давно призвал на помощь, и в странной страсти стрельбе по живым мишеням.
Напившись, Рампоно перестал праздновать труса. Душа маршала Тюренна, с которой, как мы знаем, он любил общаться в минуты вдохновения, ожила в нем снова. И вот солдаты увидели, как он выходит из собора, опираясь на костыли — как призрак, нагоняя страх своим перевязанным носом — повязка, делившая лицо пополам, закрыла все так, что сквозь неё были видны только глаза, рот и над ним — один ус!
— Так что? Добровольцев не нашлось? — взревел он. — Посмотрим!
Пройдя перед отрядом, который сержант Лавойн построил в две шеренги, он отобрал десятерых, угрожающе напомнив им, что неповиновение приказу карается смертью. Угрозы, да и все поведение полковника вызвали реакцию, совсем обратную тому, чего боялся полковник: никто из десяти и пикнуть не посмел! Ведь для солдат эти две женщины тоже были бунтовщиками, не так ли? Какие разговоры! А некоторые к тому же — из тех, кто битву переждал, забравшись ползком куда-нибудь в дыру поглубже, — те рады были возможности пострелять! А кое-кого радовала возможность хоть как-то поразвлечься.
— У вас не должно быть предрассудков! — наставлял Рампоно. — Ни религиозных, ни каких иных! На войне как на войне! Женщин этих захватили с оружием в руках! И, в конце концов, вы расстреляете их по команде, по моему приказу — и по воле Божьей, поскольку выбраны вы были случайно!
Но среди выбранных оказался и Гужон-Толстяк!
Когда Тюльпан, стоявший рядом, увидел это (Тюльпана сия чаша миновала), — он вдруг почувствовал, как облился холодным потом и с того момента не спускал с приятеля глаз.
Едва строй разошелся, полковник голосом, совсем уже охрипшим, вызвал расстрельную команду за собой в собор. Фанфан, шагнув к Гужону, шепнул ему:
— Эй, смотри без глупостей, понял?
Фанфан-Тюльпан слишком хорошо помнил, что сказал Гужон-Толстяк, уходя из Витербо, на горном плато, где они на ледяном холоде провели предыдущую ночь.
— Прежде всего, никто от тебя не требует кого-то вешать! Выстрелишь и все! Хватит при этом закрыть глаза! И не забудь, в расстрельной команде у одного ружье всегда заряжено холостым! Может быть, и твое!
— Что с тобой! — буркнул Гужон-Толстяк. — Не нервничай так! А то я начну нервничать и не промахнусь!
— Ну вот! — Тюльпану полегчало. — Стреляй мимо — и все!
— Конечно! Но вот как остальные? Дерьмо!
— Не думай ты об остальных! Иди лучше взгляни, зачем полковник вас зовет в собор.
Фанфан-Тюльпан вошел в собор следом за Гужоном. Полковник выставил две бутылки и вся расстрельная команда уже пустила их по рукам. Одни, которым выпавший им жребий был противен, напились так, что отупели перед лицом того, что предстояло совершить, и все им стало безразлично. Другие уже думали только о том, как выстрелить получше, чтобы самих себя ошеломить меткостью, и потом рассказывать, как угодили этим стервам прямо промеж глаз. Полковник знал, что делает, — и у него был опыт, поскольку сам он был изрядно поднабравшись и переживал примерно те же чувства. И знал ещё — в пехоте не дураки выпить. Потом, оценив обстановку, он сказал:
— Мсье, пора выполнить нелегкую обязанность!
Фанфан потом всегда в мельчайших подробностях вспоминал, как все произошло.
Женщины вышли из собора, растрепанные, грязные, и с виду несчастные, но с гордо поднятыми головами — не говоря ни слова, как и прежде, они спокойно шли на смерть — не только не обняв, но даже не касаясь друг друга!
Темнело, и все происходящее было озарено теплым золотистым светом. Ударил барабан — ну как же, мы цивилизованные люди и обожаем церемонии! Пехотинцы, бредущие за этой траурной процессией (не все!) к загадочным воротам, обитым железом, которым суждено теперь стать лобным местом, так и не поняли, были эти женщины красивы или безобразны. И кто когда узнает это? Высоко в небе носились ласточки, жившие своей птичьей жизнью.
Фанфан-Тюльпан воззвал к небесам: "- Господи Боже, Господь всемогущий, сделай так, чтобы хоть что-нибудь произошло!"
И кое-что действительно произошло — в доказательство, что призывы к Господу не остаются втуне.
— Друзья, не стреляйте! Это ведь убийство! И будете вы навеки прокляты, если убьете двух безоружных женщин! Не ради этого мы на Корсике! Мы сюда пришли сражаться, воевать, воевать с мужчинами, с бунтовщиками, а не убивать женщин! Не для того, чтобы покрыть себя позором! Друзья, нас осталось тут сто, или сто двадцать — точно не знаю, но разве покроем мы себя славой, если сегодняшнюю победу увенчаем тем, что выполним такой гнусный приказ?
— Вот дерьмо! — воскликнул Фанфан-Тюльпан. — Теперь Гужон-Толстяк заговорил ещё краше, чем мальчишкой в Тюильри, где свободно мог сказать "мадам" на пяти языках!
