Печать и колокол - Кларов Юрий Михайлович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Ветер запахов уносил метра за тысячи миль от Парижа.
Шелестели золотым песком волны прибоя. Пронзительно кричали обезьяны. Притаился, готовясь к прыжку, леопард. В зеленом полумраке сладкой прели порхали огромные, невиданные в Европе бабочки.
Африка, Индия, Цейлон, Сиам, Ост-Индия…
И утомленный своими странствованиями метр засыпал.
Но в эту ночь парфюмеру маркизы Помпадур не суждено было уснуть…
Когда Менотти вошел в лабораторию, с кресла у камина поднялся человек в плаще и молча поклонился хозяину дома. Верхнюю половину лица незнакомца закрывала серая маска. Из-под плаща был виден кружевной воротник и расшитый золотом голубой камзол. Вдоль панталон, в полном соответствии с модой, спускались золотые цепочки с брелоками от двух пар часов. В ухе незнакомца переливалась парламутром серьга с жемчужиной. Под плащом угадывались очертания шпаги.
Менотти протянул руку к колокольчику, чтобы позвать слугу, но ночной посетитель перехватил своими железными пальцами его запястье.
– Зачем, метр? – сказал он с иностранным акцентом. – Гастон слишком устал за день. Стоит ли без особой на то необходимости беспокоить его по ночам?
От незнакомца пахло мускусными духами, которые изготовлял в Мадриде Диего. Плохие духи. Они били по обонянию молотом, а молот приличествует лишь кузнецу.
«Испанец? – подумал Менотти. – Нет, не похоже. Испанцы носят серьги с изображением бабочек и стрекоз. Ганноверец? Нет. Ганноверец имеет такое же представление о духах, как обезьяна о рагу из зайчатины. Швед? Поляк? Голландец?»
– Духи мне подарил один испанский друг, – сказал незнакомец. – Они слишком резки и грубы, не правда ли? Но я не привык обижать друзей.
Менотти вздрогнул: уж слишком догадлив этот таинственный человек с жемчужиной в ухе, который, видимо, пробрался сюда через окно, выходящее в сад. Сколько раз метр говорил Гастону, чтобы тот починил ставень и привинтил крючок! Ставень скрипел и стучал от малейшего ветра. Но Гастон, как и все бургундцы, был слишком ленив и беззаботен. Недаром мосье Каэтан шутил, что и ставень и Гастон одинаково ветрены.
Метр потер запястье и поморщился.
– Надеюсь, я не причинил вам боли? – заботливо спросил человек в маске, от внимания которого ничто не ускользало. – Это было бы ужасно!
– Кто вы?
– Ваш покорный слуга, метр, и поклонник вашего таланта.
– Мои поклонники приходят обычно днем, а главное – без маски.
– Увы, это было не в моей воле. Я слишком робок по натуре, – охотно объяснил незнакомец. – Как я мог нарушить ваш покой, когда вы священнодействовали в своей лаборатории? Нет, я бы никогда на это не решился. Сейчас же вас томит бессонница, и вы не прочь немного поболтать. Только это соображение и заставило меня преодолеть робость. Что же касается маски… Вы ведь любите прекрасное, метр, а моя внешность никогда не отличалась красотой…
– И все же я предпочел бы видеть ваше лицо, – резко сказал Менотти.
– Зачем? Что значит лицо? Это та же маска, которую природа надела на душу человека при его рождении.
У незнакомца были изысканные манеры и мягкий голос, но Менотти прекрасно понимал, что ни голос, ни манеры не помешают ему в случае необходимости воспользоваться шпагой, той самой шпагой, которая оттопыривает сзади его плащ. По рассказам, у дедушки метра, главного государственного отравителя Венеции Петро Менотти, голос тоже был слаще меда и мягче гусиного пуха, особенно в те минуты, когда он готов был угостить кого-то своим порошком…
– И давно вы тут?
– Нет, метр, вы не заставили себя ждать.
– Вы предполагали, что я приду ночью в лабораторию?
– Я в этом не сомневался.
– Ах, вон как! Но послушайте, мосье, вам не кажется, что сегодняшняя ночь может закончиться для вас Бастилией или Консьержери?
Незнакомец улыбнулся.
– Не беспокойтесь, метр. Этому помешает все та же робость: я никогда не решусь занять в каземате место, достойное более высокопоставленных лиц. Но мне бы не хотелось нарушать ваш обычный распорядок. Прикажете разжечь камин и достать благовония?
Человек в маске поднял над головой руку и щелкнул пальцами. В то же мгновение парфюмер маркизы Помпадур почувствовал запах дыма. Он обернулся – камин светился багровым светом. За узорчатой железной решеткой, кружась и извиваясь, бежали по поленьям огненные ящерицы.
Затем что-то скрипнуло. Это сами собой распахнулись кованые дверцы шкафа.
И вот уже на столе склянки с благовонными смолами и бальзамами – росный ладан, опопанакс, перуанский бальзам…
Менотти схватил колокольчик и стал неистово его трясти, но тот не издал ни звука.
Метр попытался что-то сказать, но губы его не слушались. Он тяжело опустился на сиденье стула.
Человек в маске небрежным движением руки смахнул со своего лица усы и остроконечную бородку.
– У парижских цирюльников тупые бритвы, – объяснил он, – приходится обходиться без их помощи. Извините, что занялся своим туалетом в вашем присутствии, но я, к сожалению, не только робок, но и забывчив. Уж столько лет хотел избавиться от растительности на лице, а все забываю. Да и недосуг: дела, дела, дела… Иной раз так закрутишься, что и не вспомнишь без посторонней помощи, какой город, какая страна, какой год… Итак, вы желаете увидеть меня без маски?
– Н-нет, – мотнул головой Менотти.
– Вот видите, – улыбнулся незнакомец, – теперь вы уже не хотите того, что хотели минуту назад. Желания людей так же переменчивы, как майский ветер. – Он потер пальцем верхнюю губу и, наткнувшись на вновь появившиеся неведомо откуда усы, брезгливо стер их ладонью. – Проклятая рассеянность! Если бы вы только знали, как она мне мешает! Вы, конечно, не поверите, но однажды я по рассеянности принял какого-то принца или маркграфа за пуделя и потрепал его за уши… Что тогда творилось! Даже вспомнить страшно. Но надо признать, что бедняга действительно смахивал на черного пуделя, хотя хвоста у него, кажется, не было. Однако визжал он по-собачьи, это я хорошо помню. Как будто даже пытался укусить меня за палец. Впрочем, нет. За палец меня хотел укусить не маркграф, а его пудель. Ну да, они стояли рядом, поэтому я и ошибся… Но о чем, простите, мы с вами разговаривали, метр? Ах, да, о маске. Вы уже успели к ней привыкнуть точно так же, как к ней за прошедшие столетия привык я сам.
«Столетия?!» – мелькнуло в голове у Менотти.
– Да, столетия, – подтвердил ночной посетитель, словно читая его мысли. – Если мне память не изменяет, я с ней не расстаюсь уже лет семьсот или что-то вроде того.
Большинство относилось к ней довольно терпимо. Но, признаться, не все, далеко не все. Например, этот рыжий… как его?.. ну да, Ричард Львиное Сердце. Он ненавидел мою маску до рвоты. Почему? Не понимаю. Мы с ним познакомились на рынке, вернее, в Англии, которую он ухитрился превратить в рынок. Чтобы скопить немного деньжат на крестовый поход, рыжий оптом и в розницу распродавал всем желающим государственные должности. Тогда каждый за умеренную плату мог стать королевским министром, святым или, на худой конец, епископом.
«Если бы нашелся покупатель, – говорил он, – я бы с удовольствием продал Лондон».
Лондон в то время был не слишком лакомым куском: теснота, сырость, пожары, чума, грязь. И все же я бы его купил. В нем был какой-то шарм.
Ричард торговался, как последний барышник. И не будь на мне этой маски, мы бы с ним поладили. А так он продал Вильгельму Шотландию, а Лондон сохранил за собой.
Шотландия, правда, пошла за бесценок, не дороже брюссельской капусты в базарный день, но недостающую сумму ему удалось добрать с министров и советников своего покойного отца. Все это знатное стадо рыжий согнал в тюрьму и потребовал выкупа. Уплатили…
Малосимпатичный король, хотя, помнится, неплохо разбирался в музыке и поэзии. Да и сам что-то сочинял – то ли стихи, то ли песни.
Хотя Менотти никак не мог разглядеть рога, хвост и копыта, он не сомневался в обоснованности своих подозрений.
Душу несчастного охватил ужас. Он попытался встать со стула, но не смог: ноги не слушались.
