Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Вечерами мы с Эсме нанимали экипаж с извозчиком. Мы катались по Стамбулу или путешествовали по небольшим белым прибрежным дорогам, вьющимся вокруг чистого бирюзового Босфора и Мраморного моря. Небо было удивительно синим — прежде я считал этот цвет лишь фантазией живописцев. Мы хорошо питались в ресторанах близ лесистых заливов и крошечных рыбацких портов. Слушая томную турецкую музыку, мы наблюдали закат на фоне невероятных пейзажей. Весенние туманы неярко светились, особенно на рассвете и в сумерках, и мы видели, как холмы Скутари и Стамбула дрожат в медно–красной дымке. Константинополь был опасным хищником, украшенным драгоценными камнями. Он мог очаровать вас своей красотой, а затем внезапно сбить с ног, чтобы высосать кровь и душу. Его чудеса были потенциально опасными. Я зарабатывал хорошие деньги, мне поклонялась юная невеста, у меня была преданная любовница. Но я никогда не забывал, что мое истинное призвание — в другом месте, на энергичном Западе.

Положение союзников становилось все более и более шатким. Переговоры о мире продолжались. Европа была разделена, ее будущее определяли победители. Византийский город стал для них проблемой. Мы все чаще слышали о Мустафе Кемале и его прихвостнях, националистах, действовавших в столице. Многие французские и итальянские военные думали, что Константинополь должен остаться турецким, а не греческим. Греки, заявляли они, это просто англичане в белых юбках. Одни только британцы оказывали подлинную поддержку греческому делу, снабжая войска боеприпасами и кораблями. Британцы считали себя истинными наследниками традиции Гомера; таким образом, помогая Греции, они поддерживали собственные притязания. Но было ошибкой сражаться за контроль над проливами, в то время как ислам и большевизм угрожали прибрать к рукам Кавказ и Анатолию. Вместе они сформировали бы Красную Орду, более безжалостную и эффективную, чем армии Тамерлана или Аттилы, и способную выступить против христианского мира. Нет ничего безумного в предсказании, которое говорит о том, что когда–то на нас двинется армия Антихриста. Союзники выбились из сил, они сражались и одержали победу, но завтра эта победа покажется ничтожной. Взрывались горы, из алого пламени выходили армии ада. В бой вступил самодовольный Карфаген. Цитадели цивилизации подвергались нападениям со всех сторон. Запад должен укрепиться, восстановить свои силы! Подлинный враг до сих пор жив! Он уже приближается!

Эти снисходительные молодые люди, бородатые, в клетчатых рубашках, приходят в магазин и пытаются повесить на мои окна плакаты лейбористской партии. Они понятия не имеют, от чего их спасли. Коммунисты и люди Востока — самые серьезные угрозы всему, что нам дорого на Западе. Те порядочные мужчины и женщины, которые голосовали за Адольфа Гитлера, понятия не имели, что голосуют за тиранию. Они надеялись сдержать распространение зла. Самая большая ошибка Гитлера состояла в том, что он заключил договор со Сталиным. Его рядовые последователи начали сомневаться и утратили веру в него. Третий рейх по–настоящему начал рушиться, когда утратил истинный боевой дух и лишился сторонников за границей. Некоторые невинные попали в беду и действительно несправедливо пострадали, но больше всего преувеличивают зло гитлеризма и мелодраматически рассуждают о холокосте те люди, которые думали, что могут обогатиться, эксплуатируя приютившие их страны. Я не политик. Даже в теперешних обстоятельствах я сохранил веру в порядочность и братство людей, в добрую волю и терпимость. В молодости мой идеализм был еще сильнее. Я полагал, что турки вполне разумны, что они будут признательны, если их оставят в покое в Анатолии. Я даже в чем–то сочувствовал их борьбе. Но моим доверием, как это часто случалось в жизни, злоупотребили.

В пятницу, 1 мая 1920 года, я пришел на обычную вечернюю встречу с баронессой. Нам недоставало прежней страсти, но наши любовные игры стали спокойными. Когда все закончилось, она налила мне рюмку польской водки, которую мы обычно называли бизоньей водой.

Пропитанная мускусом, слабо освещенная комната была переполнена вещами, включая множество фотографий самой баронессы, ее покойного мужа и Китти. Леда казалась необычно взволнованной и таинственной. Я лежал в кровати. Она принесла коробку засахаренных фиг и предложила их мне.

— В Турции я толстею, — сказала она. — Но, наверное, это лучше, чем жить на немецких клецках.

Я подумал, что она все–таки подыскала другого любовника. У нее был такой вид, какой женщины часто принимают в подобных обстоятельствах, — словно у них есть некая власть, некая тайная радость, будто они хотят успокоить слегка потревоженную совесть. Я погладил ее по лицу:

— С каждым днем ты становишься все красивее.

— Я хочу тебе кое–что сказать, Симка.

— Все ясно. Это граф Синюткин?

Она удивленно посмотрела на меня, а потом рассмеялась:

— О, ты думаешь, что все так же дурны, как ты сам! — Я уже привык прощать ей эти мелкие обиды. Если Леде нравилось считать меня бандитом и шарлатаном и таким образом сохранять некое подобие самоуважения, я не возражал. — Нет, у меня есть для тебя хорошие новости.

Я забеспокоился. Неужели она беременна? Я ведь старался соблюдать меры предосторожности. Я пытался вспомнить, когда и как это могло произойти.

— Я сказала «хорошие новости», Симка. — Она уселась на корточки, натирая кремом розовую грудь и живот, массируя шею и плечи. — Кажется, я нашла человека, который даст денег на твои изобретения.

Я успокоился и обрадовался. Какая мне разница, был ли этот человек ее любовником? Все, что мне от него требовалось, — это возможность воплотить в жизнь одну из моих идей. Тогда я сразу приобрел бы солидную репутацию.

— Кто он? Еще один твой богатый приятель–еврей?

— Я не знаю его имени. Но кое–что ты угадал. Он знакомый графа Синюткина.

Я не видел графа уже несколько недель. Проведя некоторое время в «Токатлиане», он просто исчез. Недавно пошли слухи о том, что царские офицеры уезжают на войну в Парагвай или в Аргентину, где уже находилось немало русских солдат. Я решил, что граф отправился в Южную Америку. Леда вытерла уголок рта.

— Я не очень много об этом знаю, но граф думает, что представилась прекрасная возможность. — По ее словам, через две недели Синюткин должен вернуться в Константинополь. Тогда он будет готов вести переговоры от имени своего покровителя. — Его интересует твой маленький самолет. Ты мог бы подготовить какие–то бумаги? Примерную смету? — Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, что ей сказал Синюткин. — Размеры фабрики, необходимые инструменты, материалы и так далее. Он понимает, что ты не захочешь раскрывать все детали, но нужно как можно больше. Он абсолютно серьезен. Граф заверил меня, что он прежде всего человек слова.

Я этим удовлетворился, подумав о том, что удача как будто повернулась ко мне лицом, едва я отыскал Эсме. В моем сознании ее образ был навеки связан с моим маленьким самолетом.

— Все готово. Мне не трудно оплатить расходы. Я хорошо знаю людей на местных фабриках. Двигатели — вот основная статья затрат. Их можно изготовить сравнительно дешево, если будет большой заказ. Граф говорил о деньгах?

— Он сказал, что его покровитель не слишком расточителен, но заплатит хорошо.

— Этого вполне достаточно. — Я поцеловал ее. — Моя любимая, ты получила свой берлинский паспорт!

Мы отпраздновали это событие остатками водки и моим кокаином. Я вернулся в «Токатлиан» несколько позже обычного. Эсме спала, склонившись над учебником английского для начинающих, который я ей купил. Листки с письменными упражнениями, заполненные удивительно четким и ровным почерком (один из результатов монастырского обучения), рассыпались по полу. Я аккуратно поднял страницы и сложил их в стопку. Эсме что–то пробормотала во сне, когда я нежно поднял ее и уложил в кровать. Я решил: если мне предстоит вскорости покинуть Константинополь, нужно взять с собой и баронессу, и Китти. Конечно, будет трудно незаметно проникнуть в другую страну в обществе несовершеннолетней девочки. Школы Константинополя уже поставляли девочек во все европейские бордели. Чиновники могли бы предположить очевидное. Мужчина и женщина, путешествующие вместе с маленькой турецкой девочкой, компаньонкой их дочери, — с виду совершенно почтенное семейство. Кроме того, я теперь был многим обязан баронессе. Лежа в постели и держа Эсме в своих объятиях, я обдумывал все возникшие проблемы.