Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Она была настроена скептически:

— Но тогда почему же ты до сих пор здесь?

Я напомнил, что у меня есть обязательства. Кроме того, следовало учитывать воинственные настроения турок. Моя «Компания паровых автомобилей» уже почти начала работать, но мистер Шарьян погиб.

— Я найду другого мистера Шарьяна.

— О, Симка, это так постыдно! Ты заслуживаешь лучшего. Тебе нельзя унижаться перед армянами. Если бы у меня были деньги, ты никогда не попал бы в такое ужасное положение. Я как–нибудь найду работу и смогу содержать нас обоих. У меня способности к математике. Муж всегда восхищался тем, как я веду счета.

— Ты должна прежде всего подумать о себе и о Китти. Я всегда могу найти приличную работу.

— Я стала для тебя просто обузой. Неудивительно, что ты так редко видишься со мной.

— Не забудь, что в городе у меня есть дальние родственники. Один из них, кажется, умирает. И мое призвание, любимая Леда, как я всегда говорил, важнее всего прочего в моей жизни.

— Я слышала, миссис Корнелиус отправилась в Париж. Я не бросила бы своего мужа в таком затруднительном положении.

Я не хотел выслушивать эти мелкие упреки.

— Ты всегда знала, что наш брак был чисто номинальным. Миссис Корнелиус и раньше говорила о своих планах, и я настоял, чтобы она уехала.

Баронесса начала тихо всхлипывать:

— Я сомневалась в тебе. Мне очень жаль. Я не хочу стеснять твою свободу, Симка. Я не ревнива, хотя и не могу вынести разлуки с тобой.

Я подумал, что теперь ее требования куда меньше, чем в прошлый раз. Она стала реалисткой. Я снова ощутил прилив сочувствия к ней.

— На самом деле, любимая, миссис Корнелиус просила меня уехать с ней. — Я надеялся, что это приободрит Леду. — Она рассердилась, когда я отказался. Я сказал ей, что не могу бросить тебя.

Баронесса улыбалась и качала головой, вытирая слезы:

— Если б только это была правда.

Меня это обидело, но она, казалось, ничего не заметила. Я встал и оделся. В дешевой комнате, которую сдавали на всю ночь по особой цене, на деревянном полу не было ковра. Я почувствовал, что щепка вонзилась мне в ногу, и выругался. Я приоткрыл ставни, чтобы стало чуть светлее и я смог вытащить занозу. Снаружи собралась толпа. На плакатах виднелись надписи на арабском, и я не мог понять, чем возмущены эти люди. Леда прикрыла плечи грязной простыней.

— Не печалься. Тебе нужно позаботиться о себе. Я не питаю никаких иллюзий. Я почти на десять лет старше тебя.

Я опустил ногу на пол. Нежность и понимание внезапно вернулись. Я подошел к кровати, поцеловал Леду и пообещал, что вскоре снова с ней встречусь.

Однако на следующий день заболела Эсме. Озноб усиливался, возможно, у нее начался грипп, и доктор выписал дорогие лекарства. Я, как одержимый, ухаживал за своей малышкой, приносил ей лучшую еду из ресторана, брался за дополнительную работу в доках и продолжал поиски нового покровителя. Всякий раз, когда Эсме просыпалась, на ее крошечном личике, окруженном взмокшими от пота светлыми локонами, появлялась отважная улыбка. У меня снова не осталось времени на баронессу. Карточки, которые я заказал, были готовы: «Европейская и восточная компания паровых автомобилей». Я распространял их повсюду. На данном этапе я не видел никакого смысла забывать о турецких интересах. Паровые автомобили предназначены для всего мира. В конечном счете, разве важно, откуда взяты средства на их изготовление — с Востока или с Запада? Деньги лучше расходовать на автомобили, чем на оружие! Я тогда питал великое множество ложных надежд.

Эсме поправилась и оживилась. Я начал иногда встречаться с Ледой. Наступила весна. Мы с Эсме отправились на холмы. Мы ели имам–байялды под ароматными тутовыми деревьями, наблюдая за пасущимися козами и овцами. Солнце серебрилось на бледно–сером небе, и стены деревенских домов окрашивались в нежные сиреневые, розовые или желтые тона. Уже зацветали кустарники. Далекое море было спокойным. Почтенный приморский пригород Константинополя мало напоминал желтые улочки киевских предместий. Пейзаж казался более экзотичным, более мусульманским. И все же мое детство вернулось: то уверенное, эгоцентричное детство, когда я начинал осознавать свои необычайные силы и придавать форму своим мечтам. Эсме слушала меня так, как всегда слушала Эсме, и я описывал великолепное будущее. Она задыхалась от восторга. Она широко открывала глаза. Она ценила мой ум и предсказывала мне удивительную карьеру, представляя себя моей верной спутницей. Потом она окунулась в собственные фантазии. Она воображала дома, которые у нас будут, когда мы разбогатеем, высчитывала, сколько слуг мы наймем, и так далее. Она давала мне все, что я получал от первой Эсме. Но эту Эсме я тоже не считал простой заменой. Я потерял одну и не вынес бы потери другой. Я постоянно заботился о ней. Я хотел, чтобы она развлекалась, была здорова, получала любимую еду, одежду, безделушки, чтобы наши любовные ласки приходились ей по вкусу, даже когда мне что–то не нравилось. Я знал, насколько опасна чрезмерная забота, и пытался избежать этой опасности. Эсме понимала, как я ее люблю и как много она значит для меня. Она ценила мою заботу, настоящую отцовскую заботу.

Я постепенно привыкал к Константинополю. Со сменой времен года город как будто становился более волшебным. К тому времени у меня появились друзья в доках, знакомые инженеры на кораблях, которые регулярно заходили в городскую гавань. Я оказывал услуги многим эмигрантам, все еще населявшим Перу. Их становилось все больше, потому что Красная армия заставляла добровольцев отступать. Некоторые русские теперь сражались вместе с греками в Анатолии. Другие вступили в банды, которые использовали войну в своих интересах. Кое–где группы ренегатов поступали на службу к мелким вождям. Целый отряд казаков «Волчья голова» [91] помогал устанавливать новый режим в Китае. Другие отправились в Африку, чтобы присоединиться к Иностранным легионам в Испании и во Франции. Некоторые белые офицеры даже предложили свои услуги индонезийским пиратам. Они отвернулись от нашего дела. Очень многие русские наемники были почти детьми, они знали лишь одно дело — войну. И они скорее продали бы свои мечи исламу, чем согласились жить на христианскую милостыню. У союзников, занятых собственными политическими махинациями, просто не оставалось времени на то, чтобы помочь нашей русской армии воссоединиться. Генералы ежедневно уезжали в Америку, якобы для того, чтобы читать лекции об ужасах большевизма, но на самом деле к родственникам в Торонто и Майами. Баронессе фон Рюкстуль повезло. В апреле она устроилась секретаршей в «Византию». Мы встречались два раза в неделю в ее комнатушке на верхнем этаже старого отеля. Китти в эти вечера брала частные уроки у мадам Крон, работавшей в американской школе. Мы все еще говорили об отъезде. Баронесса продолжала хлопотать о берлинской визе, но мы оба считали, что нам повезло по сравнению с тысячами несчастных, вынужденных бродить возле гавани и Галатского моста, продавая иконы и меха ухмыляющимся солдатам и морякам.

Кабаре в некоторых кварталах Гранд рю стали практически русскими. Благородные князья и княгини, которые до войны разучили несколько народных танцев, теперь исполняли их для пьяниц под аккомпанемент расстроенных балалаек, а изгнанники–казаки по вечерам демонстрировали свое умение обращаться с пистолетами и кнутами. Графы давали уроки верховой езды. Графини преподавали рисование и музыку. Люди из высшего света стали третьесортной цирковой труппой, в которой насчитывалось полмиллиона нищих. Быть русским в Константинополе значило быть посмешищем. Все русские по возможности предпочитали не упоминать о своей национальности. В некоторых случаях я именовался поляком или чехом. Иногда позволял людям думать, что я британец, француз, даже американец. Точно так же баронесса тщательно поддерживала свой немецкий стиль, хотя иногда забывала про «баронессу» (поскольку у всех русских были титулы) и становилась фрау фон Рюкстуль. Из–за смуглой кожи меня часто принимали за армянина, и не всегда разумно было это отрицать. Еще в мастерской Саркиса Михайловича я выучил несколько фраз, в основном технических терминов, и они оказались мне полезными. Армяне — не евреи, что бы там ни говорили. Они были очень дружелюбны по отношению ко мне, и некоторые даже называли меня племянником Куюмджана. Они поручали мне все более сложные задания, почти всегда гарантируя полную оплату. Пять или шесть паровых двигателей, принадлежавших владельцам паромов, вскоре стали мне до боли знакомы. Я многое узнал о морских кораблях и в особенности о пароходах. При всякой возможности я экспериментировал, внося небольшие усовершенствования в свои автомобильные проекты.