Религия - Уиллокс Тим (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Два сержанта Религии, надо полагать арагонцы, гнали обнаженного, закованного в цепи турка по улице Мажистраль. Судя по шрамам, расползшимся по спине последнего, словно какие-то жирные подкожные паразиты, это был галерный раб. Рот у него был заткнут узлом старого каната, чтобы заглушить мольбы, с которыми он пытался обратиться к солдатам по пути на эшафот. Согласно указу Ла Валлетта, этот раб был восемнадцатым мусульманином, которого должны были повесить, с тех пор, как кукловода казнили на бастионе Прованса. Недостаток этой квартиры заключался в том, что обреченных на смерть каждое утро протаскивали под окном. Тангейзер отметил, что надо спросить Старки, нельзя ли выбрать какую-нибудь другую дорогу. Восемнадцатый раб напомнил ему, что он уже слишком долго задержался на Мальте.
Он искал повсюду, пытаясь обнаружить имя или хотя бы воспоминание, какой-нибудь слух о мальчике, родившемся в канун Дня всех святых в 1552 году, и не нашел ничего. Если сын Карлы еще жив, Тангейзер сомневался, что он на острове. Он подумал, не уговорить ли Карлу уехать прямо сейчас, пока война не поглотила их, но его гордость не позволяла ему так просто признать свое поражение. Карла в любом случае не сдастся. Он подобрал с простого дубового пола свои сапоги и одежду и голый, как был, пошел вниз по лестнице.
В саду на задворках обержа он заставил двух рабов установить две огромные бочки, наполненные морской водой. В земле под этими бочками Тангейзер с Борсом припрятали сундук с пятьюдесятью фунтами опиума. Чем дольше будет идти война, тем нужнее он будет, и они с Борсом собирались перед отбытием с острова сорвать приличный куш. Тангейзер помочился в пыль и погрузился в бочку, выругавшись, потому что вода оказалась совсем холодной. Он опустился на корточки, и соленая вода поднялась ему до подбородка. Теперь он сидел и смотрел, как небо цвета розовой морской раковины с сероватыми краями бледнеет и делается нежно-голубым. Остаток дня ему предстоит провести в изнуряющей жаре, и, сидя в холодной воде, он ощущал сладостную тоску по горам и снегу. Именно благодаря ванне, во всяком случае частично, и начался его роман с Ампаро.
Однажды утром, пока он отмокал в своей бочке, она забралась на садовую стену, как будто бы стены строились исключительно для этой цели, наклонилась над бочкой и без всякой ложной скромности или стыда принялась восхищенно разглядывать его татуировки.
Он начал объяснять значение вытатуированных надписей, что-то рассказывать о священном культе янычаров, живущих в казармах со своими babas, наставниками-дервишами, совершенно избегающих женщин и читающих стихи у костров, ценящих превыше всего смерть во имя Аллаха. Но, пусть к содержанию его лекции она не выказала ни малейшего интереса, он обнаружил, что она совершенно зачарована видом его тела; Ампаро гладила и ощупывала его длинными пальцами с миндалевидными ногтями, и это оказалось искушением более сильным, чем он смог вытерпеть. Он не собирался заводить интрижки ни с одной из этих женщин, поскольку любви всегда сопутствует несчастье, но, рассудил он, жизнь коротка и становится короче с каждым днем. Он выбрался из бочки в состоянии очевидно возбужденном, и, после некоторых обоюдных и спонтанных жестов и объятий, она оказалась у него на руках, и он отнес ее в комнату, где она спала сейчас.
Он поступил как дурак, но что делать, таков уж он от природы. Когда прохладная вода прогнала из головы остатки сна и желания, мрачные воспоминания об исламе и неразрешимую загадку: как можно любить одну женщину, если это, конечно, любовь, и строить планы о женитьбе на другой, — Тангейзер решил, что ситуация, в которой он оказался, самая странная на всем белом свете.
Со времени первой, незавершенной, битвы, 21 мая, Тангейзер не принимал участия ни в каких сражениях, чему был чрезвычайно рад. Турки пока еще не отрезали Эль-Борго от остальной местности, поскольку их внимание было приковано к другой точке, к форту Сент-Эльмо, и выскользнуть за Калькаракские ворота до восхода солнца не составляло труда. Он сделал уже много вылазок за ворота, прикрываясь образом торговца опиумом из ordu bazaar, передвижного отряда торговцев, приписанного к турецкой армии, который стоял сейчас за холмами на равнине Марса.
Как и во времена всех крупных кампаний Оттоманской империи, этот рынок представлял собой городок — перевезенный из-за моря — приблизительно на сто пятьдесят палаток и шелковых шатров, где множество торговцев и ремесленников продолжали заниматься своими обычными делами. Цирюльники, мясники и хирурги, торговцы тканями и бакалеей, кузнецы, портные и книготорговцы, аптекари, оружейники, мастера по изготовлению доспехов и упряжи, ковочные кузнецы, изготовители свечей, колесные мастера и каменотесы… Были здесь даже ювелиры и золотых дел мастера, которым богатые офицеры и беи отдавали украшать свое оружие и одежду. Все эти торговцы служили армии, но были независимы от нее. Поскольку народ в Оттоманской империи не доверял банкам, они возили все свои сбережения с собой, куда бы ни направлялись, и вид денег, проходящих через этот базар, наполнял Тангейзера радостью.
Из-за базара доносились сладкие ароматы от тысяч хлебных печей, кирпичи для которых были привезены на кораблях из Старого Стамбула. Потоки верблюдов и запряженных волами телег сновали между турецким лагерем и Марсашлокком, естественной гаванью на южном берегу острова, где стояла на якоре армада султана. Во всем этом Тангейзер видел проявление административного гения, которому Оттоманская империя была обязана своим превосходством. Сотни торговых кораблей и галер выгрузили сотни тысяч квинталов овса, муки, риса; железа, меди, свинца и жести; меда, коровьего масла, галет, масла оливкового, лимонов и соленой рыбы; отары овец и стада коров; дрова, строительный лес и сваи; мебель для шатров и палаток; огромные запасы пороха; чудовищные четырех- и пятитонные пушки для осады; серебряные и золотые монеты для выплаты солдатского жалованья; лед для генеральских шербетов, и каждая унция была взвешена и сосчитана — это был шедевр снабженческой предусмотрительности и точности.
Хотел бы Тангейзер, чтобы это увидел Сабато Сви. Тысячи «Оракулов» за тысячу лет не смогли бы добиться хотя бы чего-нибудь похожего. Тангейзер считал себя человеком предприимчивым и смелым, но перед Сулеймановой отвагой его свершения казались жалкими. Ставить под удар в этой рискованной игре случая столько жизней, да и свое достоинство монарха в придачу, причем на глазах всего мира! Да, это было поступком, достойным безумца, и на его фоне ставки Тангейзера на Фортуну в самом деле казались жалкими. Шах Сулейман действительно король королей. Но, велики ставки или малы, именно игра придает жизни вкус, а война в этом смысле обладает наибольшей привлекательностью для человечества.
Вдохновленный примером Сулеймана, Тангейзер в тонких зеленых одеждах, в белом тюрбане и с великолепным ятаганом, ехал через бесконечный поток людей. Бурак, золотистый цвет которого и очевидная азиатская кровь вызывали в толпе восхищенные возгласы, довершал его маскарад.
Запахи, цвета и звуки и та удивительная точность, с которой, несмотря на хаос военного времени, действовал оттоманский механизм, не просто возбуждали в Тангейзере воспоминания. Вся Мальта, кроме Эль-Борго, уже стала частью владений султана, и это заставляло его вести себя так, как привык он некогда, живя в самом сердце этой страны. Он чувствовал и воспринимал окружающее, как прежде, ходил, говорил и смеялся, как в юности. Как и всякий, кто однажды принадлежал некоему миру, впоследствии покинутому, он ощущал в сердце сладостную боль, особенно острую, когда орты янычаров маршировали мимо в своих белых бурках, с длинными мушкетами и с воинственным видом. Но если в сердце его и жило беспокойство, разум оставался совершенно ясным. Среди янычаров он был куллар, раб султана, возносящий молитвы к безликому чудовищному идолу, убивающий в слепом послушании во имя ненасытного народа, к которому он даже не принадлежал. А сейчас он был свободным человеком. И если и ввязывался в какие-нибудь глупости, то, по крайней мере, по собственному выбору и почину.
