Дуэль в Кабуле - Гус Михаил Семенович (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Голубов в сердцах вскочил, погрозил кулаком:
— Да ты тоже не русский? А? Поляк? Католической веры?.
Виткевич невольно улыбнулся и спокойно сказал, что, хотя он и поляк католик, однако состоит на российской службе и почтен доверием.
— Перовского уважаю, — снова прервал Голубов, — ему верю, а немцам — нет… Ладно, ты скажи, что Голубов не подведет. Но чтобы дело начистоту шло. С самим Нессельроде говорить надобно.
Голубов засмеялся:
— Знаешь, так в народе его прозвали: Кисельвроде, Кисель он и есть.
Голубов был прав. Карлик на тонких ножках, вдвинутых в ботинки на очень высоких каблуках, во фраке о высоким воротником и со звездой на красной ленте — таков был руководитель русской дипломатии, родом из Германии, учившийся в Австрии, начавший службу в Швеции. Нессельроде для Николая был не более как чиновник дипломатической канцелярии. Делом его было — облекать указания царя в лощеную форму дипломатических документов на французском языке. И Нессельроде старательно отделывал стиль каждой депеши… Иностранные дипломаты тонко заметили: «Он не осмеливается делать никаких представлений императору», но зато «его мягкость и уступчивость всегда прикрывают решительные намерения его повелителя».
А когда Николаю приходилось отступать под натиском того же Пальмерстона, Нессельроде и тут был незаменим. Он принимал на себя удары, заявляя, что именно он, а не император виновник действий, от которых приходится отрекаться.
5
Родофиникину Виткевич доложил о своей беседе о Голубовым коротко: Голубов считает, что товары и кредит дать возможно, но об этом говорить желает с самим вице-канцлером.
Родофиникин поморщился:
— Наши доморощенные буржуа уже себя за хозяев почитают.
Виткевич доложил также, что в делах военного министерства хранятся записки о мнимых афганских посланцах, явившихся в Тифлис в 1835 году, карта Кабула и пограничных земель, составленная также в 1835 году, и карта Кандагара и Афганистана, сделанная десять лет назад.
На вопрос Яна о Гусейне Али Родофиникин сказал, что афганец заболел, видимо, от непривычки к северному климату.
— Да оно и к лучшему. Пусть ждет… На Востоке привыкли к медлительности. Чем медленнее дело делается, тем основательнее его считают. Гусейн Али пока терпит, не жалуется…
Из соображений секретности Виткевич к Гусейну не ездил, и только студент-переводчик сносился с Родофиникиным через курьера.
Однако же местопребывание афганского посланца стало уже известно мистеру Эшли… Кругом шныряли подозрительные люди, но проникнуть в дом к Гусейну Али им никак не удавалось.
Наблюдали агенты Эшли и за Виткевичем.
В кафе Вольфа, что было на Невском, вблизи Полицейского моста, Ян по утрам пил кофе, просматривал газеты и журналы.
На второй или третий день он заприметил молодого человека, скромно, но изящно одетого, который приходил в одно время с ним, садился поближе, пил кофе, читал.
«Из здания у Синего моста? Или англичанин?» — размышлял Виткевич и сам заговорил с молодым человеком, попросив передать ему французский журнал.
Отдавая журнал Виткевичу, молодой человек с приятной улыбкой поклонился и сказал:
— Осмелюсь обратить ваше внимание на статью касательно дел персидских. Весьма занимательно!
— А вы интересуетесь делами персидскими?
— Да, простите, не знаю ни имени, ни отчества вашего, господин офицер! Служу по торговой части.
«Однако идет напролом, — подумал Виткевич, — видно, стреляная птица». А вслух сказал:
— Поручик Иванов к вашим услугам. С кем имею честь?
— Птицын, Сергей Петрович…
Знакомство состоялось. Ежедневно по утрам Птицын вежливо приветствовал Виткевича и заводил беседу о погоде, о последнем бале, на котором, разумеется, не был, но о котором слышал от приятелей, о городских сплетнях. Виткевич вежливо слушал, отвечал и все ждал, когда же и как господин Птицын покажет себя в настоящем виде.
А Птицын, действительно, служивший в торговом доме Брандта, после каждой утренней встречи отправлялся на Галерную, в пансион, содержащийся миссис Вильсон, вдовой английского коммерсанта, поднимался на второй этаж в угловую комнату и давал отчет самому Эшли.
Отчеты эти не радовали мистера Эшли! Птицыну не удавалось войти в дружбу с Виткевичем. Назвавшись Ивановым, он, конечно, не обманул Эшли.
— Требуется, — говорил англичанин после очередного доклада Птицына, — требуется, чтобы он позвал вас к себе в «Отель де Пари», и вы будете пить с ним добрый портвейн, который с собой принесете. А когда офицер заснет, то будете смотреть его бумаги. Ясно? Ступайте!
Но и Виткевич сам хотел залучить к себе господина Птицына и поближе рассмотреть, что он за птица.
— Что мы с вами тут по утрам накоротке говорим. Приходите ко мне. Ну хоть сегодня, в шестом часу.
Птицын чуть не подпрыгнул от радости… Ровно в пять часов он явился, но не в «Отель де Пари», а в пансион мадам Готье на Вознесенском проспекте, позади Исаакиевского собора. Виткевич под именем Иванова снял там комнату поутру и туда-то и позвал Птицына.
События развивались совсем не так, как предполагал посланец Эшли. Виткевич выставил на стол против двух принесенных гостем бутылок портвейна бутылку старки, бутылку рома, штоф тройной водки.
— Начнем, конечно, не с вина, — сказал он, раскупоривая старку. У Птицына — сразу увидел Виткевич — заблестели глаза. Виткевич умел пить, не пьянея. А Птицын быстро захмелел… Не раз порывался он угостить Виткевича портвейном, но неизменно соглашался выпить еще старки. Потом зажигали жженку «по-гусарски», потом пили чистый ром с горячей водой.
— Грог, — пояснил, заплетаясь, Птицын, — очень любит мистер…
Тут он запнулся.
— Мистер Эшли, я знаю, — подхватил Виткевич.
— Эшли… Эшли, — повторил Птицын. — …Оч-чень любит… Портвейн… п… п… рямо из Лондона…
Виткевич открыл бутылку, налил в рюмки… Птицын мигом опрокинул свою, а Ян снова выпил водки…
Минут через пять Птицын повалился на пол, захрапел. Виткевич обе бутылки вина немедленно поставил в шкаф, поднял Птицына, положил на диван, осмотрел карманы.
…Родофиникин, выслушав Виткевича, написал бумагу в III Отделение. Через несколько дней Виткевич был приглашен в здание у Синего моста.
Его принял молодой щеголеватый полковник, отменно учтивый, сияющий, благообразный.
Виткевич рассказал, как и где познакомился с Птицыным.
— В вино, несомненно, подмешано сонно-е зелье, — сказал Ян.
— Мы проверим, поручик. А где бумаги? Виткевич подал полковнику. Он бегло их посмотрел.
— Ничего подозрительного… Впрочем, вот это английское письмо, кажись, имеет следы симпатических чернил. Ладно, выясним. Но и без того ясно: вам, поручик, оказали внимание господа британцы… Почему же?
Виткевич предвидел такой вопрос и предварительно спросил у Родофиникина, до каких пределов он может быть откровенен.
— От III Отделения тайн у нас нет, — услышал он в ответ. И потому изложил полковнику историю своего путешествия в Бухару: попытку убить его в пустыне, исчезновение старика, который оказался туркменом, замеченным еще до того в Оренбурге в сношениях с Евангелической миссией.
— Генерал-адъютант Перовский писал нам о вредоносности сей Евангелической миссии, — сказал жандармский полковнику — но его величеству не благоугодно было ее закрыть… Но мы наблюдаем за ней.
«А Деев, — подумал Виткевич, — служит и у вас, и у миссии… Немного же толку из такого наблюдения выйдет».
Прощаясь, полковник вдруг спросил:
— Вы, поручик, кажется, были по конфирмации покойного государя сосланы в Оренбург в солдаты?
— Так точно, господин полковник, и служил солдатом пять лет, после чего был прикомандирован к Пограничной комиссии и высочайше произведен в первый офицерский чин.
— Да, да, мы знаем… Генерал-адъютант Перовский преотлично аттестует вас. Благодарю вас. А этого голубчика Птицына мы уберем…
Очень неприятное впечатление произвело это посещение на Виткевича. Ему претила фальшь жандармской учтивости, он явно чувствовал недоверие к себе во взглядах, в тоне полковника. И — главное — далеко не был уверен в том, что III Отделение действительно пресечет козни британских агентов. Ведь Деев-то был агентом голубых мундиров…
