Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница - Купер Джеймс Фенимор (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗
Плеск весел и звук от погружения в воду тела Антонио смешались с шумом моря. Когда рыбак после своего падения всплыл на поверхность, он оказался один среди обширного безмятежного водного пространства. Возможно, у него затеплилась смутная надежда, когда, вынырнув из морской пучины, он очутился среди дивного великолепия лунной ночи. Но купола спящей Венеции были слишком далеки и недосягаемы для человеческих сил, а лодки с бешеной скоростью мчались по направлению к городу. Рыбак повернулся и поплыл с трудом, ибо голод и утреннее напряжение истощили его силы; он не сводил глаз с темного пятнышка, которое, как он твердо знал, было лодкой браво.
Якопо не отрываясь следил за всем происходящим, до предела напрягая зрение. Преимущество его положения состояло в том, что он все видел, сам оставаясь незамеченным. Он видел, как кармелит совершал отпущение грехов, а затем подошла большая лодка. Он услышал всплеск более громкий, чем удар весел о воду, и увидел, как уносится на буксире пустая гондола Антонио. Едва гребцы республиканской гондолы успели взметнуть воды лагун своими веслами, как его собственное весло пришло в движение.
— Якопо! Якопо! — пугающе слабо донеслось до его ушей.
Якопо узнал этот голос и сразу же понял все, что произошло. Вслед за криком о помощи послышался шум волны, вспенившейся перед носом гондолы браво. Звук рассекаемой воды был подобен дыханию ветра. За кормой оставались рябь и пузыри, словно обрывки облаков, гонимых ветром по звездному небу; могучие мускулы, которые уже показали в этот день такую исполинскую силу на гонках гондол, теперь, казалось, трудились с удвоенной энергией. Сила и ловкость чувствовались в каждом взмахе весла, и гондола темным пятном летела вдоль светящейся полосы подобно ласточке, касающейся воды своим крылом.
— Сюда, Якопо… ты правишь мимо!
Нос гондолы повернулся, и горящие глаза браво уловили очертания головы рыбака.
— Быстрей, Якопо, друг… нет сил!
Вновь рокот волн заглушил голос рыбака. Якопо бешено заработал веслом; при каждом ударе легкая гондола словно взлетала над водой.
— Якопо… сюда… дорогой Якопо!
— Да поможет тебе матерь божья, рыбак! Я иду!
— Якопо… мальчик! Мальчик!
Вода забурлила, рука мелькнула в воздухе и исчезла. Гондола подплыла к месту, где она виднелась только что, и, задрожав, мгновенно остановилась, повинуясь обратному взмаху весла, согнувшему ясеневую лопасть, как тростинку.
Плеск весел и звук от погружения в воду тела Антонио смешались с шумом моря
Лагуна закипела от этих неистовых движений, но, когда волнение улеглось, вода стала вновь безмятежно-спокойной, как отражавшийся в ней синий небосвод.
— Антонио! — вырвалось у браво.
Ужасающее безмолвие последовало за этим зовом. Ни ответа, ни признака человеческого тела. Якопо стиснул рукоять весла железными пальцами; звук собственного дыхания заставил его вздрогнуть. Повсюду, куда ни устремлялся его лихорадочный взгляд, он видел глубокий покой коварной стихии, столь грозной в своем гневе. Подобно сердцу человека, она, казалось, сочувствовала умиротворенной красоте полуночи, но и, как сердце человека, скрывала в глубине своей страшные тайны.
Глава XVI
Еще немного дней, ночей тревожных,
И я усну спокойно — только где?
— Значенья не имеет…
Прощай же, Анджолина.
Байрон, «Марино Фальеро»
Когда кармелит вернулся в покои донны Виолетты, лицо его было смертельно бледно, и он с трудом добрался до кресла. Монах едва ли обратил внимание на то, что визит дона Камилло Монфорте слишком затянулся и что глаза пылкой Виолетты сияют радостным блеском. Счастливые влюбленные — ибо герцогу святой Агаты удалось вырвать эту тайну у своей возлюбленной, если только можно назвать тайной то, что Виолетта почти не пыталась скрыть, — тоже не сразу заметили его возвращение; монах прошел через всю комнату, прежде чем даже спокойный взгляд донны Флоринды обнаружил его присутствие.
— Уж не больны ли вы! — воскликнула гувернантка. — Отца Ансельмо, вероятно, вызывали по очень важному делу!
Монах откинул капюшон, под которым ему было трудно дышать, и все увидели мертвенную бледность его лица. Взор его, полный ужаса, блуждал по лицам окружающих, словно он силился вспомнить этих людей.
— Фердинандо!.. Отец Ансельмо! — поспешно поправилась донна Флоринда, не сумев, однако, утаить волнение. — Скажите что-нибудь… Вы страдаете!
— Болит мое сердце, Флоринда!
— Не скрывайте от нас… Еще какие-нибудь дурные вести? Венеция…
— Страшное государство!
— Почему вы покинули нас? Почему в столь важную минуту для нашей воспитанницы… когда решается ее судьба, ее счастье… вас не было так долго?
Виолетта с удивлением взглянула на часы, но ничего не сказала.
— Я был нужен властям, — ответил монах, тяжелым вздохом выдав свое страдание.
— Понимаю, падре. Вы дали отпущение грехов осужденному?
— Да, дочь моя. И немногие оставляют эту юдоль такими умиротворенными, как он.
Донна Флоринда прошептала короткую молитву за упокой души усопшего и набожно перекрестилась. Ее примеру последовала Виолетта, и у дона Камилло, благоговейно склонившего голову рядом с прелестной соседкой, губы зашевелились в молитве.
— Это был справедливый приговор, падре? — спросила донна Флоринда.
— Нет! — с жаром воскликнул монах. — Или люди совсем утратили веру. Я был свидетелем смерти человека, более достойного жить, как, впрочем, и более готового умереть, чем те, кто вынес ему приговор. Что за страшное государство Венеция!
— Эти люди распоряжаются и твоей судьбой, Виолетта, — сказал дон Камилло. — И твое счастье будет отдано в руки этих ночных убийц. Скажите нам, падре, ваша трагедия имеет какое-либо отношение к Виолетте? Нас окружают непостижимые тайны, и они столь же ужасны, как сама судьба.
Монах перевел взгляд с одного на другого, и выражение его лица несколько смягчилось.
— Вы правы, — сказал он, — эти люди хотят распорядиться и жизнью Виолетты. Святой Марк да простит тех, кто прикрывает свои бесчестные дела его святым именем, и да защитит он ее своими молитвами!
— Достойны ли мы, падре, узнать то, чему вы были свидетелем?
— Тайна исповеди священна, сын мой, но позором покрыли себя живые, а не тот, кто ныне мертв.
— Узнаю руку тех, кто заседает там, наверху. (Так говорили в городе о Совете Трех.) Они годами попирали мои права, преследуя собственные цели, и, к стыду моему, должен признать, что, добиваясь справедливости, я был вынужден подчиниться им, что противоречит и чувствам моим и характеру.
— Нет, Камилло, ты не способен изменить самому себе!
— Моя дорогая, власти Венеции ужасны, и плоды их деятельности пагубны как для правителей, так и для подданных. Из всех порочных методов управления они используют самые опасные, окутывая тайной свои намерения, свои действия и свои обязанности!
— Ты прав, сын мой. В любом государстве единственная гарантия от притеснений и несправедливости — это страх перед всевышним и страх перед людьми. Но Венеция не знает страха божьего, ибо слишком многие погрязли в ее грехах; а что касается страха перед людьми, то дела ее скрыты от людских взоров.
— Мы говорим слишком дерзко для тех, кто живет под ее властью, — заметила донна Флоринда, робко оглянувшись по сторонам. — Раз мы не в силах ни изменить, ни исправить обычаи государства, нам следует молчать.
— Если мы не можем сделать иной власть Совета, надо попытаться ускользнуть от нее, — быстро проговорил дон Камилло, также, впрочем, понизив голос, и для безопасности прикрыл плотней окна и оглядел все двери. — Вы совершенно уверены в преданности слуг, донна Флоринда?
