Белларион (др. изд.) - Sabatini Rafael (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗

— Все лавры достанутся им, — напомнил ему Фачино. — А они по праву твои.

— Я лучше уступлю их Карманьоле. Когда гарнизон обнаружит обман, в городе начнется рубка, а это дело мессер Карманьола знает лучше меня.

— Мессер, вы чересчур великодушны, — сказал Карманьола.

Думая, что над ним смеются, Белларион строго взглянул на него, но впервые Карманьола говорил с ним совершенно искренне.

Последующие события разворачивались именно так, как и предполагал Белларион.

Когда до рассвета оставалось совсем немного и окрестности Алессандрии окутала легкая дымка тумана, часовые с крепостных стен заметили приближающихся к городу всадников в белых рубашках. Был поспешно опущен мост и распахнуты ворота; всадники ворвались в город и заждавшиеся солдаты Виньяте приветствовали их восторженными восклицаниями, которые, однако, скоро сменились криками ярости и страха. Диверсанты смели стражу, овладели рычагами, приводившими в действие подъемный мост, и рассыпались по окрестным улочкам, прикрывая подступы к воротам. Теперь уже ни у кого из осажденных не оставалось сомнений в том, с кем они имеют дело, и в высоком рыцаре в доспехах, который руководил нападающими, многие узнали Франческо Бузоне Карманьолу.

И вскоре в неверном свете занимающегося утра со стен крепости можно было увидеть другое войско, спешащее к Алессандрии: это готовились вступить в бой основные силы Фачино.

Двумя часами позже, как и предсказывал Белларион, Фачино, его офицеры и графиня действительно садились завтракать в цитадели, и к этому времени в захваченном городе уже были восстановлены спокойствие и порядок.

Глава XVI. РАЗРЫВ

Жарким августовским днем Белларион ехал через заливные луга, влажные и тучные, направляясь в Алессандрию из Сан-Микеле. На душе у него было тяжело, и причиной тому являлись недавно сделанные им печальные наблюдения, подкрепленные размышлениями философского характера о смысле и целях человеческой жизни. Мессер Белларион начинал приходить к выводу, что, отвергнув дорогу в Павию, к мессеру Хрисоларису, он упустил свой шанс. Более того, первый неверный шаг он сделал в тот момент, когда, понукаемый исповедуемой ям ересью — которая, как он понимал теперь, смогла вырасти только из его наивности и невежества, — он покинул монастырь в Чильяно. В монашеском укладе, при всех его возможных минусах, имелась хотя бы четкая определенность: бренное существование рассматривалось лишь с точки зрения подготовки души к встрече с Богом и переходу в вечность.

По сравнению с этой грандиозной задачей разве заслуживали уважения цели, которые ставили перед собой упрямо борющиеся друг с другом люди, копошащиеся, как клубок земляных червей, и относящиеся к мирскому бытию так, словно оно будет длиться бесконечно долго?

Так размышлял мессер Белларион, проезжая возле сверкавшей на солнце глади реки, в тени стройных тополей, устремившихся к лазурному, словно отполированному летнему небу, и, казалось, сама красота Божьего мира заставляла его испытывать еще большее презрение к людям, своими недостойными деяниями осквернявшими этот мир.

Он миновал тополиную рощу и, выехав на равнину, увидел даму на белой лошади, чье появление отвлекло его от мрачных размышлений. Ее сопровождали сокольничий и два конюха в бело-голубых ливреях синьора Фачино Кане, графа Бьяндратского, который после данной ему герцогом Миланским отставки разорвал со всеми Висконти, и теперь по праву завоевания и по собственному волеизъявлению стал тираном Алессандрийским.

Белларион охотно свернул бы на другую дорогу, как делал это всякий раз, когда успевал первым заметить графиню, но она уже окликнула его и, пока он с вынужденной покорностью приближался к ней, передала своему сокольничьему сидевшего у нее на запястье хищника и, отъехав на несколько шагов от слуг, обратилась к Беллариону:

— Если ты едешь домой, Белларион, то нам по пути.

Несколько смутившись, он, однако же, пробормотал вынужденные слова признательности, прозвучавшие, как на то и было рассчитано, натянуто и фальшиво.

Они поехали вместе. Она говорила об охоте: о том, как удобно преследовать добычу на этой равнине, тянущейся иногда многие мили; о том, что сегодняшняя жара, наверное, заставила птиц держаться в зарослях и их поездка оказалась впустую, и о многом другом еще.

Белларион, с отсутствующим видом, трусил рядом с ней, вполуха слушая ее болтовню, так что в конце концов она замолчала. Однако через некоторое время, искоса взглянув на него из-под длинных ресниц, она приглушенным голосом спросила:

— Ты сердишься на меня, Белларион?

Он вздрогнул, как от удара, но быстро справился с собой.

— С чего вы взяли, синьора? — ответил он вопросом на вопрос.

— В последнее время ты выглядишь таким чужим. Ты избегаешь меня с той же настойчивостью, с какой я ищу встречи с тобой.

— Как я мог предположить, что вы ищете встреч со мной?

— А разве ты не видел?

— Я счел за лучшее не замечать.

Она слегка вздохнула.

— Ты хочешь сказать, что не в твоих привычках прощать.

— Вовсе нет. Я не держу зла ни на одно живое существо, будь то мужчина или женщина.

— Поистине небесное совершенство! Каково-то тебе приходится на земле!

Однако она лишь на одно мгновение дала себе волю, и, показав когти, тут же спрятала их.

— Нет-нет, прости, ради Бога, я не хотела смеяться над тобой. Но ты такой холодный и безмятежный. Наверное, поэтому ты и смог стать великим солдатом, как тебя уже стали называть. Но от этого тебя не станут любить больше, Белларион.

— Я не припомню, чтобы добивался чьей-либо любви, — улыбнулся Белларион.

— Даже женской?

— Святые отцы велели избегать ее.

— Святые отцы! Хм-м! — вновь вырвалось у нее. — Зачем только ты оставил своих отцов?

— Именно этот вопрос я задавал себе, когда последний раз виделся с вами.

— И ты не угадал ответ?

— Нет, синьора.

— Ты грубиян! — сурово отрезала она и натянуто рассмеялась.

— А вы — жена синьора Фачино, — решился поставить точки над «i» Белларион.

— Ага — в очередной раз поменяв интонацию, воскликнула она. — А если бы я не была женой Фачино? Что изменилось бы? — смело взглянула она ему в лицо, и, увидев ее страсть, он неожиданно почувствовал к ней жалость.

— Трудно представить себе занятие более никчемное, чем задумываться о том, что стало бы с нами, если бы обстоятельства были иными, — с оттенком торжественности ответил он, глядя прямо перед собой.

Она не ответила, и некоторое время они ехали молча.

— Я думаю, ты простишь меня, если я объясню тебе кое-что, — наконец проговорила она.

— Что именно? — поинтересовался он, заинтригованный ее неожиданными словами.

— В ту ночь в Милане… когда мы последний раз говорили наедине… ты, наверное, подумал, что я слишком жестоко обошлась с тобой?

— Не более жестоко, чем это принято в мире, где мужчины куда менее равнодушны к красоте, чем к понятию чести.

— Я знаю, что только твоя честь заставляет тебя быть суровым со мной — сказала она и, протянув руку, коснулась его руки, лежавшей на луке седла. — Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Белларион. Как могла я сердиться на тебя тогда?

— Вы казались сердитой.

— Казалась, только казалась, поскольку это было необходимо. Ты ведь не знал, что за шпалерой note 89, закрывавшей дверь в соседнюю комнату, стоял Фачино.

— Я тоже надеялся, что вы не знали об этом, — невозмутимо ответил Белларион.

Она отдернула руку, словно обожглась; затем нахмурилась и прикусила губу.

— Значит, ты знал! — воскликнула она, и ее голос выдавал ее чувства.

— Шпалера слегка дрожала, хотя в комнате не было сквозняка. Это привлекло мое внимание, и я увидал мыски сапог синьора, высовывающиеся из-под нее.

Ее лицо исказила гримаса злобы, и Белларион не мог не изумиться, как в одном существе могли сочетаться такая красота и такое бессердечие.